Попаданка по обмену, или Альма-матер не нашего мира - Надежда Мамаева

– Ну, так как, госпожа Арина, покажете вы сегодня нам эту самую акробатику на льду, ради которой мы так старались? – нарушил мою медитацию над столь оригинальным воплощением олимпийского стандарта один из студентов.

Я бросила взгляд на лезвие конька. Посреди борозда заточки. Глубокая. Лезвия точились уже после травмы, но мастер на станке, не иначе отдавая дань моему бывшему спортивному прошлому, сделал желобок как для профессионала, а не любителя. Ведь чем глубже продольная борозда посредине лезвия, тем выше может быть скорость, но и центровка у спортсмена, вставшего на такой конек, должна быть на уровне, иначе тормозить будешь в лучшем случае носом. Я усмехнулась и подумала: «Ну здравствуй, раскатка…»

Разминка, от которой уже отвыкла: разогрев мышц, растяжка, перед тем как надеть коньки, и, наконец, я на льду.

– Привет, родной! Примешь? – Я тихо обратилась к белой глади, как к старому другу.

Начала с того, что вспомнила школу: восьмерки, кросс-роллы, когда одна нога идет в перекрест второй, кораблик. Я каталась и не замечала, как с открытыми ртами на меня смотрят стихийники.

Что чувствовала, когда рассекала лед лезвием конька, оставляя за спиной четкий, выверенный, словно автограф, узор? Сожаление о том, что могу катиться лишь вполноги? Радость от того, что снова занимаюсь тем, чем жила с четырех лет до четырнадцати? Тоску о невозможности повернуть время вспять?

Там, в моем мире, когда сумела вновь нормально ходить, я для себя твердо решила: на лед больше не выйду. И держала данное обещание аж три года. А потом сдалась: приходила на арену на первый восьмичасовой сеанс, пока народу почти нет (бывало так, что ради пары человек и выезжала-то машина на заливку), и каталась. Нет, в спорт вернуться я уже и не мечтала, но, наверное, то же испытывает и балерина, в тридцать лет вышедшая на пенсию и всю жизнь посвятившая станку танц-класса: прикоснуться к привычному хочет не только разум, но и тело.

Что же до самого фигурного катания… Для многих обывателей эти два слова ассоциируются с зеркальной ледяной гладью, в которой отражается свет прожекторов, точными жестами и яркими костюмами, музыкой, разложенной на выверенные такты. В общем, с праздником, красотой и мишурой, отмеченной двумя цифрами: шесть-ноль. А для тех, кто с четырех лет проводит сначала по два часа в спортзале, а потом столько же на льду… Это стертые до крови мозоли от новых коньков, потому как они ни в коем разе не должны быть велики, иначе будут болтаться на ноге, как туго ты их ни шнуруй, и выполнить сложный элемент уже не сможешь. Это растяжка, когда кажется, еще немного, и мышцы просто затрещат. Это взвешивания по утрам и вечерам и постоянные тренировки. От нагрузок тело бывает твердым как доска. Помню, сестренка даже как-то пошутила про себя: «Да у меня такая упругая попка… Такая только у меня и памятника Ленину!» Усмехнулась последнему сравнению. Оно было недалеко от истины, и вдруг поймала на себе восторженные взгляды стихийников: и это всего-то навсего после либелы, когда я вращалась на опорной, а вторая, выпрямленная, нога и мое тело были параллельны льду. Этакая живая иллюстрация буквы «Т».

Для показа выбрала программу, которую когда-то катала под «Полет шмеля»: музыка стремительная, все набирающая скорость, как и выполняемые элементы – сложность. Правда, от нескольких пришлось отказаться. Уж слишком был велик шанс того, что вместо эффектного выхода из очередной фигуры будет перелом.

Разгон, достаточный для двойного тулупа, и резкий уход в волчок. Скорость, переходящая сначала в полет, а потом в стремительное вращение. Скрип льда под лезвием конька и снежная крошка, высекаемая зубцом, когда, выпрямившись, я резко остановилась, ставя промежуточную точку. Послышались аплодисменты и одобрительный свист, который отметила лишь краем сознания. А сама же прокатом спиной вперед вновь начала набирать скорость, заходя на крутой вираж…

Да, здесь мне оценки за сложность никто не поставит, кроме меня самой, но хотелось сделать его – каскад прыжков. Резкий разворот, толчок и отрыв от льда. Мгновение, в котором застыла вечность, бескрайний миг, бесконечность, эйфория, счастье. Приземление на ребро конька и снова прыжок.

А затем резкая боль в спине, скручивающая в один миг.

