КОЛОКОЛА ОБРЕЧЁННЫХ - Pferd im Mantel

-Я за второй вариант, Федь! – поднял по-школьному руку Сева.

-Я тоже. – скупо сказал Политыч.

-И я, брат. – подытожил голосование Аслан.

-Тогда, Севка, рули к грузовикам. Значит, чтобы не мудохаться лишний раз, прямо первый и цепляем. Оттащим чуток, и прямо из остальных ништяк на крышу ГТСки выгружаем. Ну, и загружаем в наш «прицеп», соответственно. Потом втроём мы – я, Политыч и Аслан – вон торговый центр тот пробежим быстренько, снимем особо интересное оттуда, и волочём добро на базу. Двое тут – двое в грузовике. Сливаем там «Урал» - чем рогатый не шутит, может волчковы парни оживят его, если получится? Проверяем, как там у них. Потом хватаем Феофана за жабры, как бы он не упирался, и возвращаемся храм проверить. Иначе отче Паисий с присными нам гениталии отсечёт, «весьма удобно», как он бы выразился. Идёт?

-В путь. – бросил Сева и развернув на месте, прямо на костях, вездеход, принялся подавать его кормой прямо к бамперу переднего грузовика. Выбравшись наружу и размотав непослушный витой металлический трос, Аслан закрепил его конец за буксировочный зуб на бампере «Урала». Сева потихоньку натянул трос и со скрипом приржавевших колодок сорвал с места простоявший под открытым небом грузовик. Оттащив его на несколько метров вперёд, Севка дал заднюю, давая слабину натянутому, словно струна, тросу и Аслан отцепил его. В течении следующего часа низенький вездеход курсировал туда и обратно, доставляя к выбранному в качестве прицепа грузовику, оружие и боеприпасы. Начиная с третьей машины, мужики, уже не разбирая что там внутри, перегружали ящики на крышу вездехода и вернувшись к «прицепу», заполняли ими кузов. Через полтора часа, обливаясь потом и пыхтя, все четверо развалились в недрах ГТСки, блаженно закуривая и подводя итоги своей работе. Кузов «Урала», назначенного быть «прицепом», был наполовину забит найдёнными в армейских грузовиках ящиками с оружием и боеприпасами. Мужики жадно глотали из бидона хоть и тёплую, но такую вкусную воду. Передохнув минут пятнадцать и обменявшись мнениями, проверив оружие, найденное в БТР, друзья направили вездеход к торговому центру, призывно манящему опытных мародёров поневоле в свою сень.

-Севка! Задом прямо ко входу подавай. – сказал водителю Фёдор. – Значит, мужики: в первую очередь – бухло, курево, шмот. Больше мы тут вряд ли чего накопаем. Пошли.

Политыч, первым подошедший к дверям в торговальню, дёрнул за ручку и ухмыльнулся.

-Закрыто.

Фёдор вернулся к машине и постучал в окно Севе.

-Сев… Ну-ка, дай…

Сева приоткрыл дверь и вручил Срамнову прямо в руки его моргенштерн – молот, ощетинившийся заточенными пятисантиметровыми стальными шипами и гравировкой на ручке «Кто не со Мною – тот против Меня. (Мтф.12-30)». Фёдор, баюкая молот в руках, подошёл к двери, и задумавшись на какую-то секунду, нанёс резкий удар по стеклу.

-Чего уж церемониться. – прислоняя молот к стене, ухмыльнулся Федя. – Как бы не спиздили… Прошу.

Когда все трое пролезли в разбитую дверь, Аслан повёл фонариком по сторонам. Как ни странно – в торговальне присутствовал относительный порядок, помещения не были разгромлены, а некоторые из них – так и просто закрыты опускающимися ставнями.

-По первому давайте сперва… - шепнул Политыч. – А потом на второй сходим.

-Ага. – согласился Фёдор. – Ночью город погибал, мужики. И очень быстро.

-Точно говоришь. – кивнул Аслан, освещая фонариком торговые точки. – Нетронуто. Если бы днём было – всё разгромили бы, а так – закрыто было…

-Вон, смотрите, алкогольный! – взвизгнул Срамнов, и наплевав на правило о соблюдение тишины, метнулся к искомому.

-У, да тут залежи! – запричитал он, открывая скрипучую дверь. –Так, мужики, давайте сюда. Двое носят, один смотрит.

Политыч и Аслан, причмокивая вошли вслед за Фёдором.

-Берите водку да коньяк! Всякую хрень не хватайте! – командовал Фёдор. – С подсобки начинайте, Аслан, хватай вон да с Севой возвращайся. Тут добра полно!

