Путем таракана - Олеся Мовсина

Но второй что-то махнул ему за спиной у Цезаря, и вопрос был улажен. Сама идти Татьяна не могла – очевидно, её до бесчувствия накололи успокоительными. Так что пришлось уложить девушку на носилки.

Машина у спасателей из Службы была такого же, как и комбинезоны, синего цвета, а в остальном – обычная «Скорая помощь», с мигалкой. Цезарю было предложено сесть рядом с носилками больной, а сами парни устроились впереди, за перегородкой. Когда машина тронулась, Цезарь стал аккуратно протирать взятыми у санитаров влажными салфетками лицо пострадавшей. Да, это действительно следы от ногтей. Но в какое же беспамятство надо впасть, чтобы так изуродовать собственное лицо? И это молодая девушка, вполне даже симпатичная, когда не рычит.

Больная застонала, видно, бактерицидная салфетка, прижатая к ране, дала о себе знать.

– Ничего, ничего, потерпите, – пожалел несчастную Цезарь.

– Сволочь, убийца, ноэль-моэль, – совершенно отчётливо произнесла девушка, не открывая глаз.

– Что-что? – он наклонился к её лицу. – Татьяна, вы меня слышите?

Вряд ли слышала. Время от времени она выплёвывала какие-то ругательства или стонала, потом опять замолкала. Цезарь затосковал. Помощи от него, конечно, здесь никакой. Для себя он тоже вряд ли что-нибудь полезное почерпнёт. Разве что совесть его будет почище – хоть на квадратный сантиметр, если он довезёт соседку до места, а потом расскажет обо всём её мужу.

На одном из поворотов подопечная Цезаря как-то беспомощно качнулась в его сторону, и, хотя ей, привязанной к носилкам, упасть бы и не удалось, он машинально придержал её двумя руками. Не понял… В области бедра девушки его рука наткнулась на что-то необыкновенно твёрдое – сквозь её домашние лёгкие шорты он почувствовал металлический холод и скользкую тяжесть.

Сначала он машинально отдёрнул ладонь, отодвинулся от соседки, а к себе попытался придвинуть хоть какое-нибудь объяснение: мобильный телефон в кармане, связка ключей, ну что там ещё? Нет, это не в кармане, карман бы топорщился, тут что-то странное. Он посмотрел на сидевших впереди санитаров – те ни разу так и не обернулись к своим пассажирам. Тогда Цезарь снова выставил руки, будто придерживая больную, и аккуратно, едва касаясь, провёл пальцами по её бедру, потом по животу и чуть ниже. Жёстко, гладко, холодно, массивно, повторяет очертания тела. Интересное бельё нынче носят молодые женщины.

– Я бы давно уже развелась с Альбертом, – вздрогнул Цезарь от её внезапно осмысленной фразы и тут же сцепил нахулиганившие руки на коленях.

Татьяна смотрела на него, щурясь, как бы издалека. Он не мог понять, очнулась она или бредит.

– Но у нас с ним девяносто семь процентов в тесте на совместимость, лучшего мне уже не найти, – и несчастная снова выключилась, не успев ни признать собеседника, ни выслушать его ответ.

Внутри это больница как больница. Пациенты, на вид вполне спокойные, расхаживают в халатах. У медперсонала форма одежды – сиреневая с белым, аккуратная. Никто не кричит, не кусается, не рвёт на себе волосы. И Цезарь немного расслабился, особенно когда забрали от него странную девушку Татьяну, а его самого попросили чуть-чуть подождать в коридорчике в удобном мягком кресле.

– Ой, а я вас помню, – сказал вдруг кто-то рядом, – вы на мне жениться отказались.

И снова какие-то детские анекдоты о Наполеоне из шестой палаты мурашками побежали по холодной спине памяти. Но краешек глаза предал сиреневый цвет халата говорившей, и Цезарю пришлось вежливо обернуться.

– Да, это я вам. Не узнаёте?

Память совершила профессиональный рывок, мгновенно перелистав картотеку прежней жизни. Чересчур аккуратно вылепленные черты лица, уголки глаз бережно тронуты наличием азиатской крови, очень короткая стрижка.

– М-м, тогда у вас были чёрные косы, – только и смог выудить из себя Цезарь.

– Точно, – засмеялась женщина неожиданно звонко.

Потом спохватилась, за что-то извинилась и исчезла. Но через минуту появилась снова с какими-то бумагами, с какими-то людьми, при этом что-то объясняя кому-то по телефону. А у Цезаря хватило времени и такта вспомнить, что зовут её Инна, что когда-то они, кажется, жили в одном подъезде и, вероятно, какое-то время учились в одной школе. Но чтобы он отказался жениться? Э-э…

– Всё, вы свободны, – вдруг снова возникла перед ним шустрая кореяночка в сиреневом халате. – Вас ведь как свидетеля по ошибке прихватили по делу Семёновой?

