Краткое обозрение царствования Иоанна и Мануила Комнинов - Иоанн Киннам

______________

* 2 По свидетельству Ксифилина, римский сенат, когда убит был Сеян, сделал постановление вперед клясться только именем императора - unte toc рkovc п' ллov tivoc, плv tov vtokрatoрoc пoioфai. С того времени вошли в обычай формулы клятвы: per fortunam, per genium, per salutem principis. Впоследствии головой царя клялись и христиане. Synod Chalcedon. Can. 30. T ec tv keфaлv tov Baoiлewc, ic tv ikeiav owtnрiav uooai tiva. Palladius in Hist. Lausiaca, с. 2. de S. Potamiana: d фinoi фwvv, iпovoa, tv keфaлv tov Baoiлewc oov, v o фoB etc.

** 1 Мнение о происхождении валахов из Италии весьма древне. Говорили даже, что они получили свое имя от какого-то Флакка. Вот что пишет папа Пий II: Postremo romanis armis subacti ac deleti sunt, et colonia Romanorum, quae duces coerceret, eo deducta duce quodam Flacco, a quo Flaccia nuncupata. Exin longo temporis tractu corrupto, ut fit, vocabulo, Ualachia dicta, et pro Flacciis Ualachi appellati. Впоследствии, опираясь на это мнение о происхождении валахов, папа Иннокентий III льстиво писал валахскому правителю Иоанникию и убеждал его присоединиться к Латинской Церкви. Epist. L. 2. То же мнение подтверждает и Georgius а Reychersdorff Transylvanus (Chronographia Moldaviae), основываясь на близости валахского языка к латинскому. Исследователь славянских древностей Шафарик (т. 1, кн. 1, стр. 390) весьма основательно доказывает, что валахи были кельтского или галльского происхождения и в незапамятные времена обитали в Северной Италии, а позднее перешли к Дунаю и изгнали отсюда славян.

Здесь некогда многочисленные роды паннонского племени Уничтожены грозным Марсом и рукой Авзониев, Когда Римом правил славный божественный Мануил Честь и хвала державных Комнинов.

4. В то самое время, как это происходило, прибыл в Сардику австрийский герцог Эрик (Генрих) с женой своей, племянницей царя, Феодорой2*. Цель приезда была примирить с царем короля алеманов Фридерика и просить его о прекращении войны с гуннами. Фридерик, как я уже говорил в прежних книгах, от противодействия ему царя едва не лишился власти над Римом, когда римский архиерей согласился восстановить древний обычай; испытал также много и других неприятностей, когда царь стал способствовать к восстанию против него тамошних народов. Посему еще несколько прежде, находясь в затруднительных обстоятельствах и желая привлечь на свою сторону царя, он отправил к нему посольство и, прося его дружбы, обещался, как сказано, идти вместе с ним против гуннов. Но как {290} скоро переговоры царя с папой о власти над Римом рушились, оттого что царь домогался, чтобы престол царства Римского опять оставался в Византии, а папа не соглашался на то и требовал1**, чтобы он царствовал в Риме,- ободренный этим, Фридерик опять обнаружил неприязненное расположение и, решившись вторгнуться в римскую землю, с каким-то варварским безумием начал даже делить ее между своими. Но так как от противодействий царя он не мог успеть в своем намерении, то задумал составить посольство из Эрика и Владиграца, стараясь под видом дружбы отклонить царя от враждебных против него намерений, а сам между тем готовился, при благоприятных обстоятельствах, вступить в войну с римлянами. Однако же царь понял дело и, приняв Эрика благосклонно, по его просьбе склонился на перемирие с гуннами, а касательно Фридерика не сделал ничего окончательно. На возвратном пути домой Эрик прибыл в Пэонию и убедил Стефана, прогнав от себя тавроскифянку, взять в супружество девицу2***, дочь {291} его. Спустя немного времени гунны задумали снова отнять Далмацию. Посему в эту страну вступило войско и сам военачальник, имеющий у них сан жупана (жупан у того народа есть имя правителя, занимающего первое место после короля). Но тогдашней войной гунны не могли ничего достигнуть и, захватив одного Халуфу, удалились. Как это случилось с Никифором, сейчас расскажу. Узнав о прибытии в страну гуннского войска, он вышел из Спалафы с немногими воинами своего отряда; но когда совершал путь, следовавшие за ним понемногу уходили и сделали этого человека легкой добычей неприятелей, которые окружили его и, несмотря на мужественную его оборону, взяли в плен.

______________

* 2 См. выше.

** 1 О том, что этот договор действительно был, можно заключать из жалоб Фридерика в Вормациенском конвенте, где, как пишет папист монах Готфрид под 1172 г., Fredericum conquestum de illis, qui partibus favebant Rolandi, quod coronam Romani imperii Graeco imponere vellet. См. Ioann. Palaeonidorum in Uita S. Cyrill. Carmelitae n. 1.

*** 2 Об этом факте хронографы говорят не одинаково. Писатель австрийской хроники супругой Стефана почитает дочь австрийского герцога Генриха Агнесу и вступление его в брак с ней относит к 1165 году, следовательно несколько раньше того времени, к которому относит это дело Киннам. А Amoldus Lubecensis супругу Стефана называет не дочерью, а вдовевшей после первого мужа сестрой Генриха. Carol. du Fresne ad h. I.

5. Узнав об этом, царь прибыл в Византию и думал весной выступить против гуннов с бoльшими против прежнего средствами, но не мог прибыть туда в благоприятное для военных действий время, потому что одно обстоятельство помешало ему; а в чем оно состояло, видно будет из следующего рассказа. Когда прошла зима и рассеялись туманы, царь предался одному умному гимнастическому упражнению, издавна бывшему в обычае у царей и царских детей. Оно состоит вот в чем: несколько юношей, разделившись между собой поровну, берут сделанный из кожи шар вели-{292}чиной в яблоко и бросают его на какое-нибудь высокое место, которого высота была бы, разумеется, применена к их силам. К этому шару, как бы к награде, лежащей среди двух спорящих сторон, бегут они изо всех сил, перегоняя друг друга, и каждый держит в правой руке палочку длины посредственной, оканчивающуюся крутым широким крючком, которого середина перехватывается несколькими от времени высохшими струнами, сплетенными между собой наподобие сети. Этими палочками каждая сторона старается прежде другой угнать тот шар к своей цели, которая заранее бывает назначена, потому что чьей цели ускоряемый палочками шар достигнет, на той стороне остается и победа. Эта игра слишком отважна и опасна. Упражняющемуся в ней необходимо постоянно наклоняться и сгибаться, быстро делать круговые повороты на лошади, совершать все рода бега и производить столько различных движений, сколько случится сделать их шару. Так вот в чем состояла игра. Тогда как царь в этой игре делал страшные повороты, случилось, что под ним всем телом упала на землю лошадь. Лежа внизу под лошадью, он долго бился и напрягал силы, чтобы подняться, но, не могши оттолкнуть лошадь, которая, как я сказал, налегла на него всем телом, опасно повредил себе бедро и руку от нажавшегося седла. Впрочем, он столь мужественно переносил это, что, хотя смертельно страдал, однакож, когда многие окружили его, {293} проворно встал, снова вскочил на коня и некоторое время без труда скакал взад и вперед, пока не почувствовал еще сильнейшей боли и не слег в постель. Тут болезнь так одолела его, что от приключившегося с ним обморока он на следующий день не помнил ничего, что вчера говорилось или делалось. Так это было. Впрочем, через два дня ему сделалось легче и он отправился в Апамею; но, вероятно, от какого-нибудь усилия во время пути опухоль снова явилась и стала часто беспокоить его боль. Потом, проведя пасхальные дни в городе Силиврии и почувствовав себя лучше, он отправился в Филиппы. Здесь говорил он с прибывшими из Пэонии послами и, видя, что они не предлагают ничего здравого, а только всячески пытаются достигнуть перемирия и прекращения войны, отослал их ни с чем и отправил с ними к пэонянам одного римлянина, который должен был вытребовать Халуфу, если же они не исполнят этого, тотчас же грозил им, что царь и римская армия опять явятся, а сам, прибыв в Сардику, стал набирать там войско.

