Левая Политика. Левые в России - Александр Мережко

В чём же секрет жизненной силы этого учения?

По нашему мнению, марксизм становится популярным по мере того, как в мире обостряется социальная несправедливость, растёт пропасть между богатством и бедностью. В общем, притягательность марксизма в том, что он попытался представить, пусть не бесспорный, проект социального освобождения, к которому продолжает стремиться человечество.

Что же касается самой марксофобии, то она имеет не рациональный, а сугубо эмоциональный характер и в этом смысле представляется интеллектуальным самооскоплением. Марксофобия с психологической точки зрения — это лишь один из симптомов того, что называется сознанием «авторитарной личности», которая, увы, доминирует в украинском и российском обществе.

Психологические корни марксофобии лежат в болезненных проявлениях индивидуального и коллективного бессознательного, в его комплексах и фобиях. Именно поэтому марксизм, понимаемый как наука, как «критическая теория общества», вполне способен стать действенным средством социальной психотерапии. Однако это уже тема для отдельного разговора.

Марксизм и современные левые: возвращение в политику

Василий Колташов

Ещё какие-нибудь два года назад многим казалось невероятным, что марксизм вновь будет востребован политически. В части левых умов национал-патриотическая идеология выглядела могучей опорой «обновлённого коммунизма». Зюганов, его окружение, многообразные политики из КПРФ бескомпромиссно утверждали: державный патриотизм — это коммунизм сегодня. С этим не смели спорить даже молодые левые, уже усевшиеся за Маркса, пока ситуация не изменилась.

Основная масса российских левых, в том числе молодых, пришедших в политику после 2002 года, и сейчас — патриоты-государственники. К коммунизму их убеждения могут быть отнесены только ценой невероятной абстракции. Говорить о марксизме не приходится — от него они в большинстве пока слишком далеки. И, тем не менее, марксизм начал своё возвращение в политику именно среди этого поколения.

Теоретическим, в смысле его отдалённости от политики, марксизмом продолжали заниматься и после распада СССР. Университетская профессура по-прежнему читала лекции с «марксистским душком», при этом взбадривая их изрядной долей патриотических чувств. Исследователи опирались на диалектику, а аспиранты цитировали Энгельса. Но в политике после короткого всплеска революционного сталинизма уверенно возобладал державный «коммунизм». Причину этого не стоит искать далеко: мистический имперский коммунизм был вызван разрухой в умах, наступившей в результате ломки социальной и экономической структуры советского общества.

1990-е годы не были и не могли быть периодом оздоровления марксизма. Даже если наиболее яркие и осмысленные теоретики того периода рвали со сталинской традицией ревизионистского, советского марксизма, на массы и даже на отдельные сколько-нибудь влиятельные политически левые круги это не производило впечатления. Все были заняты тем, что защищали советское прошлое и Россию от «преступной банды реформаторов», угрозы НАТО и США. Никто не хотел принимать капитализм, но никто не был и в состоянии разобраться с тем, почему он пришёл и куда делся «развитой социализм».

Пока капитализм не закрепился и не оформился при Путине, изолированные теоретики не могли найти даже островка сторонников в протестном движении, где с 1993 года держала монополию КПРФ. Только по мере того как «дикий строй разрушения» принимал в России свои устойчивые черты, почва для марксистов стала постепенно созревать. Капитализм в России оформился как монополистический, а национально-имперское мировоззрение было взято на вооружение как консолидирующее общество в выгодном направлении.

У левых и правых оказалась очень похожая идеология. Что было с этим делать оппозиции? «Единая России» с успехом забирала себе державные лозунги. Вместе с этим обнаружилось, что само общество тоже изменилось. Чтобы получать голоса на выборах, нужно было теперь поменьше вспоминать о социализме и побольше налегать на национализм. Это и поторопились сделать, кстати, не без поддержки рядовых членов, лидеры КПРФ. Апофеозом их деятельности стала совместная с неофашистами демонстрация 1 мая 2006 года. Терпение ряда молодых левых, уже успевших перебраться далеко за первый том «Капитала» и приобрести политический опыт, иссякло.

Молодые коммунисты должны были теперь выбирать: молчаливая лояльность или борьба с КПРФ и иной «красной» оппозицией, что, по сути, означало полный разрыв. Одновременно с этим партия державников-«коммунистов» и её сателлиты делали собственный выбор.

