Донос - Юрий Запевалов

Сам он нам не нужен, деньги его нужны!

На суде адвокат не произнес ни слова. Он инициатор судебного заседания, он подавал протест. А на суде молчал. Не разъяснил – почему протестовал, в чем суть протеста. Я протест не видел и не читал, отвечать судье было трудно, импровизировал, гадая, что же от меня хотят? И твердо верил, что вот сейчас адвокат встанет и все разъяснит. Он же адвокат, защитник. Я же ему за это, в конце концов, плачу деньги! И деньги, прямо скажем, немалые.

В нижней, в подвале суда, предварительной камере, куда нас, привезенных из тюрьмы узников, поместили для ожидания своей очереди вызова на судебные заседания, к каждому из приехавших «подследственных» приходили адвокаты, ведущие их дела. Адвокаты обсуждали с клиентами как вести себя на суде, на что упирать в своих ответах, что отрицать, а с чем и соглашаться – в общем адвокаты давали ценные советы, договаривались с клиентами о порядке защиты, что скажет адвокат, а на чём надо подробнее остановиться в выступлении самому подзащитному. Шла нормальная работа защиты с подзащитным.

Перед судом такое обсуждение очень важно – все ведь волнуются, забывают, о чем договаривались раньше, теряются. Ребята молодые, многие впервые, как не поддержать, не успокоить, еще раз всё не уточнить.

И после суда адвокаты возвращались вниз вместе с подзащитным, тут же обсуждали условия приговора, надо ли его обжаловать или приговор настолько мягкий – а они-то ожидали! – что лучше молчать, смириться, уповать в дальнейшем на Бога и на тюремное начальство, как строить отношения между собой в будущем, нужен ли еще адвокат, или на этом их совместная работа заканчивается. Оговаривали многое – еще бы, удобный же случай пообщаться здесь, прямо на месте, без сложных тюремных процедур посещений адвоката в Сизо.

Я тоже ждал своего адвоката, ждал хотя бы пояснений, что мы будем обсуждать, в чем суть протеста, кто и что будет говорить. Но мой адвокат до суда так у меня и не появился. Ждал у двери зала заседаний, а когда меня, в наручниках, вели мимо, прятал глаза, старался не смотреть. Я было заговорил – «что же вы…» – но тут же строгий окрик охранников – молчать! Не разговаривать! и меня провели мимо. Адвокат прошел, сел за стол рядом с клеткой для подсудимых и не хотел даже принять от меня ходатайство к суду, написанное мной в камере.

«Не положено!» Даже судья не выдержал – «Да возьмите, чего же вы!» – и на протяжении всего заседания суда адвокат не проронил ни слова. Зачем приходил? Кстати, мое ходатайство он так и не передал суду. Во всяком случае при мне.

И после судебного заседания адвокат не появлялся у меня неделю, пока я не возмутился и не попросил помощника следователя, женщину, пришедшую ко мне взять образцы подписи, передать адвокату, чтобы срочно появился у меня, в противном случае никаких образцов подписей я давать не буду.

Адвокат появился вместе с той же помощницей следователя и не стесняясь, прямо при ней начал мне выговаривать, за мое же возмущение.

При первом же свидании с дочерью я потребовал от нее разорвать договор с адвокатом.

– Папа, да другой будет не лучше. Мы уже нанимали в Москве, помнишь – Алексей Колдаев – он взял с нас полторы тысячи долларов за месяц, кроме того, я оплачивала ему поездки в Нижний, кормила его здесь и поила, а что он сделал? Составил черновик протеста, да так никуда его и не отправил. Не зря же мы его отстранили, этого Колдаева. Потерпи, мы все делаем, чтобы тебя вызволить отсюда, а у Николая хорошие отношения со следователем, кто знает, может, нам это пригодится, может, именно это и главное сегодня. Ты успокойся, мы не сидим сложа руки, связываемся с друзьями и твоими тоже, работаем и с прокуратурой, и со следствием, потерпи, папа, все равно мы добьемся твоего освобождения. А адвокатов часто будешь менять – возникнут новые подозрения, сделаешь себе еще хуже. Положись уж на нас, мы здесь, на свободе, нам легче помочь тебе. Конечно, когда ты выйдешь, ты сам все организуешь, а сейчас потерпи пока, легче от твоих протестов не станет.

Вот в чем истина, господа следователи. А вы, где вы ее ищете?

* * *

В Курган приехали рано утром, часов наверное в пять. Зима, толстый слой снега. Нас никто не встречает.