– Никто меня не прихватывал, я сам, – вставая с дивана, пробормотал Цезарь, почему-то теряясь от её быстрых жестов и неожиданных слов. Потом улыбнулся и переспросил:

– Инна…

– Сергеевна, – кивнула она радостно и: – Игорь…

Да, он не успел её опередить, пришлось кивнуть и добавить:

– Зовите меня просто Цезарь.

И снова внезапный взрыв смеха.

– Мне кажется, вы слишком громко зовётесь.

Что её всё время так смешит?

– А мне кажется, вы слишком звонко смеётесь. Уместно ли такое веселье в доме скорби? – украсив лицо самой добродушной улыбкой, проговорил он.

– Вот именно уместно! – ничуть не удивившись, возразила Инна. – Мой смех вселяет в больных бодрость духа.

– А начальство ваш смех случайно не раздражает? – продолжал Цезарь, понимая только, что они куда-то вместе идут.

– Фу, да я сама тут начальница, – скороговоркой бросила она, полезла в кармашек за телефоном и что-то ответила туда, при этом придерживая двумя пальцами Цезаря за рукав, чтобы не ушёл. Потом, как бы уже прощаясь с ним, на бегу спросила: – Вы ведь, Цесарь Цесаревич, где теперь? Не у родителей живёте?

Ему бы соврать и отделаться, а он сказал:

– Сегодня ещё у родителей, а потом, наверное, подыщу квартиру и перееду.

Инна перестала убегать, удивлённо-радостно вытянула лицо и переспросила:

– Вам нужна квартира? Однокомнатная? А я как раз свою хотела сдавать. Приходите сюда к семи часам вечера, я отвезу вас и покажу.

Цезарь галантно поклонился в ответ, сам ещё не понимая, отказывается он от предложения или принимает его.

*

Да, иногда я забываю, куда я иду или что я сейчас должен делать.

Нет, прямо сейчас я помню. Я должен рассказать вам маленький кусочек своей жизни, своей души, как вы просили меня. В день по кусочку. Не знаю, что это даст. Мне кажется, что чем больше я вам рассказываю, тем меньше сам про себя понимаю. Как будто начинаю запутываться от слов. Если бы вы попросили меня написать уравнение о моей жизни или начертить график, может, из этого что-нибудь и вышло бы, а так…

7

– Что случилось? Да ничего. Сколько я себя помню, мы всегда так жили, – он застал-таки сестру дома одну, но вытянуть на беседу эту дикарку оказалось непросто.

– Вот этого мне не надо, подружка, – Цезарь не пытался вспомнить, как разговаривал с Лилей прежде, тогда она была совсем другим человеком. Он наугад взял какой-то тон и пошёл напролом. – Девушки в девятнадцать лет только и думают о том, что нечто случилось, даже если живут в раю. Ты умный человек, ты художница, что-то ты там себе должна кумекать об этой жизни.

– Да что тебя конкретно интересует? – полусдалась Лиля, раскладывая на своём столе какие-то тетради.

– Ну, например, что мать с отцом не поделили? – присел Цезарь рядом на край её маленькой кушеточки.

– Ты же слышал – кино, – разыграла она удивленье бровями.

– Лилька, хватит валять дурочку. Да, меня долго не было, но я тебе не чужой человек. Поговори уже с братом по-человечески.

Она что-то стала искать, перелистывать.

– Знаешь, что, брат, ты поживи тут у нас немножко – сам всё поймёшь. Ты же тоже у нас очень умный.

– Не очень-то любезно с твоей стороны, ну да ладно, один-один, – не унимался Цезарь. – Ну а Зоя? Что, они с матерью в контрах?

Лиля неожиданно рассмеялась:

– Тут недавно концерт был. Мама по телефону с Зойкой говорила. За что-то её пилила, как обычно. То ли за то, что работать идти не хочет, сидит на шее у мужа, то ли детей не так воспитывает, то ли ещё чего – не помню. Поговорили, пофыркали друг на друга и вроде как уже распрощались, мать трубку хотела класть. Вдруг – смотрю – у неё лицо вот так вытягивается и – красная вся, знаешь… Аж трясётся. Молча слушает и дрожит. А потом давай реветь. Оказалось, там Зойка распрощалась и со злостью швырнула трубку – да немножко мимо рычага и соединение не прервалось. И она, не зная этого, стала сама с собой разговаривать, любимую свекровушку последними словами вслух разукрашивать. Мать такого про себя наслушалась – ей чуть плохо не стало, я думала – без санитаров не обойдёмся.

Цезарь поднялся и переспросил:

– А чему ты смеёшься? Как нелепо – ты-то на чьей стороне?

– Я? На стороне? – искренне удивилась сестра. – Ну уж нет, этого от меня не дождётесь.

Лиля тоже встала, и тут Цезарь понял, что ещё ни разу со вчерашнего дня она не позволила себе встретиться с ним глазами. Стоя рядом с ним, угрожающе наклонив голову, она прошептала: