Счастливые девочки не умирают - Джессика Кнолл

У меня ушло шесть долгих лет, чтобы достичь своего теперешнего положения: жених-финансист; имя, на которое всегда зарезервирован столик в модном ресторане «Локанда Верде»; сумочка от «Хлое» на сгибе локтя (не от «Селин», конечно, но и не чудовищный баул от «Луи Виттон», который некоторые выставляют напоказ как восьмое чудо света). Шесть лет я неспешно оттачивала мастерство. Но когда планируешь свадьбу, темпы обучения резко возрастают. Оглашаешь помолвку в ноябре, месяц входишь в курс дела, и тут как снег на голову: ресторан в деревенском стиле, где ты мечтала устроить свадебный банкет, вышел из моды, и теперь последний писк — это переоборудованные старые банковские здания, стоимость аренды которых стартует от двадцати тысяч долларов. Еще два месяца штудируешь журналы для молодоженов, советуешься с гомосексуалистами из «Женского журнала» — и случайно выясняешь, что современная девушка с хорошим вкусом ни за что не наденет свадебное платье без бретелек. Остается каких-то три месяца, чтобы найти свадебного фотографа, который не снимает претенциозных портретов (а такого днем с огнем не сыщешь), подобрать оригинальный фасон платья для подружек невесты и найти флориста, который отыщет летом анемоны, потому что пионы — это для дилетантов. Один неверный шаг — и сквозь умеренный искусственный загар проступит вульгарная итальяшка, которая шагу не умеет ступить. Я-то надеялась, что к двадцати восьми годам смогу расслабиться и завязать с самоутверждением. Однако с возрастом эта схватка становится все более ожесточенной.

— А ты до сих пор не передал каллиграфу адреса своих гостей, — сказала я, хотя втайне порадовалась возможности лишний день потерзать пугливую китаянку.

— Составляю, — вздохнул Люк.

— Мне нужны адреса на этой неделе, иначе каллиграф не успеет надписать конверты к сроку. Я уже месяц тебя прошу.

— Я был занят!

— А я, значит, не была?

Склока. Куда противней, чем жаркий скандал, сопровождаемый битьем посуды, разве нет? По крайней мере, после скандала можно заняться сексом прямо на полу кухни посреди впивающихся в спину осколков с орнаментом «Лувр». Ни один мужик не воспламенится желанием сорвать с тебя одежду после того, как ты желчно сообщишь, что он забыл смыть за собой в туалете.

Я судорожно сжимала и разжимала кулаки, представляя, будто из кончиков пальцев вырывается липкая паутина ярости. Ну же, говори!

— Извини. — Я вздохнула как можно более жалобно, чтобы придать больше весу своим словам. — Просто я очень устала.

Лицо Люка просветлело, словно невидимая рука стерла следы раздражения, вызванного моей резкостью.

— Сходи к врачу, пусть пропишет тебе снотворное.

Я покивала с согласным видом; снотворное — это слабость в форме таблеток. Что мне действительно нужно, так это вернуться в прошлое и заново пережить начало нашего романа, тот просвет, когда ночь ускользала от меня, но я, лежа в объятиях Люка, не стремилась за ней угнаться. Несколько раз, очнувшись в темноте, я видела, что даже во сне уголки губ Люка загнуты кверху. Его добродушие, словно отрава, которой мы обрабатывали летний домик его родителей на острове Нантакет, было действенным средством против неизбывного, тревожного ожидания катастрофы. Однако со временем — если говорить начистоту, около восьми месяцев назад, когда мы обручились, — бессонница вернулась. Я снова отпихивала Люка, когда он пытался вытащить меня на утреннюю пробежку по Бруклинскому мосту, — а мы неизменно бегали по субботам в течение почти трех лет. Чувства Люка не похожи на слюнявую щенячью любовь — он явно видит спад в наших отношениях, но, как ни странно, только сильнее ко мне привязывается. Он словно задался целью снова меня изменить.

Я не из тех самоотверженных женщин, которые якобы не догадываются о своей тихой красоте и своеобразном очаровании, однако было время, когда я все-таки недоумевала, что Люк во мне нашел. Я красивая. Красота дается мне нелегко, но исходное сырье хорошего качества. Я на четыре года младше его — хотя, конечно, жаль, что не на восемь. Я люблю «экспериментировать» в постели. И, хотя под «экспериментом» мы понимаем совершенно разные вещи, у нас, по меркам Люка, отпадный секс. Да, я хорошо представляю, чем могла его привлечь, но в любом баре средней руки полным-полно девушек ничем не хуже меня, улыбчивых, готовых опуститься перед Люком на карачки по первому его слову, размахивая блондинистой, отнюдь не крашеной гривой. Девушек, выросших в домиках из красного кирпича, окна которых забраны белыми ставнями, а задний фасад не обшит дешевыми панелями, как дом моих родителей. Однако ни одна из этих правильных девушек никогда не сможет дать Люку то, что даю я, — ощущение ходьбы по краю. Я — тот ржавый, замаранный клинок, который грозит распороть аккуратные швы, скрепляющие звездную жизнь Люка. И ему нравится ходить по краю, нравится играть с огнем. По правде говоря, он не хочет знать, на что я способна, какие раны могу нанести. В отношениях с Люком я всегда нащупывала границы, пробовала их на прочность, определяя, когда «еще терпимо», а когда — «уже слишком». Но я начинаю уставать.