«Обыватель глуп», — так говорил Милюков. Но, как бы ни был малоразумен мещанин, у него есть избирательное право. Однако особенность российского государства такова, что избирательное право есть только у зарегистрированных на жилой недвижимости (прописанных) граждан. Фактического права голосовать не имеет как раз та часть общества, которая живёт и трудится не по прописке, то есть преимущественно рабочие, причём не только промышленные. К тому же огромное количество трудящихся в России вообще не имеют никаких прав — они иммигранты из соседних стран.

Политический, а значит, и идеологический выбор здесь напрашивался сам собой.

Советское прописочное избирательное право неожиданно оказалось в современной России буржуазным — цензовым: есть недвижимость — есть голос; снимаешь жильё — ты не избиратель. В вопросе, на кого здесь нужно ориентироваться, патриотические левые сразу сделали выбор: нужны места в Думе — значит, работать нужно с избирателями, а не с мигрантами. Этим, кстати, и объясняется лёгкость, с которой КПРФ выдвинула на выборах 2005–2006 года в Московскую Думу свои первые антимигрантские лозунги.

Рассчитывая на успех такого манёвра, вожди старой «коммунистической» оппозиции не учли только одного: последствий своего решения. Не только для интеллектуалов, но и для всего общества они перестали быть левыми, потеряв последний остаток связи с марксизмом. Для самого же марксизма это обернулось началом политического возрождения.

Даже оставаясь в рядах КПРФ, молодые марксисты не могли не заметить, что «коммунистическая» партия не только в политике, но и в повседневных лозунгах всё больше расходится даже с самыми умеренными левыми идеалами. Вместе с тем всё заметнее заявляло о себе рабочее движение. Профсоюзы, которые появились на предприятиях, возникших за период стабильности, и даже в «благополучной» нефтегазовой отрасли, явственно вступали в борьбу с работодателями. Старая же левая оппозиция на местах повсеместно оказывалась на стороне собственников.

Марксизм получал фактическое подтверждение. Книжные истины превращались в законы, реально раскрывающие исторический процесс. Стабилизация капитализма в России оборачивалась прояснением классовой природы общества, вела к поляризации и борьбе. Политический туман в головах начинал рассеиваться. Обозначалась социальная опора для организации марксистов.

Почувствовав не только угрозу, но и нарастающую критику со стороны молодых коммунистов, вожди КПРФ «запретили» марксизм. Вместо «порочного» марксизма они предложили «марксизм-ленинизм», состоящий, по их мнению, из русского социализма, православия и народности. Рупор Зюганова, газета «Советская Россия» выдвинула лозунг: «Будет хорошо русским — будет хорошо всем». Национально-освободительная борьба России против невидимых оккупантов была ещё раз объявлена актуальной.

Приход нового поколения левых развеял миф либералов о том, что «коммунисты — это просто ещё не вымершие фанатики-старики». Однако левые явились не в виде готовой партии большевиков — необходимых условий для этого не существовало. Молодые люди (по взглядам — советские патриоты или сталинисты) влились в старые политические структуры. Но даже в таком виде новые левые сразу оказались левее и ближе к коммунизму, чем их постсоветские предшественники. Однако бациллы патриотизма миновали лишь немногих из них.

Из всех левых нового поколения наименее уязвимыми оказались троцкистские группы. Но и для них 2006 год стал моментом выбора. Можно было и дальше изучать теоретический марксизм, строить кружки или организации-школы — к политике это имело мало отношения. Необходимо было сформулировать собственное отношение ко многим вопросам, занять определённую позицию и идти на конфликт.

Вернуться в политику иначе марксизм не мог. В первую очередь, коммунисты должны были порвать связь с патриотизмом и встать на защиту своей идеологии, дискредитируемой КПРФ. Нужно было заявить и о классовых ориентирах.

Патриотизм не плох сам по себе. Возникновение национального сознания — огромный шаг в развитии человечества. Но «лозунги родины» исторически ограничены. В современном обществе они служат прежде всего буржуазии. Марксизм как политическая доктрина революционен именно потому, что вместо национального на знамёна поднимается классовое. В ходе борьбы пролетариата с буржуазией новое общество победит не в рамках отдельной страны. Во всём мире коммунизм придёт на смену капитализму, уже являющемуся всемирным строем. Национальное «переориентирование» марксизма, будь то хоть левый сталинизм, хоть правый национал-коммунизм, одинаково чуждо подлинной революционной идеологии.