Русская фантастика – 2017. Том 2 (сборник) - Вячеслав Бакулин

«Игра – всегда повторение».

Время – цак. Дорога – дзам. Вода – ос.

Монгольские слова так и порхали в воздухе.

«Я не понимаю», – признался я и услышал в ответ:

«В мире, созданном не тобой, не все доступно твоему пониманию».

Режущий песок, острый привкус крови. А почему, собственно, нет? Игра тоже может отдавать кровью. Мы далеко не всегда знаем, чем игра закончится. Верблюды, лошади, телеги – квадратные ящики на колесах. «Тетки», кажется, работали на «отлично», такими яркими были видения. Проводник-идиот бормотал: «Вода». Но как взять с собой воду, если только одной дроби на телеге четыре пуда и все надо тащить на заморенных верблюдах и лошадях. Почему-то слова проконсула (может, из-за перевода, предложенного «теткой») и даже слова Алмазной звучали скучно, именно как монгольский язык, когда его не понимаешь. Ну да, мертвые кости, пустыня. Но этот мир все равно наш. Пусть ничто в нем не принадлежит нам, но он наш. Он почти целиком построен нами. Вольно диким заблудшим осам строить свои гнезда где попало, это ничего не меняет в мире.

Я даже удивился своей патетике.

К счастью, проконсул уже поднялся.

«Барятэ». Я обрадовался. Мне сразу стало легче.

На фоне негромкой толпы Алмазная и проконсул будто кружились в медленном танце, они что-то произносили, но я видел только рты – шевелящиеся, как у рыб. А с игровой площадки уже лился негромкий речитатив.

«Всех обольщают людей, кто бы ни встретился с ними».

Сирены беспощадны. Теперь я знал это без всяких подсказок.

«Кто, по незнанью приблизившись к ним, голос услышит, домой не вернется», – в отчаянье вскидывал руки над головой хромой Одиссей в седых дредах. Он обращался к поющим гологоловым сиренам, и в унисон ему звучали голоса матросов, таких худых, будто их набирали где-нибудь в порту Игарка в начале двадцатого века.

Заоблачное искусство

7 октября 2413 года.

20.42. На реке Голын безоблачно.

1

Одиссей в дредах.

Гологоловые сирены.

«Всех обольщают людей».

Чудо чистое. Цэвэр гайхамшиг.

Громада времен высилась над нами, как белые грандиозные облака.

Я хотел, чтобы Алмазная заговорила первой, но она продолжала молчать, и я опять мысленно увидел песчаную пустыню, усеянную костями («тетки»). Однажды Счастливчик уже потерял в пустыне своих спутников («тетки»). И, кажется, теперь Счастливчик вновь собирается в те края.

Зачем? Почему он так торопится уйти – не с игровой площадки, а в пустыню?

Я не знал, что именно случилось три года назад в желтых мертвых песках, отчего погибли спутники Счастливчика. Но они шли в пустыню по своей воле, значит, знали, куда идут.

«Спасибо, что ты меня услышал».

«Но ты же еще и полслова не сказала».

«Теперь все равно. Можешь спрашивать».

Разумеется, я спросил, зачем Счастливчик собирается в пустыню? Может, хочет найти живую воду?

Алмазная удивленно подняла голову.

«Чтобы остановить Счастливчика, нужны серьезные основания».

«Разве двенадцать трупов в пустыне не основание?»

«Для игры – нет».

«Как тебя понимать?»

«Раз ты не знаешь, не скажу». – И сама спросила: – «Ты видел отчет Счастливчика по Гобийскому переходу?»

«Разве он доступен?»

«Частично».

«Значит, в нем действительно есть что-то такое, что не стоит выкладывать в общее пользование?»

«Такое можно найти в любом серьезном отчете».

«Тогда почему Счастливчику разрешили новый переход? Ведь ему разрешили?»

Алмазная кивнула: «Его игра связана с прошлым».

«Разве не все игры связаны с прошлым?»

«Это уже не важно».

«Почему?» – не понял я.

«Потому, что ты принял предложение Счастливчика».

Теперь я вообще ничего не понимал. «Какое предложение?»

«Пойти с ним».

«В пустыню?»

«Конечно».

Я прислушался. К себе («тетки»). К окружающим («тетки»).

Привязанные к мачте сирены вели какую-то особенную арию.

Я пойду со Счастливчиком? В пустыню? Я принял его приглашение? Как это? Когда? Зачем мне в пустыню? Разве мало уже того, что однажды Счастливчик потерял в пустыне своих спутников?

«Да, он их потерял. – Алмазная подняла на меня взгляд, и на этот раз глаза ее были мрачными. – Что с того? Людей всегда тянуло к теневым линиям, Лунин. Разве не так? Вспомни, как популярны работы Якова Рябова. Всего лишь неясные смазанные тени на полотне, но как они беспокоят. Учись разбираться в оттенках, Лунин. – Она почему-то упорно называла меня по фамилии, будто подчеркивая дистанцию между нами. – Даже искусство, Лунин, придумано для того, чтобы длить чувство опасности».

