Счастливые девочки не умирают - Джессика Кнолл

— Когда дорастаешь до редакторского кресла, приходится меньше писать и больше редактировать.

Так мне однажды сказали на собеседовании. Я была совершенно сбита с толку. Кто захочет править больше, а писать меньше? Теперь, когда я проработала в редакции шесть лет, я понимаю. Количество «живого» материала, который мог вместить «Женский», ограничено, да и я не могла бесконечно раздавать советы, как обсуждать болезненные темы с парнем (непременно сидя рядом с ним, а не напротив). «Эксперты утверждают, что мужчины более открыты и восприимчивы, если не сталкиваться с ними лоб в лоб — в буквальном смысле». И все-таки приятно видеть, как вспыхивает узнавание в глазах собеседника, когда я отвечаю, кем и где работаю.

— Но ваше имя мелькает в каждом номере, — сконфузившись, протянула Спенсер.

— Когда перестанет мелькать, это значит, что я командую парадом.

Спенсер вертела в руках стаканчик с чаем, не решаясь спросить.

— Знаете, когда я впервые увидела вашу фамилию на титульной странице, я засомневалась, что вы — это вы. Меня сбило с толку имя. Раньше вас звали по-другому. Но потом я увидела вас по телевизору, и, хотя вы переменились, то есть вы и раньше прекрасно выглядели, — поправилась она, слегка зардевшись, — я вас окончательно узнала.

Я молчала. Пусть спросит первой.

— Это из-за того, что произошло, да?

Вопрос прозвучал негромко и почтительно.

Перед каждым, кто задает мне этот вопрос, я исполняю небольшой ритуальный танец. «Отчасти. Преподаватель посоветовал. Сказал, что тогда ко мне не будут относиться с пристрастием, — отвечаю я, скромно поводя плечом. — Большинство людей не помнит, как меня зовут. Помнят только, что дело было в Брэдли».

По правде сказать, я поняла, что с моим именем что-то не так, с первого же дня школы. Меня окружали Чонсы и Гриеры и, разумеется, множество девушек по имени Кейт, изысканных в своей простоте. Ни одной фамилии, оканчивающейся на вульгарный открытый слог. На этом фоне мое имя — Тифани Фанелли — составляло разительный контраст, как бедный родственник, заявившийся на День благодарения и в одиночку вылакавший весь марочный виски. Если бы не учеба в Брэдли, я бы в жизни не догадалась о своей ущербности. Хотя, раз уж на то пошло, если бы я не поступила в Брэдли, а осталась в Пенсильвании, то сидела бы сейчас в арендованном седане напротив начальной школы, в нетерпении постукивая длинными наманикюренными ногтями по рулю. Школа Брэдли, как жестокая приемная мать, вытащила меня из системы, чтобы поступать со мной, как ей вздумается. Полагаю, не один председатель университетской приемной комиссии недоуменно вскинул брови, прочтя мою заявку на зачисление. Наверняка он даже привстал, подозвав секретаря: «Послушай-ка, Сью! Это та самая Тифани Фанелли из…» — и тут же умолк, пробежав глазами заявку и убедившись, что я действительно училась в Брэдли.

Я не осмеливалась искушать судьбу и подать заявление в один из университетов Лиги Плюща, зато другие учебные заведения с претензией на элитарность были готовы принять меня с распростертыми объятиями. Члены приемных комиссий плакали, читая мое вступительное сочинение. Еще бы: я как следует постаралась вышибить из них слезу, вычурно и с пафосом написав о жестоких уроках, которые, несмотря на мой нежный возраст, успела преподать мне жизнь. В конце концов, мое имя и школа, из-за которой я его возненавидела, пробили мне дорогу в Уэслианский университет, где я подружилась с Нелл. Нелл — умница, красавица, «белая кость», чей острый язык не щадил никого, кроме меня. Именно она, а вовсе не убеленный сединами профессор, предложила мне сократить имя до «Ани» (ни в коем случае не «Энни», сказала она, слишком уж прозаично для такой пресыщенной особы, как ты). Изменив имя, я не собиралась бежать от прошлого, а, наоборот, шла к будущему, о котором, по всеобщему мнению, не могла и мечтать: стать Ани Харрисон.

Спенсер, воспользовавшись моментом, придвинулась ближе к столу и доверительно проговорила:

— Ненавижу, когда меня спрашивают, где я училась.

Я не разделяла подобных чувств. Напротив, мне хотелось, чтобы об этом знали все и могли оценить, как высоко я поднялась. Так что в ответ я сделала каменное лицо и пожала плечами, ясно дав понять, что не намерена заводить с ней дружбу только потому, что у нас общая альма-матер.

— А я вовсе не против. Это часть меня.

Спенсер вдруг спохватилась, что допустила непозволительную вольность, что здесь наши взгляды расходятся и с ее стороны было бы дерзко рассчитывать на единодушие. Она отодвинула стул чуть дальше, освободив мое личное пространство.

