Война с первых дней - Инна Золотухина

– Скажите честно, а вам самим служить в российской армии не хочется? Там же зарплаты выше едва ли не в три – четыре раза. А наша армия бедная.

– Вы не задавайте провокационных вопросов! Украинская армия, скажем так, обеспечивалась в меру экономического состояния государства. Вы, может быть, не знаете, но для крымских частей было поднято денежное довольствие путем начисления премий еще год назад. В противовес россиянам. Угнаться за ними мы, конечно, не могли. Но по меркам нашего государства, это было нормально. А военные, которые были на материке (им ежеквартально повышали оклады на 20 %), на наш уровень должны были выйти только в июне. Так что нас не обижали в этом отношении. Сказать, что вообще ничего не делали, нельзя.

– Вы поймите, – очень тихо говорит мне еще один офицер, – мы присягу Украине давали и не нарушим ее. Но мы тут брошенные. С материка вообще никаких директив не получаем! Мол, действуйте по ситуации. А как? Мы люди военные. Привыкли подчиняться приказам. Где они, эти генералы и полковники, которые приезжают к нам каждое лето по пять – восемь раз с комиссиями? Следили, чтобы мы канистру бензина не украли или солдату портянку недодали? Вот что обидно, понимаете? Напишите об этом, пожалуйста! Может, призадумаются эти в верхах, блин…

– Пусть они уже там, в Киеве, что-то решат! – подхватывают остальные офицеры. – Как нам дальше быть? Что делать? Какой у них план? Здесь никто войны братоубийственной и крови не хочет. Но нам нужна определенность.

«Вован, бери дубину и пошли громить хохлов!»

Вместе с военными мы идем в казармы. Не спеша поднимаемся по небольшому склону вверх.

– Я своих пацанов у себя в кабинете поселил, – рассказывает командир аэродромно-эксплуатационной роты Андрей. – А что делать? Эта казарма не достроена. – Капитан машет рукой в сторону четырехэтажного здания. – А наша захвачена. Да что там! Все блокировано, елки-палки! Русские заняли всю северо-восточную часть аэродрома. Без объявления войны, понимаешь.

В кабинете капитана на матрасах без постельного белья дремлют солдаты-контрактники.

– Придумали «коричневую чуму», – вздыхает светловолосый паренек. – Вот мы и мучаемся. Ну где они ее здесь нашли? Я вот родом из Сум. Звоню родственникам в Курск. Они мне говорят: «У вас фашисты! Беги, дезертируй к нам!» Я им пытаюсь объяснить, что это неправда. В Крыму «бандеровцев» точно нет. А они мне не верят.

– Мы четвертые сутки не можем попасть домой, – жалуется брюнет с синими глазами. – Помыться, носки постирать! Ну что за жизнь пошла…

– А как тут из части в такой ситуации выйдешь! – восклицает капитан. – Звонит мне вчера сын от первого брака. У его матери дом совсем рядом, в Любимовке, между автопарком и военным городком. Папа, говорит, мне позвонили мои друзья, пророссийски настроенные, и говорят: «Вован, бери дубину и пошли громить хохлов». Сын им: «Вы че, охренели?! Я что, против отца пойду?» Развернулся, уехал в город к девушке. Понимаете, какая ситуация? Вы понимаете, что творится вообще?! Только все начало устаканиваться. «Срочку» убрали, дали контрактников. Все мои пацаны у меня же срочную службу и прошли. Я из этих пацанов уже начал создавать коллектив дружный, нормальный. Так, чтобы полноценно выполняли задачи аэродромного обеспечения. С жильем вопрос для них порешал. Тут трах-бах, захват части, Россия, Россия, Россия…

– А нормальных жилых помещений для ваших парней не найти? Так, чтобы с кроватями.

– Ну в недострое пара комнат есть. Но тут мы все вместе. Мы же должны быть мобильной группой. Они у меня тут спят, ходят патрулировать, опять спят. Нам нельзя расходиться. Мало ли, забьют россияне мобильники – и все. Уже пытались, кстати.

– А как же рации? Или у вас их нет?

– Были радиостанции типа уоки-токи, которые мои солдаты использовали. Когда происходит полет, у меня несколько человек стоят вдоль взлетно-посадочной полосы с задачей не пускать людей, животных и птиц на полосу во время взлета-посадки. Естественно, я даю им радиостанции, чтобы они контролировали обстановку и докладывали руководителю полетов об обстановке в районе взлетно-посадочной полосы и летного поля. Но у меня эти рации сейчас взяли летчики. Им нужнее. Они на важных объектах стоят, неподалеку от русских. А мы вот как-то так: ура, гей-гей, сюда ко мне…

Впрочем, летчикам сейчас в «Бельбеке» ничуть не лучше, чем техникам. Их казармы тоже находятся на территории аэропорта. Поэтому они вынуждены ночевать на полу в совершенно не приспособленных для этого помещениях. От интервью летная элита сразу отказывается. Мол, не до журналистов сейчас. И так тошно.