– Сидите здесь, на вокзале, я сейчас приду. – Мать легко нашла по адресу квартиру отца, он был дома, но о нашем приезде ничего не знал, телеграмму, что мы отправляли с дороги, не получил. Телеграмму посылал я и посылал не по домашнему адресу, а на работу. Отец жил недалеко от вокзала, поэтому они быстро появились около нас, отец расстроенный, обнял нас и долго сидел не шевелясь, потом огорченно вздохнул:

– Подождите, сейчас найду какой-нибудь транспорт, поедем домой. – И действительно, нашел конную повозку здесь, прямо на привокзальной площади, быстро погрузились и через полчаса были в его полупустой казенной квартире. Квартира принадлежала комбинату, занимали ее только те, кто в этом комбинате работал. Уволился – освободи, а отец уже не работал. Пообещал директору, что освободит, как только встретит семью.

– Не волнуйся, мы сразу уедем. А если сейчас переехать, где они меня искать будут?

Директор поверил. А когда отец с матерью выбрали место, куда будут переезжать – выписал отцу премию, денег выделил на переезд. Вот уж поистине – дома и стены помогают, а люди, они и есть люди. Везде и при любых обстоятельствах. Если люди.

После долгих мытарств, переездов, переписок мы наконец остановились на Урале, в городе Реж.

Отцу просто все надоело, он пришел в вербовочный пункт и завербовался рабочим – пескоструйщиком на Режевской механический завод, где работа была тяжелой, охотников работать там было мало, вот и нанимали рабочих через «вербовку».

Поселили приехавших всех вместе, в общем бараке, в большой общей комнате, на участке, участок номер шесть, в войну на этом участке, в этих же самых бараках жили военнопленные.

В «барачной» общей комнате отгородились от людей, приехавших и живущих вместе с нами, таких же завербованных, простынями. Получилась как бы отдельная комната. И прожили так почти год, пока начальство на заводе не убедилось в порядочности и работоспособности отца – дисциплинирован, не пьет, не прогуливает, а главное, сколько требуется по времени, столько и работает.

Работа действительно трудная, а главное – пыльная. Струей песка обрабатывались детали. Завод входил в военное ведомство, качество работ контролировал Военпред. Спрос был строгий. Шум и пыль стояли в помещении пескоструйной установки ужасные, рабочие не выдерживали такой работы, качественных респираторов тогда не было, работали с марлевыми повязками, дышали, конечно, и этим песком. Задыхались, часто выходили из строя – люди не выдерживали.

Но заработок был хорош, пескоструйщик реально, в течение года, мог получить квартиру, хотя бы однокомнатную и отец на это рассчитывал.

Так и случилось, через год нам дали квартиру, на левом берегу пруда, прямо в центре города, в новом двухэтажном доме, правда однокомнатную, на четверых, но какое это было счастье – войти в собственную, отдельную квартиру. Большая комната, обустроенная кухня, теплый туалет. После барака, да общей комнаты – райские условия.

Мы учились в школе. Я пришел в Режевскую школу в четвертой четверти, в пятый класс. Учился я всегда неплохо, но всех насмешил первым же ответом на уроке, путая русскую речь с украинской. Смех в классе стоял откровенный, урок был на грани срыва и учителя решили – пока не освоюсь с родным языком, принимать от меня письменные ответы. Я запасся этими ответами на все месяцы вперед, до самого конца учебной четверти и раздал их учителям по всем предметам.

– Вот и хорошо, сиди, слушай, привыкай к родному русскому языку, – решили учителя и до конца четверти меня больше не трогали. Оценки мне выставили за пятый класс одни четверки, но я не расстраивался – знал я не хуже отличников.

С ребятами всегда сходился быстро, друзья у меня были везде. В бараке вокруг меня хороводились и малыши, и пацаны постарше, я всех их звал – «моя челёда», так я звал всех пацанов, что «кучковались» вокруг меня. Рассказывал я им разные сказки. А со старшими мы обычно уходили на реку или в лес и я им тоже рассказывал всякие интересные истории из прочитанных книг.

Шестой участок, где мы жили, так он назывался во времена, когда там были лагеря военнопленных, так его называли и до сих пор, был расположен недалеко от огромного Режевского пруда, куда мы часто бегали купаться и ловить рыбу. Мы быстро прикормили некоторые, удобные для ловли удочкой места, ловили иногда по десятку отличных, как будто специально для нас откормленных лещей, некоторые попадались и по килограмму и даже побольше.

Особым удовольствием и особым «шиком» был бег по плавающим бревнам сплавного леса в Режевской гавани, куда лес сплавляли и откуда забирали его в расход, на пилораму. Тут уж, при беге по плавающим брёвнам, нужна не только ловкость, здесь нужно было особое мастерство. Бревна разного диаметра, некоторые тонут мгновенно, только наступи на бревно. Но в том-то и заключалась лихость, что ты можешь пробежать по этому утопающему бревну в одно мгновение. А остановка на толстом бревне на бегу, удержание равновесия, когда оно крутится, а ты на нём стоишь, удерживаешь его от кручения, да ещё и небрежно машешь рукой, как бы приветствуя всех, кто на тебя смотрит там, на берегу – это уже высший «пилотаж».