— Конечно. Я чувствовала бы то же самое, будь я на вашем месте.

— А еще я согласилась сниматься в документальном фильме, — сообщила я, тем самым дав понять, что вовсе не считаю ее последнюю реплику бестактной.

Спенсер покивала.

— Я как раз хотела спросить. Разумеется, они не могли обойтись без вас.

Я взглянула на швейцарские «Таг Хауер» на запястье. Люк уже год обещал подарить мне «Картье».

— На мой взгляд, тебе следует обязательно пройти стажировку, даже если не будут платить.

— А на что снимать квартиру? — спросила Спенсер.

Я перевела взгляд на «Шанель», висящую на спинке стула. При ближайшем рассмотрении оказалось, что швы на сумочке скоро расползутся. Богатое наследство. Деньги под опекой. Доброе имя, солидных размеров дом в Уэйне и ни цента, чтобы бросить попрошайке в метро.

— Устройся работать официанткой по вечерам. Да и не обязательно снимать жилье в Нью-Йорке, можно приезжать на поезде.

— Из Филадельфии? — Это был не вопрос, скорее, напоминание о том, что ей нужно добираться из другого штата. Как будто лишь идиотка могла предложить нечто подобное. От раздражения у меня закипело в груди.

— У нас были стажеры, которые ежедневно катались в Нью-Йорк из Вашингтона и обратно, — сухо проговорила я, глотнула кофе и склонила голову набок. — Отсюда до Филадельфии всего-то часа два на поезде.

— Кажется, да, — неуверенно пробормотала Спенсер.

Я была разочарована, что она быстро сдалась. А ведь все шло так замечательно.

Решив дать Спенсер возможность реабилитироваться, я неспешным движением поправила тонкую золотую цепочку на шее. Поверить не могу, что чуть не забыла о самом главном.

— Вы обручены? — Спенсер сделала квадратные глаза, заметив мою гордость: огромный сверкающий изумруд и два искристых бриллианта по бокам, вделанные в гладкий платиновый ободок. Кольцо принадлежало Люковой бабушке — ох, простите, Мамушке, — и после помолвки он предложил переставить камни на ободок, украшенный бриллиантами по периметру. «Мамин ювелир говорит, что теперь все девушки носят такие. Должно быть, новые веяния».

Именно поэтому я не стала переставлять камни. О нет, я носила кольцо именно так, как в свое время Мамушка. Одновременно строгое и роскошное, оно говорило само за себя: фамильная драгоценность. Мы не просто при деньгах, говорило оно, мы на них выросли.

Слегка отставив руку и растопырив пальцы, я полюбовалась на кольцо, как будто совсем про него забыла.

— Ох, да. Отныне я формально старуха.

— Потрясающее кольцо! Никогда не видела ничего подобного. Когда свадьба?

— Шестнадцатого октября! — торжествующе произнесла я. Если бы рядом со мной, зардевшейся будущей невестой, оказалась Элеонор, она бы покровительственно заулыбалась, наклонив голову набок. Не то чтобы в октябре льет как из ведра, сказала бы она, но разве тут угадаешь? А что я буду делать, если все-таки пойдет дождь? А вот она на всякий случай сняла крытый павильон, аренда которого обошлась в десять тысяч долларов, хоть им так и не воспользовались. У Элеонор припасена масса подобных сведений сомнительной ценности.

Я решительно отодвинулась от стола.

— Пора возвращаться к работе.

Спенсер поднялась почти одновременно со мной и протянула руку.

— Спасибо, Тифани! Ой, простите. — Она прикрыла губы ладонью и беззвучно рассмеялась, мелко подрагивая плечами. — Ани. Извините.

Иногда я чувствую себя заводной куклой, которой нужно закинуть руку за спину и завести золотой ключик, чтобы улыбнуться, поздороваться, выдать любую социально приемлемую реакцию, подходящую к случаю. На прощание я натянуто улыбнулась Спенсер. Она больше никогда не перепутает мое имя. Только не после документального фильма, когда камера крупным планом покажет мое скорбное, открытое лицо, рассеивая любые сомнения в том, кто я и что сделала.

Глава 2

Летом, когда я закончила восьмой и перешла в девятый класс, я целыми днями слушала, как мама на все лады расхваливает пригороды Мейн-Лайн, лежащие по ту сторону старой Пенсильванской железной дороги. «Такое форсовое место», — заверяла она, добавляя, что я сама увижу, как живут другие, когда переведусь в тамошнюю школу. Словечко «форсовый» было мне в новинку, однако по тому, как мама понижала голос, я догадалась, что оно означает. Мама произносила его с той же вкрадчивой хрипотцой, что и продавщица в отделе женской одежды, когда втюхала маме кашемировый шарф, бывший ей не по средствам: «Он богато смотрится». «Богато». Волшебное словцо. Папа был иного мнения, когда мама попробовала и ему втереть то же самое, вернувшись с шарфом домой.