Левая Политика. Левые в России - Александр Мережко

Патриотизм не плох сам по себе. Возникновение национального сознания — огромный шаг в развитии человечества. Но «лозунги родины» исторически ограничены. В современном обществе они служат прежде всего буржуазии. Марксизм как политическая доктрина революционен именно потому, что вместо национального на знамёна поднимается классовое. В ходе борьбы пролетариата с буржуазией новое общество победит не в рамках отдельной страны. Во всём мире коммунизм придёт на смену капитализму, уже являющемуся всемирным строем. Национальное «переориентирование» марксизма, будь то хоть левый сталинизм, хоть правый национал-коммунизм, одинаково чуждо подлинной революционной идеологии.

Далеко не все — более того, очевидное меньшинство левых поколения 2002–2006 годов — решилось поднять знамя марксизма. Договор терпимости в отношении Зюганова и его партии был расторгнут. Развернулась кампания критики КПРФ как некоммунистической и реакционной партии. Одновременно марксисты начали агитацию за создание новой партии (условно, Левой партии), был подготовлен и опубликован проект программы такой организации.

Вместо удобного и популярного державно-патриотического мировоззрения молодые левые открыто провозгласили приверженность классовому подходу. Это вовсе не сулит движению быстрый успех. Наоборот, такая принципиальность означает трудности. Но возвращение марксизма в политику, так или иначе, началось.

Левые сегодня: жизнь в двух измерениях

Михаил Ильченко, Екатеринбург

Парадоксальным образом причина неудач левых в современной России кроется в несомненной популярности их идей. В российском массовом политическом сознании они находят благодатную почву, всегда оказываясь актуальными и востребованными. Вполне очевидно, что использование левой риторики даёт ощутимые гарантии успеха на политической арене, а подчас является и его непременным условием. Это хорошо усвоила российская власть, в последние годы по мере надобности весьма удачно оперирующая левыми лозунгами. Факт остаётся фактом: сегодня левое политическое пространство по большей части занято политическими силами, по всем признакам далёкими от левых в их классическом понимании. Правда, само это пространство существует как бы в двух измерениях. С одной стороны, в форме накладывающихся друг на друга бесчисленных идеологических практик. С другой — в форме реально функционирующих организаций, подтверждающих своей деятельностью левую направленность, однако в силу ряда обстоятельств неспособных оказывать серьёзное влияние на ход политического процесса. Сегодня эта раздвоенность является определяющей чертой для левого движения не только в России, но и в общемировом масштабе.

Левый дискурс больше не принадлежит левым.

Левый дискурс оказался рассеянным в политическом пространстве; он представляет собой бесконечные пересечения языковых практик, фиксируемых в бесконечном множестве социокультурных контекстов. В сущности, он вообще исчез. Исчез в той степени, в какой стал достоянием того всеобщего глобального метаязыка, ставшего вместилищем всевозможных идеологических практик.

Процесс растворения левого дискурса был процессом постепенным и абсолютно обусловленным. Причём отнюдь не только изменением социально-политических условий, роль которых в любом случае определяюща. Причины подобной трансформации стоит искать в самой природе метаязыка левых, его исходной структуре.

О слабости и скудости левого мифа писал ещё Ролан Барт. А если точнее, то философ говорил о том, что этот миф «несущностен»[1]. Иными словами, неполноценен и в некотором роде надуман. Проявления «неловкости» левого мифа Барт видел в ряде характеристик, которые вполне приложимы к сегодняшней ситуации.

Во-первых, ареал распространения левого мифа. Левый миф всегда действует на ограниченной территории. Его пространство в значительной степени сжато. Объекты, с которыми работает метаязык левых, немногочисленны, неустойчивы и изменчивы. И самое главное — левый миф не способен развиваться на наиболее благодатной почве для любых идеологических практик — почве повседневности. Что и понятно: свойственные буржуазному мифу вуалирование и сокрытие никогда не были сильной стороной мифа левого.