6. Во время пребывания царя в Сардике случилось следующее. Алексей1*, исполнявший тогда, как я многократно говорил, должность протостратора, давно уже замышлял измену, а те-{294}перь, явно обличенный в этом, принял пострижение, поступил в число монахов в один из нагорных монастырей, каковых весьма много при реке Стримоне, на горе Папикии, и, прожив там довольно времени, скончался. Скажем же, отчего и по какой причине этот человек дошел до такого состояния. В прежнее время он был послан в Киликию и назначен от царя полновластным распорядителем происходившей там войны. На пути туда он нарочито заезжал в Иконию к султану, вошел с ним в дружбу и много рассуждал относительно тирании; потом, получив от него и взаимно вручив ему грамоты, в которых изложены были заключенные между ними условия, отправился в Киликию. Впоследствии, возвратившись в Византию и желая однажды украсить картинами один из своих загородных домов, он не представил на них ни древних греческих деяний, ни подвигов царя на войне и охоте, как это было в особенном обычае у знатных людей, ибо царю случалось бороться со столькими зверями и нападать на таких из них по природе, с какими, слышали мы, не случалось встречаться никому из живших когда-либо людей. Чтобы не потерять из виду исторической нити, я представлю только один случай. Было это уже около зимнего поворота солнца; снегу выпало на землю столько, что им покрылись почти все ложбины и горные ущелья; от непомерной стужи едва не замерзали тела; звери, не находя места, где укрыться, покидали тру-{295}щобы и толпами бродили по снегу; стаи птиц не в состоянии были пользоваться крыльями (ибо лед сковывал их, будто узами, подобно тому, как схватывает их липкая палочка птицеловов), и они становились пешеходными вместо пернатых и делались готовой добычей зверей и людей. В это время царь выехал охотиться в одну из восточных областей, называемую Даматрис. Когда он занимался этим, вдруг встречается с ним огромной величины зверь, однако же не лев, потому что назвать его так не дозволяла барсовая кожа, а назвать барсом не допускала величина его и сходство со львом. Итак, это была какая-то двойная, свойственная тому и другому порода,- барс во льве и лев в барсе, какое-то странное смешение свойств: благородства со зверством, гнева с жестокостью,- вообще все, сродное обоим, но взятое вместе. Таков был этот зверь. Большая часть царской свиты при виде его разбежалась, потому что для многих невыносимо было даже смотреть на него; и когда зверь находился уже близко, не нашлось никого, кто бы сошелся с ним. Но царь, тогда как разбежались все, извлекши висевший у него меч, бросился поразить зверя и, нанеся ему удар, рассек его с головы до самой груди. Таков-то был царь на охоте. Так Алексей (возвращаюсь к тому, от чего сделал отступление), оставив эти подвиги царя, - ребенок,- изобразил деяния султана: что следовало хранить во мраке, то в своих домах он живописно выставил напо-{296}каз. Узнав о том, царь в частных, многократно бывавших с ним беседах уговаривал его оставить эти затеи. Но он по-прежнему упорно держался своего намерения да и, кроме того, нередко призывал к себе одного латинянина, чародея, весьма сведущего в демонских делах, входил с ним в самые искренние беседы и сообщал ему о тайных своих намерениях, например о том, как бы сделать царя навсегда бездетным; с этой целью брал он у того злодея много лекарств и не переставал, несчастный, заниматься подобными делами. За это царь начал опять порицать его и обличал в сумасшествии. Но он, показывая вид, что раскаялся, продолжал быть тем же, чем был, и спустя некоторое время снова принимал у себя упомянутого волшебника и открывал ему прежние свои замыслы. Сошедшись однажды с Константином Дукой, который тоже был женат на племяннице царя, Алексей сказал ему: "Любезнейший! Если тебе угодно будет прийти к одной с нами мысли, то знай, что никто не одолеет нас". Но это было сказано им еще не очень открыто; другое обнаружилось гораздо яснее. Некогда Кассиан заметил, что Алексей, воюя вместе с Белой в гуннской земле, более надлежащего уклоняется от сражения с гуннами и, придя к нему, старался возбудить в нем решимость сразиться. Но Алексей, отведя Кассиана в сторону, сказал: "Ты спрашиваешь, для чего я часто удерживаюсь от сражений? Это потому что мне {297} очень жаль человеческого рода". Когда же Кассиан что-то возразил против его слов, тот отвечал: "Царь непредусмотрительно приказал мне с решительностью вводить римлян во все, какие представятся, сражения,- конечно, для истребления их. Впрочем, ты молчи об этом - и будешь мне другом". Так говорил Алексей, а Кассиан передал его слова царю. Но это было прежде. А случившееся в последнее время состояло в следующем. К римлянам пришла на помощь дружина скифов и сначала много толковала об условиях, а потом согласилась помогать римлянам. Но протостратор, тайно поговорив со скифами, расположил их приманкой денег притвориться, будто они возвращаются в отечественные жилища, а когда наступит полночь, напасть в большом числе на палатку царя и приняться за дело. Так было предложено и положено. Но один молодой невольник из числа служителей при царской палатке, узнав о заговоре, тотчас пришел к евнуху Фоме, который в то время был самым преданным царю человеком, и открыл ему замысел; а Фома передал все это царю и представил ему потом самого невольника. Однакож царь не хотел еще верить доносу, пока не увидел, что скифы утром начали удаляться без всякой причины. Впрочем, он успел удержать их обещаниями; что же касается до Алексея, то были посланы люди схватить его, и несчастный скоро сделался узником. Потом, через несколько времени, по повелению царя явились к нему {298} сановники: Иоанн Дука и Михаил, бывший тогда логофетом; кроме них тут же были и евнух Фома, и Никифор, один из судей Вилы1**, по прозванию Каспакс. Эти лица представили Алексею три обвинения и приказали ему, если может, защищаться против каждого из них. Но Алексей, выслушав обвинителей, признал себя виновным во всем и просил только, чтобы ему дозволено было сначала остричь волосы и приобщиться божественных Тайн; а потом пусть суд определяет что угодно. Тронутый этим, царь постриг его в монахи.