Good night, Джези - Януш Гловацкий

Из-за чего все началось? Из-за того, что обыкновенного кошмара им было мало. Вампиры желают больше крови? Пожалуйста, получите. Вот вам песик Иуда, вот вам выгребная яма, вот вам козел, тут и вешают, и насильничают, и ребенок речь потерял — но им это все кажется каким-то безликим. Недостаточно осязаемым, согласен? Какой-то там еврейский мальчишка… им по херу. Тогда ты отправил в эту выгребную яму себя. Вот он я, вонючий, но осязаемый… а потом еще добавил, и еще… Подействовало, они навострили уши. Ты купил их любопытство. Любопытство, но не любовь! Так прокричи же им это, рявкни, наплюй в лицо, расхохочись, только не скули. Им бы хотелось превратить тебя в вороватого пса-приблуду, потому что ты взобрался на такие вершины, какие им и не снились. А потом за ноги и вниз, стая шакалов! Может, уже присмотрели кого-нибудь на твое место, а? Ведь благодаря этому маскараду, который они тебе не могут простить, твою книжку о слезах ребенка прочитали миллионы людей. Тех самых, которые теперь смотрят, как тебя публично ставят раком, и аплодируют. Да, таковы люди. Ну что, еще по одной, а, Юрек? Я вроде приободрился… Эти мерзавцы кричат, что ты не знаешь английского, обвиняют в том, что нанимал редакторов. Да, нанимал, и что? — все так делают, а распять на кресте хотят тебя одного. За то, что не стеснялся и брал целыми пригоршнями — ну а почему бы не брать? Зачем себе отказывать? Ты — человек мыслящий, да какое там, гигант мысли, и потому тебя хотят прикончить. Кричат, ты — садомазохист. А почему бы тебе не огласить имена завсегдатаев ВИП-клуба, рассказать про их тридцать два ключика? А? Тогда бы весь олимп болтался на кресте рядом с тобой. Хотя, сдается мне, их вряд ли тронули бы. Тебя-то можно, а других нет. Ну как? Будешь с ними воевать? Не струсишь? Бросишь перчатку? Идет? По рукам?

— Не размахивай так руками, брат, — хлопнул Джези по плечу старый седой негр, сидевший на барном стуле рядом. — Чуть мой дринк не пролил.

Джези вздрогнул.

— Ну ты молодец. На сорок долларов, — похвалил его бармен.

Игра в прятки (интерьер, вечер)

Джези у себя в мастерской. Собирается принять ванну. Ванна, вода, пена. Звонок домофона.

Джези. Кто там?

Маша. Я.

Джези. Чего надо?

Маша. Впусти меня.

Джези. Нет.

Кладет трубку. Через минуту снова звонок — мучительно долгий; понятно уже, что не отвяжется. В конце концов Джези берет трубку.

Джези. Ты?

Маша. Я.

Джези. Катись!

Вешает трубку, залезает в ванну. Через минуту — стук в дверь. В дверь квартиры.

Джези. Shit.

Стук не прекращается, и он вылезает из ванны, вытирается, натягивает штаны и, подумав, с улыбкой надевает на голое тело пиджак, подарок Клауса. Открывает. Входит пьяная Маша с наполовину опорожненной бутылкой виски. Выглядит она ужасно. Бутылку держит так, что виски льется на пол. Джези отнимает у нее то, что осталось. Ставит бутылку на стол.

Маша. Сволочи. Фашисты.

Джези. Кто тебя впустил в подъезд?

Маша. Какая разница, это подло. Свиньи!

Берет бутылку, отпивает глоток.

Маша. Я знаю, как ты себя чувствуешь.

Джези. Ну так расскажи мне. Кельвин Кляйн?

Маша. Что?

Джези. Джинсы.

Маша. Им никто не поверит.

Джези. Уже поверили… люди верят, хотят верить.

Наливает ей и себе виски. Бросает лед.

Джези. Выпей и уходи. Я что, должен тебя пожалеть?

Маша (пьет и плачет). Бедненький…

Джези. Жалеешь, значит… мне только жалости не хватает.

Маша. Бедненький ты мой. И за что же судьба с тобой так?

Джези. Какая судьба? Что ты несешь? Пара завистливых подонков. Катись ты со своей русской судьбой…

Маша показывает на пиджак.

Джези. Это подарок твоего мужа. Женщина, иди уже домой. Я занят, работаю, думаю, куда бы спрятаться. О’кей?

Маша (раздевается). Спрячься во мне, тебя не найдут, ты будешь в безопасности.

Джези. Возвращайся домой, бедная больная глупая русская женщина.

Маша (бьет его по лицу раз и еще раз). Иди ко мне, дурак, сукин сын. Ты меня погубил. (Толкает Джези на диван, возится с его брюками.) Давай, еврейская сволочь, покажи, на что ты способен.