«Не знаю. Я не искусствовед».

«Игра утверждается не искусствоведами».

Ну да, с искусства все начинается, искусством все кончается.

Но разве твои губы, моя Алмазная незабудка, были просто игрой?

Да, я всего лишь обыкновенный молодой чел, моментальный человек, так нас называют, но разве игра – удел только пенсеров? Пять лет назад, моя тонконогая беда, ты стонала в моих руках, ты отвечала именно мне, а не кому-то другому. Твое тело, твои слова и стоны – разве это была только игра?

2

На реке Голын безоблачно.

3

«Зачем я в этой игре?»

«Чтобы помочь Счастливчику».

«Но ты вдумайся. Он потерял людей».

«Такое случается. Но убил их вовсе не он».

Алмазная опять подняла взгляд, и я осекся. На этот раз я вообще не увидел в ее глазах ни тепла, ни какого-то особенного интереса, а только старое, хорошо знакомое мне упрямство, как пять лет назад.

«Что грозит Счастливчику?»

Она ответила просто: «Время».

«Но время грозит не только Счастливчику?»

И только теперь по холодному блеску ее глаз, по вспышке алмазика в прекрасной розовой мочке я вдруг понял, что там, в нашем прошлом, к сожалению, действительно уже в далеком прошлом, у меня, человека моментального, не осталось ничего, кроме умершего времени. И если кто-то сейчас остро нуждался в живой воде, то, наверное, прежде всего я.

Череда предков

7 октября 2413 года.

21.01. На реке Голын безоблачно.

1

А на игровой площадке уже шло действо.

Сирены страстно щебетали, как большие рябые птицы.

Неволя заставляет глубже, острее, отчаяннее чувствовать родину, жизнь, детей. Цохрол. Подальше от низких темных берегов. Время и пространство заставляют глубже, острее чувствовать родину, жизнь, детей. Крылья из крупных перьев. На выбритых головах голубые цветочки, как фантастические кружева. Изумленные восклицания, нежный запах смолы, цветов. Дин-ли – город счастливых. Гавкнула собака неподалеку, будто рассмеялась. Множество глаз следило за гологоловыми сиренами, за хромым Одиссеем. Музыка текла, распространялась над набережной, ее сносило по реке, сиреневая дымка покрывала низкие далекие здания Реальных кварталов. Там озонаторы не поют, там камеры Т малой мощности.

«Если ты сам пожелаешь, – неслось с игровой площадки, – то можешь послушать…»

Наверное, ничем из прошлого нельзя пользоваться, не обдув пыль.

«У нас немногие играют на флейте».

Это произнесла Алмазная. И она произнесла это так, что мне сразу захотелось отказаться от участия в переходе Счастливчика, ведь игра предполагает импровизацию, а кто тут импровизирует? Час назад я представить не мог, кого увижу в Дин-ли. Час назад мне в голову не приходило, что я ни с того ни с сего дам согласие войти в отряд Счастливчика. Зачем мне в пустыню? Разве мы в одном искусстве?

Мне хотелось коснуться Алмазной. Мышцы сводило от этого страстного темного желания.

2

«Хубилган…» – произнесла она.

Ну да. Хубилган. Я ожидал чего-то такого.

Историю какого века шлифовал Счастливчик? Девятнадцатого.

Значит, и прозвище Хубилган из девятнадцатого. А в жизни – Пржевальский.

Правда, имя это чаще ассоциируется с открытой им лошадью, но это уже факт третьего порядка. «Тетки» работали споро. Я четко, во всех деталях, видел все, что они подсказывали. Великий путешественник. По мере продвижения к Тибету ширилась его слава. Особенно возросла она после известной стоянки у кумирни Чейбсен. Там Хубилган (Пржевальский) и его спутники до такой степени устрашили местных дунган, что они уже не осмеливались нападать на отряд.

К тому же Пржевальский спасал больных малярией и лихорадкой.

Приезжали к нему гыгены – поклониться, вручить подарки. Появлялся с верительными грамотами владыки Тибета специальный посланник. Приходили далай-ламы, тангуты, монголы, китайцы, все молились Хубилгану и его дальнобойным штуцерам. Это же девятнадцатый век. Приводили малых детей, чтобы Хубилган их коснулся. Местные жители в рваных халатах выстраивались на коленях вдоль пыльных дорог. Это были сложные, это были скверные времена. Хорошо, что никому не приходит в голову повторить маршруты великого путешественника. Хотя почему не приходит? Счастливчик, например, пытался повторить переход Пржевальского через пустыню. На лошадях и верблюдах. На него ни джунгары, ни хара-тангуты не нападали, но он потерял всех своих спутников, а вот Хубилган не потерял ни одного. В хошуме, где он останавливался, никто не смел повысить голос. В долинах и на перевалах, в пустынях и на солончаковых болотах, где соль в жаркое время нарастает над мертвой водой серыми буграми-сугробами, царил мир.