– Оккупация! – восклицают летчики. – Что вам еще сказать? Осадное положение.

– Самолеты жалко! – дрожащим голосом добавляет один из них. На вид самый молодой. – Мы же свою душу в них вложили. А еще у нас там, в аэропорту, собаки. Голодные, наверное, ходят.

«Это разрыв мозга – воевать с русскими!»

На улице уже стемнело. Журналистов просят покинуть часть. Капитан Андрей вызывается проводить нас к воротам.

– Не знаю я, что дальше будет, – вздыхает он. – Эти политики со своими амбициями разорвали страну. Пока портфели делили, Крым и проморгали. А нам что теперь делать? Вы вот знаете, какие у нас с российскими военными здесь отношения были? Их часть от нас в шести километрах находится. Пацаны оттуда, с Качи, приезжают ко мне и говорят, мол, нужна деталь, запчасть какая-то или помощь в технической документации по аэродрому. Я им тут же помогаю. У меня как-то машина сломалась, а полоса вся в снегу. Мы сами центр расчистили, а дальше не смогли. Тут еще мороз ударил. Поехал я на Качу. Говорю: «Парни, выручайте!» Они сказали: «Андрюха, блин, без вопросов». Приехали сюда, мы их заправили, и они в течение двух часов полосу убрали. И мы смогли самолет принять. Задачу выполнили. Вот такие у нас были отношения! А теперь как жить? У нас же какую семью ни возьми – у всех родственники в России живут! Я на парадах в Севастополе всегда рядом с россиянами шел. В Советской армии вместе с ними служил. Это же разрыв мозга – с ними воевать!

…Уже вернувшись в Киев, я узнала из неофициальных источников, какие планы у Министерства обороны Украины. По непроверенным данным, чиновники в погонах считают, что наши военные на полуострове должны любой ценой продержаться до крымского «референдума» (напомню, он назначен на 16 марта), не допуская столкновений с захватчиками. Ведь любая попытка наших войск сопротивляться оккупантам будет немедленно использована Россией для «защиты» русского населения АРК от мифических «бандеровских» войск, и тогда уже начнется масштабное и вполне «официальное» вторжение (хотя представители «Правого сектора» и бойцы УНА-УНСО на полуострове до сих пор не объявлялись). После того как «референдум» состоится, украинская власть будет апеллировать к международному сообществу – мол, голосование было проведено вопреки Конституции Украины – и пытаться решить крымский вопрос дипломатическими методами. Нет смысла спорить о том, насколько верной является подобная позиция в сложившейся ситуации. Но удастся ли нашим армейцам выдержать прессинг? Хватит ли им моральных и духовных сил? И что сделает их столичное руководство для того, чтобы военные выполнили приказ?

Нам кровь не нужна

21—27 марта

Горы вокруг Бахчисарая окутаны одеялом тумана. Я смотрю на них сквозь большое окно кафе. Неподалеку от меня находится затерявшаяся во времени святыня крымских татар – знаменитый Ханский дворец с воспетым Пушкиным Фонтаном слез. А напротив за столом сидит пожилой татарин в каракулевой феске с тронутой сединой аккуратной бородой. Его долгая жизнь насквозь пропитана трагической историей народа-изгнанника. За чужими спинами этот человек никогда не прятался. Еще в юности стал активным членом Национального движения. Затем боролся за права татар в Крыму. А около 20 лет назад уверовал в Аллаха, построил на свои средства мечеть и теперь является одним из духовных наставников молодежи. Впрочем, свое имя и фамилию он просит не называть. Времена сейчас смутные, а говорить со мной он пообещал предельно откровенно.

«Мы жили с клеймом предателей»

– У меня отец во время Великой Отечественной войны служил матросом, – вспоминает мой собеседник. – Защищал Севастополь и был награжден орденом Красной Звезды. Так получилось, что за три дня до депортации крымских татар командир отпустил его на побывку. Приехал он сюда, а в нашем доме расквартировались люди из НКВД. У нас во дворе был колодец и несколько повозок с лошадьми. Вот они и устроились. Отец, конечно, таким гостям удивился. Но ничего им не сказал. А что он мог сказать в то время? А потом, в четыре утра 18 мая 1944 года, все это и случилось. Для отца это было шоком. Он этим из НКВД кричал: «Я только что с передовой! Это неправда, что мы предатели! Что вы делаете?!» Набросился на них с кулаками. Мать моя в обморок от ужаса упала… Спасибо, что они отца не убили. Просто дали по голове чем-то тяжелым. И поехали мы, в чем стояли, в Узбекистан. Там нас, конечно, никто не ждал. Мы были чужаками, нас презирали, избивали, грабили. Всякое было. Я сам этого не помню. Когда нас из Крыма выгнали, мне всего-то семь месяцев было от роду. Но отец все подробно рассказывал. Всю жизнь ему приходилось доказывать, что он не предатель. А мне – что я не сын предателя. Все мы с таким клеймом жили.