Снова его бьет. Джези уступает. Начинается секс — дикий, грубый, заканчивающийся одновременным оргазмом.

В порнокинотеатре 2

Зажигается свет. Ряд инвалидных колясок. В них старые женщины; некоторые дремлют, другие сидят, вперившись неподвижным взглядом в экран, теперь уже пустой. В одной коляске Маша, рядом Джоди, держит ее за руку. Они только что увидели в исполнении Ирины и Билла импровизацию на тему последнего визита Маши в мастерскую Джези. Джоди внимательно наблюдает за Машей, но Машино лицо не выражает никаких чувств. Кроме них в зале, как и в предыдущей сцене в кинотеатре, пара бездомных, несколько японцев-статистов — явно разочарованных: на экране было слишком мало связывания и наручников. Чернокожие женщины из службы социальной опеки на мгновение умолкают, а затем возвращаются к кока-коле и попкорну. Дети устали. Кое-кто спит, остальные пытаются играть, но уже вяло. Одинокий эротоман нехотя застегивает ширинку.

Режиссер останавливает камеру; он тоже недоволен.

— Повторим эту сцену завтра.

Что-то обсуждает с оператором.

Полька-уборщица, та самая, которая вытирала пыль в мастерской у Джези, начинает подметать пол. В сторону вестибюля, где приготовлен фуршет, потянулись персонажи этого повествования: Отец, Мать, Стивен, ксендз, немецкие жандармы и прочие. На секунду мелькнуло лицо Клауса Вернера. У Маши плотно сжаты губы. Джоди поправляет плед у нее на коленях.

— Я принесу тебе яблочный сок. Полезно для желудка.

Скрывается в вестибюле.

— Заберите ее от меня, — шепчет Маша чернокожим женщинам. — Умоляю, спасите. Она меня похитила. Вцепилась, ни жить не дает, ни умереть. — Увидев возвращающуюся Джоди с пластиковым стаканчиком в руке, умолкает.

— Держи, дорогая, — говорит Джоди. — Пей, чтоб не было обезвоживания.

И Маша послушно пьет. Допив, отдает стаканчик Джоди. Та вывозит Машу в коляске на забитую народом шумную Девятую авеню.

— Сколько бы ему сейчас было — семьдесят три или семьдесят четыре? — спрашивает Джоди, толкая кресло-коляску в направлении Сорок второй улицы.

Океан в миниатюре

Вечерняя Сорок вторая, оживленное движение, все сверкает, мигает, шумно и ветрено. На ветру вздуваются и громко шуршат набитые мусором пластиковые мешки — привычная пластиковая симфония. Джоди и Маша в инвалидной коляске — в толпе прохожих; навстречу идет Джези. Разминулись, не заметив друг друга. Джези входит в свою квартиру. Снимает пальто, за окном, как всегда, мерцает красная неоновая реклама. Проходит через living room, что-то говорит в сторону портьеры. Мы догадываемся, что именно, но слов не слышно, их заглушает музыка. Еще с минуту «пластиковая», потом Лист. Тот самый вальс, который играла на пианино его мать.

В кабинете Джези проверяет сообщения на автоответчике, тоже заглушаемые Листом. Открывает шкаф и долго смотрит на свои маскарадные наряды. Из лежащей на столе прозрачной папки достает две книги Маркеса. Откладывает в сторону. Файл засовывает в карман — нужно мельком, но отчетливо показать, что в нем лежит пузырек с загодя приготовленным раствором барбитуратов. Берет бутылку «Джонни Уокера», стакан, идет на кухню и достает из морозильника несколько кубиков льда. Аккуратно наполняет стакан.

Входит в ванную и закрывает за собой дверь. Мы слышим только Листа и шум льющейся в ванну воды, красная неоновая строка за окном начинает дергаться, ломается, становясь похожей на график ЭКГ, а потом выравнивается и превращается в длинную непрерывную линию. Дверь ванной открывается, и оттуда выходит шестилетний черноволосый мальчик, тот самый, что и в начале повествования. Смотрит на нас огромными испуганными глазами. График за окном теперь опять всего лишь мерцающая реклама. А мальчик бежит по улице, проталкиваясь сквозь густую разноцветную разноголосую толпу, бежит по Бродвею, догоняет везущую инвалидную коляску Джоди, берет ее за руку, и они идут вместе.

Fade out.

The End[52].

Письмо Клауса В

Дорогой Януш!

Оставляю в стороне формальные любезности. Я знаю, что тебе не выплатили последнюю часть гонорара, иными словами — как вы у себя на Востоке красиво формулируете, — тебя объебли. Но, во-первых, у меня сейчас другие проблемы, а во-вторых, для этого существуют адвокаты. Между нами говоря, с учетом того, сколько ты выдал, ты и так недурно заработал. Ну признайся. В конце концов, я прислал тебе кучу материалов, которые ты только слегка обработал. Часть была подлинная, за остальные не ручаюсь, но какая разница.