Легенда о заячьем паприкаше - Енё Йожи Тершанский

словно наполнилось свежей юношеской энергией. Он нагнулся и, ахая, охая и про себя, и вслух, вытащил зайца из снега.

Ей-богу, этого зайца, уже застреленного, кто-то спрятал тут, на меже, для уверенности присыпав снегом. Вон даже задние лапы связаны аккуратно бечевкой.

Да, это в чистом виде божий подарок!

Ага!.. В голове у Гажи теперь все прояснилось. Это объездчик спрятал зайца тут для себя. И его, Гажи, нарочно послал за ним. А нож был всего лишь предлог…

То есть… постой-ка! Неужто же это имел объездчик в виду, когда говорил, что бог вознаградит Гажи за эту услугу?

А почему он тогда не сказал прямо, что под снегом в меже спрятал зайца? Спрятал он его от господ, это понятно. Но откуда он взял, что Гажи обязательно на него наткнется?

Что-то здесь не очень сходилось.

Как только не напрягал бедный Гажи свой скудный, доверчивый, бесхитростный ум, пытаясь разгадать для себя загадку с этим божьим вознаграждением — найденным зайцем!

Но так у него ничего и не вышло!

Одно знал Гажи наверняка: зайца он тут не оставит, кто бы и для кого его тут ни спрятал. Объездчик, он полномочная власть, он отвечает за дичь в округе, так что, куда ни кинь, зайца нужно вручить ему.

А уж он там пускай решает, что делать дальше.

*

Надо сказать, что, пока Гажи так рассуждал, радостное его возбуждение слегка поостыло.

Найти краденое… Уже тут есть что-то не то. А найти, чтобы отдать какому-то дяде… Это уж совсем никуда.

Словом, к тому моменту, когда Гажи взвалил зайца себе на спину, он уже основательно скис.

И то сказать! Теперь ему подыматься по склону вверх, да еще с ношей. А какая ему будет награда за это? Еще объездчик на него же и накричит: дескать, как ты посмел брать чужое? Для тебя его, что ли, спрятали?

Вот так!.. Но хотя благосклонность судьбы уже превратилась на шее у Гажи в проклятье, ее подарки продолжали обильно сыпаться на него.

*

Дело в том, что дичь со связанными ногами охотники испокон веков носят, повесив на палку. У Гажи палки с собой не было.

А потому подошел он к росшему возле межи кусту, чтобы вырезать палку роскошным объездчиковым ножом.

И вот только срезал Гажи подходящую ветку и начал строгать ее, удаляя боковые побеги, как взгляд его чуть поодаль обнаружил на чистом снегу еще цепочку следов. И следы те тоже вели к подозрительной снежной кучке.

Только кучка эта была уже не на меже, а перед грудой камней.

Конечно, Гажи двинулся прямиком туда.

И вовсе не удивился уже, что под снегом и тут оказался убитый заяц. Только у этого кровь была не на морде, а на спине. Но задние лапы тоже связаны.

Гажи вздохнул. Эх, курица тебя забодай! Теперь два зайца будут ему на плечи давить, когда он станет взбираться по склону.

Гажи мог разве что утешить себя тем, что если на концы палки повесить по зайцу, то они по крайней мере будут друг друга уравновешивать.

Поднял Гажи свою добычу и устроил на плече палку, на которой, впереди и сзади, висело по зайцу, словно какой-нибудь ветхозаветный раб в Ханаане, несущий огромные виноградные гроздья.

Нет, ей-богу, это же смех просто!

Только хотел Гажи тронуться с места, как видит, еще цепочка следов на снегу. И ведут следы к новому подозрительному холмику!

Это уж слишком! Третий заяц!

То есть: какое там третий! В этом сугробе, последнем, лежал не один, а три мертвых зайца. И три эти зайца были самыми большими и толстыми из всех найденных до сих пор.

Гажи, бедняга, даже и не охал уже! А стонал, видя такую груду свалившегося на него божьего вознаграждения.

Но не мог он бросить такое сокровище, такое количество вкусного, жирного мяса и мягких шкурок. Взвалил он на плечи палку, едва ли не ломающуюся под весом четырех откормленных зайцев, пятого же взял в руку и двинулся в путь.

К сожалению, пятого зайца было так неудобно нести в руке что Гажи понял: из-за одного он рискует остальных не донести до дому.

Так что Гажи, поторговавшись немного со своей совестью зарыл пятого зайца обратно в сугроб, в котором нашел самого первого.

И затем окончательно направился к дому.

Страшным был этот путь, вот вам святой истинный крест!

Гажи вообще не мог понять, как это он, чувствуя каждый момент, что сейчас упадет и умрет, все-таки продвигался с грузом все дальше и дальше.

Взбираясь по склону наверх, он то и дело оскальзывался и падал. И сначала реже, а после чуть не через каждые десять шагов перекладывал палку с одного плеча на другое.

Но в конце концов добрался все-таки до деревни.

Сил у Гажи осталось уже так мало, что, поднявшись на холм, он тащился медленнее и останавливался больше, чем на всем расстоянии от поля до вершины.

Теперь, если Гажи пытался пройти хоть на два шага больше, чем мог, его начинало шатать, и он падал. А на обледенелой дороге подняться, да с зайцами, было куда трудней, чем на снегу. Так что он предпочел останавливаться через каждые десять шагов и, едва переводя дух, одолевая непомерную тяжесть в руках и ногах, зовя господа бога на помощь… в конце концов оказался все же у двери объездчикова дома.

И тут последняя капля сил оставила Гажи. Ноги его отказались нести безвольное тело, и Гажи, с зайцами и со всем прочим, рухнул на дверь вперед головою.

*

Не будь Гажи так измучен, он еще во дворе услышал бы истошные вопли объездчиковой жены, плач ребятишек и разъяренный крик самого хозяина.

Жена у объездчика была еще крепче, еще упитанней и румяней, чем он сам. Конфетка просто была, а не баба. Росли у него уже трое чудесных детишек. А четвертого она как раз носила под сердцем.

У любой женщины, когда она в положении, характер хоть сколько-то, а меняется. Объездчикова баба, та все время была в каком-нибудь раздражении. То из-за пустяковых причин на нее находили приступы ярости, то она впадала в другую крайность: в слезливую размягченность. Кроме того, ей то и дело чего-то до смерти хотелось. Если кто на глазах у нее что-то ел, а ей не давал, то она вынести этого не могла и как больная вся становилась. А в последнее время эта ее причуда стала еще сильнее. Да еще и усугубилась, потому что хотелось