Во-вторых, непостоянство левого мифа. Его создание всегда ориентировано на короткий период времени и призвано выполнять задачи тактического плана. В определённом смысле метаязык левых проявляет себя в качестве реакции на происходящие события, играя роль инструмента. И в этом также находит своё проявление его несущностный характер, его предсказуемость, одноплановость и схематичность, которые как нельзя ярче проявляют себя в риторике антиглобализма.

В-третьих, невыразительность левого мифа. Ориентированный на действие и созидание, политический язык левых остаётся заложником собственной тяги к преобразованию. Он остаётся языком человека-производителя, в роли которого выступает архетипическая для левых фигура «угнетённого», по природе своей неспособного придать языку изысканность и богатство.

Естественно, что социально-политические условия со времени написания «Мифологий» существенно изменились. Произведённое государством благоденствия общество массового потребления вступило в эпоху «глобального капитала», растворившую в себе само противопоставление буржуазного и левого мифов. На место «угнетённых» и пролетариата пришли «молчаливое большинство» и «масса трудящихся»[2]. Однако эти трансформации не только не снизили остроту обозначенных черт, но, напротив, придали им новую актуальность.

Примером, во многом ознаменовавшим смерть метаязыка левых, стало оформление социал-демократии в её современном виде. Социал-демократия была, пожалуй, первым серьёзным политическим движением, фактически отказавшимся от идеологии и закрепившим этот отказ в качестве своего основополагающего принципа. Положения конгресса Социнтерна 1951 года и Годесбергской программы 1959 года были направлены на преодоление идеологических условностей и различий в мировоззрениях. Конечно, такой отказ делался не в пользу формализма и в ущерб идейному содержанию. Социал-демократы подчёркивали условность делений на «своих» и «чужих», провозглашая плюрализм мнений и одновременно пытаясь возвыситься над политикой «низкого уровня». Тем не менее, сегодня сложно не увидеть в этом шаге элемент прагматизма и сознательно избранную стратегию поведения. Идея демократического социализма стала на долгие годы не только базовой концепцией движения, но и его брендом, своего рода визитной карточкой. Она ознаменовала появление того самого социал-демократического «языка», обеспечивавшего успех партиям на протяжении нескольких десятилетий. Но этот язык не стал «левым», как перестало быть левым само движение, превратившееся в системную оппозицию и прочно занявшее место в самой системе. Социал-демократы обрели свой «язык», но сделали это ценой утраты собственных политических корней, ярко выразив тенденции времени.

Что же происходило и происходит с теми левыми, которые привыкли считать себя действующими «вне системы»?

В период роста антиглобалистских выступлений, когда левые попытались нащупать границы собственного дискурсивного пространства, они столкнулись с проблемой самоидентификации. Неслучайно в своём «Антикапиталистическом манифесте» Алекс Каллиникос задаётся вопросом: «Как нам следует называть это новое движение?»[3]. Поставленный вопрос действительно вскрывает саму суть проблемы. Но ещё более показательным является данный на него ответ, а вместе с тем и выбор, сделанный Каллиникосом.

Решение назвать движение антикапиталистическим, как и заглавие самой книги учёного, демонстрируют не что иное, как стремление обрести подвести под него прочный фундамент, используя классический марксистский дискурс. Об этом свидетельствуют и явные, и не столь очевидные отсылки к текстам Маркса, используемые в программных выступлениях нового движения. Стоит признать, что такой способ является действенным и входит в небогатый арсенал средств, служащих подспорьем для сохранения левыми своей языковой идентичности.

Другим способом можно считать игру в «дискурс отрицания», которую следует расценивать сколь удачной, столь и неизбежной. Использование риторики антиглобализма, антикапитализма и антиамериканизма — возможно, единственно очевидно зримая форма существования левого движения в настоящее время, на определённом этапе способная выступить своего рода брендом всего движения. Однако проблема заключается в том, что левые в таком случае обречены действовать в чужой системе координат. И если Наоми Кляйн пишет о том, что «нет никакой пользы от использования языка антиглобализма»[4], то необходимо сначала задаться вопросом «а существует ли он вообще?». Когда весь дискурс сводится к чистому отрицанию в форме обличения и критики, он приобретает тот самый лозунговый характер, о котором писал Барт.