Сортируя и выставляя запылённые бутылки на прилавок Фёдор вдруг как-то очень ясно вспомнил тот первый день войны в Москве, Гену и их визит в супермаркет «Снежок». Боже, как же давно это было, как же время летит! Что же стало с тобой, друг ты мой Гена? Неужели ты, как и все, тоже? Какое-то шестое или седьмое чувство, на границе разума, подсказывало Фёдору все эти годы, когда в редкие минуты он вспоминал эти первые, такие наивные дни, что Гена жив, и на всё Божья воля – кто знает, может они ещё и встретятся. Но годы шли, и образ друга, которого Фёдор знал всего лишь один день – зато какой день! – с одной стороны тускнел и забывался, а с другой стороны становился для него чем-то большим, чем память о человеке. В минуты, когда к Фёдору подкатывало сомнение, и даже уныние – чего уж там – Фёдор уединялся и беседовал в своих мыслях с Геннадием, и тот со временем стал как-бы одной из загадок и целей Фединой жизни, наравне с мамой, Алькой, Танюшкой. Да, годы идут, и наверное, пора бы уже начинать действовать в этом направлении, но чем дальше, тем яснее он понимал, что реально действовать он не может. Были моменты: Фёдор был готов, плюнув на всё, однажды ночью собраться, завезти свой старый «пинц» и, наконец, посвятить остаток своей жизни поиску семьи. А там как Бог даст… Больше всего Федю угнетало то, что он не знал элементарного даже – с чего начать. Ну, двинуть в Москву. А что там, в Москве? Ну, доберётся, а дальше то что? Именно здесь все планы и порывы Срамнова всегда и тормозили. Где Генку искать? Наведаться в свой дом сперва? Это легко сказать – а кто знает, что там сейчас в Москве, творится? Вон в Твери, под боком-то что! Не сунешься. Допустим, добраться до Клина, попробовать Николая найти. Да тоже мало надежды – семь лет прошло, жизнь вон как всех разбросала. Вывели их часть тогда, наверняка. А уж за Урал на поиски семьи, одному – это прямое самоубийство. Надо, наверное, верить – и Бог даст. Ну, или не даст – Ему виднее. И Фёдор верил, надеялся. Ложась спать в своём деревенском доме представлял, как вдруг, совершенно случайно, когда не будет готов, однажды вернувшись из очередного рейда, откроет дверь и увидит их – маму, жену, дочку. Они ведь знают, что планировал Фёдор, как собирался вывозить семью и куда, если что случится. Он ведь делился своими планами. И если все они живы – а они живы, живы и здоровы, потому что все кто живы – здоровы, их вывезли ведь за Урал! – они знают, где их Фёдор. Наверное там, где они сейчас, тоже вспоминают его каждый день и мучаются догадками – жив ли? Выбрался ли? И вот, он откроет дверь, грязный, заросший и усталый и на мосту вдруг, совершенно неожиданно его встретит мама… Добрая, милая мама, живая и здоровая, совсем не постаревшая. Он обнимет её и прижмёт к своей груди – ведь она почти на две головы ниже сына. Вот, чёрт: с годами он совсем забыл мамин запах. Поначалу он ещё помнился, а вот теперь уже нет. Взвигнув, прижмётся к ноге Танюшка. Бедная доча, тебе так и не суждено вырасти, стать взрослой, красавицей. А может и нет, ведь детство самая счастливая пора в жизни человека. Раньше, Фёдор многое отдал бы, лишь бы вернутся в детство, хоть на минутку. А теперь… даже и не думается. И так чудес выше крыши. Эх, Гена, старик, где же ты? Ведь есть осязаемая уверенность – ты жив, и ты не так уж далеко. Чёрт, ну почему же мы не сказали даже названия деревни, куда направлялись тогда?! Ну что мешало?! Понадеялись на авось и на удачу, и вот как вышло. Гена, Гена – уверен, знай ты адрес, просто название деревни – мы бы уже были вместе. А вышло-то вон как…

-Федь. Чё замер-то? Никак – оприходовало? – нагнулся, заглянув замершему за прилавком Срамнову в глаза, обернувшийся за очередной партией бутылок Политыч.

Фёдор поднял глаза от прилавка. Мозг мгновенно переключился из мира личных переживаний в реальный мир. Тот, в котором конкретно в данный момент времени нужно по-быстрому раздербанить алкогольный отдел и идти шарить дальше – за вожделенными ништяками.

-Курево, Федь. Пошарь там, под столом-то. – напомнил Степан Политыч. – Оне его обычно там держали-то.

-Блин, как же, точно. – шлёпнул себя кулаком по лбу Срамнов и нагнулся, осматривая что же таится там, под прилавком. – Как в воду глядишь, Политыч. На-ка, смотри.

Он вывалил на прилавок несколько больших коробок, плотно набитых запечатанными блоками сигарет. Чиркнув по скотчу ножом, Фёдор извлёк на Божие сумерки один из блоков, и прищурившись, изрёк:

-Кэмел. Вон оно как.

-У, ну теперь порядок! – послышался сквозь звон собираемых в картонные ящики бутылок радостный возглас Севы. – Не придётся герань курить больше.

-А ты чё, Сев, в натуре герань курил что ли? – спросил, вываливая на прилавок очередную порцию сигаретных блоков, извлечённых из-под прилавка, Фёдор.

-Ну, герань, или что другое – не знаю, я не ботаник. – ответил, пакуя коробку с бухлом, Сева. – В прошлом году по зиме, когда курево у Тинки вышло всё, всё подряд смолили. Разница?