Администратор со стуком поставила передо мной бокал, нарочно расплескав вино. Рубиновая жидкость заструилась по тонкой стеклянной ножке, собравшись у основания, как кровь, выступившая по краям огнестрельной раны.

— Пожалуйста! — скрипнула эта змея, одарив меня самой ядовитой усмешкой, какая только нашлась в ее арсенале.

Занавес взметнулся вверх, вспыхнули раскаленные софиты. Представление началось.

— О боже, — охнула я и постучала ногтем по передним зубам. — Кусок шпината. Прямо здесь.

Администратор стыдливо прикрыла рот рукой и покраснела чуть ли не до шеи.

— Спасибо, — промямлила она и исчезла.

Голубые глаза Люка округлились.

— Там ведь ничего не было.

Пригнувшись, я схлебнула винную лужицу прямо со стола, чтобы ни одна капля не упала на мои белые джинсы. Никогда не задевайте богатую белую стерву в белых джинсах.

— Не было. Я просто ее наколола.

Громкий хохот Люка был мне овацией. Он покачал головой.

— А ты, оказывается, та еще штучка!

— За работу флорист берет почасово. Договорись о фиксированной цене и не забудь внести это в контракт.

Утро понедельника. С моим растреклятым счастьем мне свезло очутиться в лифте с Элеонор Такерман, в девичестве Подальски, одним из редакторов «Женского журнала». Когда Элеонор не высасывала из меня талант, она исполняла роль знатока по вопросам светского этикета и организации свадеб. Элеонор вышла замуж год назад, но по сей день вспоминает о своей свадьбе с торжественной серьезностью, присущей обсуждению терактов одиннадцатого сентября или смерти Нельсона Манделы. Полагаю, это продлится до тех пор, пока она не залетит и не произведет на свет очередное сокровище нации.

— Что, правда? — спросила я, тихонько ахнув для пущего эффекта. Элеонор — художественный редактор и моя начальница — старше меня на четыре года. Мне надо расположить ее к себе. Это несложно. Женщины вроде нее всего-то и хотят, чтобы им заглядывали в рот и благоговейно внимали каждому их слову.

Элеонор серьезно, без тени улыбки, кивнула.

— Я перешлю тебе свой контракт, возьми его за образец.

Заодно узнаешь, как мы потратились, не договорила она, хотя вела именно к этому.

— Я тебе очень признательна, Элеонор, — выдохнула я, обнажив сверкающие отбеленные зубы. Двери лифта со звоном распахнулись, выпуская меня на свободу.

— Доброе утречко, мисс Фанелли, — приветствовал меня Клиффорд, игриво захлопав глазками, и даже не взглянул на Элеонор. У Клиффорда, который двадцать один год служил секретарем в «Женском журнале», было множество нелепых причин ненавидеть едва ли не всех сотрудников, изо дня в день проходящих мимо его стола. Грех Элеонор не только в том, что она совершенно невыносима. Однажды в редакцию принесли коробку печенья. Клиффорд не мог отлучиться от разрывающегося телефона и по «электронке» попросил Элеонор принести ему немного печенья и кофе, разбавленный молоком до цвета верблюжьей шерсти. Элеонор сидела на совещании и прочла сообщение с опозданием, когда от печений не осталось ни крошки. Правда, она все же принесла Клиффорду его драгоценный кофе цвета верблюжьей шерсти, но он надулся и с тех пор даже не здоровается с ней. «Жирная корова, небось сама всё умяла», — прошипел он мне в ухо после «инцидента». Я чуть не грохнулась от смеха, потому что не знаю никого костлявей Элеонор.

— Доброе утро, Клиффорд. — Я помахала ему. Мое обручальное кольцо заискрилось в ярком свете люминесцентных ламп.

— Вот это юбочка! — Клиффорд присвистнул, одобрительно взирая на кожаную мини-юбку тридцать шестого размера, в которую я втиснулась после вчерашнего «срыва». Комплимент был отвешен с расчетом на Элеонор: секретарь не упускал возможности продемонстрировать, какой он лапочка, если его не обижать.