Сожги венец безбрачия - Евгения Халь

class="empty-line"/>

– Котёнок, где ты пропадала? – с порога начала заламывать руки Марина. – Я уже начала волноваться и хотела ехать к тебе. Телефон выключен, не звонишь, не приезжаешь.

– Я всё знаю про свою мать Шуру Колесникову, – не здороваясь, заявила я.

Она замерла на миг, в ее глазах мелькнул испуг, но она тут же взяла себя в руки, устало потерла виски и прошептала:

– Господи, какое счастье, что мне больше не нужно притворяться! Пойдем на кухню. Сварю нам кофе.

– Как ты могла мне врать? Зачем ты ее убила? – набросилась я на нее.

– Это твой отец ее убил, а не я! – она выронила коробку с кофейными капсулами.

Они рассыпались по всей кухне. Марина присела на корточки, чтобы собрать их, но плюнула и встала:

– Да чёрт с ними! Гори всё огнем! – она достала из шкафчика другую коробку, взяла оттуда капсулы и засыпала в кофе-машину.

Ее руки так дрожали, что она еле-еле справилась с этой несложной работой.

– Ложь! Я всё вспомнила! Я там была, – заявила я.

– Ты не поняла, что видела, – ответила она, садясь за кухонный стол. – Я так любила Сашу, твоего отца! Он был самым красивым парнем на своем курсе. Я отбила его у всех. Мы поженились. Мой отец включил его в престижную научную программу на Кубе. Туда тогда вливали дикое количество денег и кубинцы, и СССР. Но попасть за бугор было очень сложно. Для простых смертных почти нереально. Там были уникальные разработки и оборудование. Твой отец в свои годы уже был там начальником лаборатории не только благодаря своему таланту, но и связям моего отца. А я… я отпустила его. Знаешь, как тяжело одной? А твоя мать всегда была рядом. Она тоже была блестящим биохимиком. А еще она была блестящей шлюхой.

– Не смей так говорить о ней! – я хлопнула ладонью по столу.

– А как еще можно назвать женщину, которая спала с женатым мужиком? На моем месте любая бы ее возненавидела. Разве не так? – вскинулась она.

– Не так, – не согласилась я. – Они должны были пожениться, а ты изобразила, что беременна, – я встала, подошла к кофе-машине, выключила ее и разлила кофе по чашкам.

Причем автоматически, не думая, налила ей кофе в любимую китайскую чашку: черную с золотыми журавлями. Как бы я на нее не злилась, но такие мелкие привычки сильнее нас.

– На войне все средства хороши, – огрызнулась она. – Я же не знала, что не смогу забеременеть. Твой отец был моим первым мужчиной, представь себе. Это вы сейчас все девственности лишаетесь в старших классах школы. А мы были другие. Мой отец меня вот так держал, – она сжала кулак. – Думала, поженимся и после первой брачной ночи залечу. А когда Саша уехал, как дура считала часы до каждой встречи. Он работал в «ящике» – так в те времена называли закрытые экспериментальные научные центры. Даже со связями моего отца я не могла видеть Сашу, когда мне хотелось. Посещения были сильно ограничены. И вот как-то я прилетела на Кубу, а твоему папе заранее не сказала. Хотела сюрприз сделать. И в первый раз увидела их с Шурой вместе. Они танцевали на побережье, целовались. И она была такая красивая в том чертовом марлевом платье! А я ему халву привезла. Он очень любил советскую подсолнечную халву в такой коричневой промасленной бумаге. На Кубе-то ее нет. И вот стою я, как дура, держу этот пакет с халвой и реву, – она вдруг заплакала. – Прибежала в номер в кампусе. У них там на территории «ящика» было что-то вроде академгородка. И лаборатории, и жилые кампусы тоже. Сижу в этой комнатушке, смотрю на эту халву на столе. А рядом стул стоит. И на нем Сашкин ремень висит. Вот сейчас, думаю, на этом ремне и удавлюсь. Зачем мне жить? Для чего? Вскарабкалась на стул, прицепила его к люстре, второй конец на шею набросила и затянула. Глаза у меня на лоб вылезли, воздуха нет. И самое ужасное, что так писать захотелось, что прямо терпеть невозможно. Вот ужас, думаю. Сейчас меня найдут мертвую с мокрыми трусами. Дернулась изо всех сил, а люстра-то кубинская. У них же внешне всё красиво, а держится на честном слове. Ну я вместе с этой люстрой и рухнула на пол.

– Господи! – прошептала я.

– Не уверена, что это бог, – горько усмехнулась она. – Люстра разбилась. Я осколки убрала, всё подмела. Сижу в темноте и жду его. И реву. И думаю: как же хорошо, что я с этой люстры упала. Если бы у Саши в комнате нашли мертвую дочь генерала КГБ, то в лучшем случае его бы посадили на всю жизнь. А в худшем и расстрелять могли. А муж мой на рассвете только пришел. Довольный такой. Дверь открывает и напевает песенку дурацкую. Ненавижу ее! Про луну там что-то.

– Калимба де луна, – подсказала я тихо.

–Да, – кивнула она, закрыла лицо руками и расплакалась.

– Ма… – я погладила ее по плечам, не договорив.

Как мне теперь ее называть? Мама или Марина?

– Но самое ужасное, – продолжила она, – что я не могла забеременеть. Всё испробовала. В Сибирь к шаманам ездила. У всех ведьм и экстрасенсов была. Если бы мой отец узнал, он бы меня убил. Ничего не помогало. А Шура была уже беременна от Саши. Она не просто украла у меня мужа. Она украла мою жизнь. Понимаешь, котёнок? Ты должна была быть моим ребенком. Это у меня ты должна была родиться! И тогда я возненавидела ее и… тебя.

– Зачем же ты тогда меня взяла? – не поняла я.

– Потому что она погибла случайно. Ее убил твой безответственный отец и ее собственная натура шлюхи. Но ты… ты была такая маленькая, беззащитная. И я подумала: если Шура украла мою жизнь, то я украду тебя. Сотру ее с лица земли. Никто и не вспомнит, что она существовала. Я была так счастлива, что у меня теперь будет ребенок, – она погладила меня по руке и улыбнулась сквозь слёзы. – Маленькая дочка. Моя! Только была проблема: ты не могла быть моей, пока память о Шуре стояла между нами. И тогда…

– Ты наняла гипнолога.

– Да, – кивнула она, вытирая слезы. – И ты стала моей доченькой. Мы вернулись в Питер и сразу же переехали в Москву, чтобы отсечь все старые связи. Ну почти все. Генрих всегда был моим близким другом и он всё знал.

Я хотела спросить, насколько близким другом был Генрих. Но не решилась. Меня и так начало