Пылающий лед - Виктор Точинов

Посмотрел вниз… Твари разгуливали у меня под ногами, не предпринимая попыток добраться до распластавшегося на стене капитана Дашкевича. Либо способность к прыжкам у зубастиков напрочь отсутствовала, либо они сочли задачу выполненной: дичь в ловушке, можно дожидаться подхода охотников. В смысле, вертухаев с «абаканами».

Я посмотрел вверх. Никаких следов того, что через стену лазают, отключая каким-то хитрым способом защиту, – растущий на гребне мох (не то настоящий, не то искусная имитация) нигде не поврежден.

А это что за светлая полоска? Провод? Я напряг память – а она в подобные моменты весьма обостряется – и припомнил: точно, как раз где-то здесь над оградой проходила линия электропередач, самая обычная, на шесть киловольт. Тянулась к трансформаторной будке, приткнувшейся возле особняка.

Вопрос: так почему же я вижу лишь один провод, если их у меня над головой четыре? Ответ: потому что он единственный хорошо отполирован, остальные серого цвета, как и подобает покрытому пленкой окислов алюминию, и сливаются с сумраком белой ночи.

Вот, значит, как отправляются здешние вертухаи в свои самовольные походы за спиртным. Высоковато, однако… Нижний провод – тот самый, отполированный – как минимум на метр выше гребня. Кто попало тут в самоход не двинет, такое под силу лишь хорошо натренированному спортсмену…

В своей способности к прыжкам в высоту я не сомневался. Тревожило другое: за провод придется хвататься в верхней точке траектории, вытянутыми над головой руками – не промахнуться бы в полумраке. Рухну на ограду – изжарюсь, на землю – то-то будет радость у обладателей крокодильих пастей…

Прыгнул.

В полете успел подумать, что если невзначай зацеплю два провода вместо одного, результат будет тот же – большое подгоревшее жаркое.

Пальцы левой руки скользнули по холодному алюминию, не успев за него ухватиться. Зато правой я вцепился в провод намертво.

Так… Теперь зафиксировать вторую руку… Отлично… Теперь закинуть на провод ноги – если передвигаться, свисая вниз на манер сосульки, нижняя часть тела угодит как раз между копьями-разрядниками, со всеми вытекающими последствиями. Ползти над гребнем надо, прижавшись к проводу всем телом.

Этот пункт оказался самым трудным для выполнения. Когда я попытался подтянуться и закинуть на провод ноги, он начал раскачиваться, и амплитуда колебаний увеличивалась с каждым моим движением. До соседних проводов – полметра, не больше. Шесть киловольт – не шутка, и если я коснусь двух проводов одновременно, на подстанции через секунду или полторы сработает защитное отключение. А я за эти полторы секунды узнаю, что ощущают казнимые на электрическом стуле. Узнаю, но уже никогда никому не расскажу.

Я упрямо повторял свои попытки. Ничего другого все равно не придумать, именно так проникали за забор солдатики, проникну и я.

Оп! Моя рука коснулась второго провода! Сердце болезненно сжалось в ожидании чудовищного удара током. И на том все закончилось. Я нервически хихикнул, удивив сновавших внизу зубастиков. Если они, конечно, способны удивляться…

Линия обесточена! Мог бы и сразу догадаться, видел же мельком улицу, где не горел ни единый фонарь… На Царское Село, как и на весь Питер, электричество подают в режиме «три-три»: три часа света, затем три часа темноты. Все потребляющие энергию системы особняка работают сейчас от автономных генераторов. Здешние самоходчики прекрасно знают график отключений и ничем не рискуют. Да и воздушной гимнастикой едва ли занимаются, наверняка приспособили какой-нибудь крюк на палке или веревке, для обратных путешествий уж точно…

С этими мыслями я бодро перебирал руками, проползая над гребнем. Путешествие по канатной дороге не затянулось. Провод начал все круче подниматься вверх, ползти дальше по нему будет все труднее. Да и светлая, отполированная полоса алюминия завершилась. Именно здесь спрыгивали солдатики, надо прыгать и мне. После всех приключений обидно будет сломать ногу, приземлившись на что-нибудь непригодное для мягких посадок.

Вновь повиснув на вытянутых руках, я разжал пальцы. Ну вот и все. Свобода! Относительная, конечно, – очень скоро все выходы из города перекроют так, что мышь не проскочит. Но кто такая мышь? Глупый грызун, не проходивший тренировок по спецметодикам, и мои шансы на спасение в разы выше.

Вдалеке вновь послышалась стрельба – заработали «ревуны», в грохот очередей вплетались характерные хлопки подствольников. Не иначе как лейтенант, не дождавшись меня, решил прорываться в одиночку на своем снегоуборочном монстре. Далеко не прорвался, угодил в засаду… Я мысленно пожелал лейтенанту успеха, шансы у него мизерные, но все же не нулевые. А те, кто занимается вторым беглецом, то есть мной, наверняка уже обнаружили отсутствие трупа в изрешеченной «цикаде» и сейчас ищут на территории то, что не успели сожрать зубастики… Я мысленно пожелал им не торопиться, искать как можно тщательнее.

А сам быстро пошагал переулком, ведущим прочь от особняка. Задача номер ноль, думал я, – избавиться от идентификационного чипа ОКР, вживленного в мое левое бедро. Потому что в дополнение к заставам, облавам и прочесываниям очень скоро по улицам будут раскатывать машины-пеленгаторы, настроенные на код именно моего чипа и способные засечь его с расстояния в пару-тройку сотен метров.

Хирургический инструментарий имеется – складной ножичек с самыми разными прибамбасами. Хирург, хоть и без диплома, тоже в наличии – я сам. Остается найти подходящую операционную…

На темном асфальте выделялось еще более темное круглое пятно. Я подошел поближе – так и есть, люк ливневой канализации. Не слишком стерильно для хирургических экзерсисов, зато безопасно, – чтобы прочесать здешние подземные лабиринты, потребуется дивизия полного состава, а лишних дивизий у ОКР нет.

Пожалуй, мне туда…

Часть четвертая

Человек без имени

1. Актуальная наука социология

Электросеть опять обесточилась – ужин и сопутствующий ему разговор происходили при свечах, но романтичности им данное обстоятельство отнюдь не добавляло.

Впрочем, я погорячился, назвав свечами осветительные приборы, горевшие в доме профессора Маргияна, – обрезки упаковочного шнура, пропитанные адским варевом из рыбьего жира, технического мыла и чего-то еще… Народ именовал их «коптю́чками», а иногда и того хуже, «вонючками», – нетрудно догадаться, за какие именно потребительские качества. А настоящие свечи превратились в наше время чуть ли не в предмет роскоши.

Нефть – это ведь не только горючее для двигателей и электростанций. У нефти есть масса других производных, вроде бы и незаметных, кажущихся не столь важными, – до той поры, пока они не исчезают или не становятся редкостью.

Парафин из их числа. С давних пор считалось аксиомой – погасло электрическое освещение, доставай припрятанную на такой случай коробку с парафиновыми свечами, зажигай их и жди, когда электрики исправят неполадку. Никто не задумывался, чем освещать дома, если свечи и электричество исчезнут одновременно.

Наступило время, и задуматься пришлось. Санкт-Петербург и другие крупные города еще кое-как освещены – пусть с перебоями, пусть с веерными отключениями, но электричество двенадцать часов в сутки подается.

А в глубинке люди сидят при лучине. И при «коптючках». Единой энергосети не осталось, линии передач разрушены. Кому повезло – есть поблизости электростанция и сохранилось топливо для нее, – те пользуются благами цивилизации. Остальные стремительно скатились в девятнадцатый век.

Профессора Маргияна, как ни странно, факт регресса нашей цивилизации лишь радовал.

– Человечество не смогло вовремя остановить, заморозить прогресс и теперь сполна пожинает плоды своей недальновидной глупости, – вещал профессор, жестикулируя вилкой с наколотым куском синтезированной телятины. – Катаклизм – естественная реакция изнасилованной людьми планеты, которую самонадеянные сапиенсы считали покоренной, прирученной и на все согласной.

Я кивнул, налегая на телятину. Слушать застольные монологи профессора входит в условия игры. Так сказать, моя плата за гостеприимство, за стол и кров. Старика можно понять и пожалеть: речи, рассчитанные на аудиторию, за много лет стали у Маргияна не просто привычкой – необходимостью, физиологической потребностью организма.

Реализовать эту потребность ныне не так-то просто. Курс лекций профессора в университете отменен, да и сам факультет социологии, где он подвизался, приказал долго жить. Не до того… Хотя, конечно же, изучение нынешнего социума – разваливающегося на куски, коллапсирующего – представляет немалый научный интерес. Но финансировать в России науку, не имеющую конкретного прикладного значения, некому и не на что.

Ученики профессора разбежались, едва лишь его научная школа оказалась на голодном пайке после исчезновения правительственных грантов. Прикрылись семинары, конференции и симпозиумы, – еще один способ излить поток умных мыслей на внимательных и почтительных слушателей.