Я лежала на льду и глотала воздух открытым ртом. Травма. От нее никуда не деться. Ни в том, ни в этом мире. Проглотила так и не пролившиеся слезы. «Я не смогу завтра выйти на лед» – осознание случившегося было больнее, чем огонь, которым горела спина.

Начала подниматься медленно, закусывая губу до крови, чтобы не крикнуть, не показать своей слабости, а потом медленно покатила к импровизированному бортику.

И все это в абсолютной тишине. Лишь мое тяжелое дыхание врывалось в это безмолвие. Легкие буквально разрывались. Было такое ощущение, что еще один вдох, и я выплюну часть альвеол с выдохом.

И вдруг раздались хлопки, сначала одинокие, четкие, сильные. Как будто тот, кто ударял в ладоши, каблуком отбивал ритм. Я медленно начала поднимать взгляд, и тут прорвало словно лавину: мне аплодировали. А я смотрела на незнакомого мне рыжеволосого молодого мужчину в черной мантии. Он загадочно улыбался. При виде этого «аплодисментщика» в голове невольно, возникла мысль: «На всякую проблему найдется если не решение, то хотя бы способ ее не усугублять».

– Позвольте мне выразить искреннее восхищение вашей силой воли. Я не целитель, но даже без моего дара хватило увидеть вспышку боли. Встать после такого без единого звука… для этого нужна несгибаемая воля, – раздался голос рыжего после того, как стихли аплодисменты.

Я подъехала к импровизированному выходу с «арены» и сразу же надела на лезвия пластиковые чехлы: не стоит затуплять пусть и хромированную сталь о твердый пол.

Лишь кивнула на эту реплику и так же молча, с прямой спиной пошла вон из зала. Пусть лучше думают, что я невоспитанная… потому как если я попытаюсь что-то сказать, не факт, что не закричу от боли. Вслед мне полетело:

– Несмотря на вашу силу духа, разрешите все же вам помочь, если не наложить обезболивающее заклинание, то хотя бы сопроводить до лазарета.

Обернулась и еще раз кивнула, в этот раз благодарно. Молчаливый путь до Чорандриэля показался мне восхождением на голгофу. Но все же дошла. Целитель долго неодобрительно ворчал, накладывая блокирующее заклинание. Боль не отступила, лишь затаилась, став не острой, а тупой, постоянно напоминающей о своем присутствии.

– Это все, что возможно в данной ситуации, – подытожил гоблин. – А теперь пусть твой спутник проводит тебя в комнату, и до утра – полный покой.

На обратном пути было видно, что провожатый пытался начать разговор, но мое гробовое молчание так же располагало к диалогу, как битое стекло к танцам босиком: конечно, найдется один из тысяч, кто сможет поговорить даже с немым собеседником, но рыжий был не из их числа.

С трудом добралась до комнаты и легла в постель. Не хотелось думать ни о чем, просто принять положение, в котором боль будет самой слабой. Сама не заметила, как уснула.

Увы, проспать до утра беспробудным сном не удалось. Посреди ночи меня ждал культурный шок.

Представьте картину: на дворе кромешная темень, внизу – серенада. Встаете вы, кряхтя от боли, чтобы окно закрыть (песня хоть и неплохая и голос мужской проникновенный, но спать ведь хочется), а у вас на подоконнике сидит мужик с голым торсом. Мой крик, почище звуковой гранаты, и пернатый от испуга заваливается на спину, летит прямиком вниз. Спросонья я даже не поняла, кто это. Испугалась: а вдруг Вердж…

Нефилим все же успел расправить крылья и выровняться. А Чубыся так флегматично подошла к подоконнику и, поправляя чепец, глядя вниз, вынесла вердикт: «Низко полетел, к дождю, наверное…»

* * *

Утро встретило меня так и не прошедшей за ночь болью. Я скривилась, глядя на коньки. Даже укол не помог бы в этой ситуации, и я это прекрасно понимала, а потому задвинула коньки подальше и пошла навстречу своему позору. До начала программы оставалось минут двадцать, когда я нашла-таки местного конферансье, чтобы сказать: «Камаева выступать не будет».

Леприкон (а роль местного ЭмСи выполнял именно он), лишь резко ответил:

– Ничего не знаю и менять не буду, что мне сказано объявить, то и объявлю. Идите к главному организатору.

Увы, того, кто затеял все это, я найти так и не успела, а потому решила для себя: «Выйду и просто извинюсь перед зрителями».

Открывала «Калейдоскоп» земная поп-дива. Когда Юша вышла в центр зала, я пребывала в шоке. Куда подевалась истеричная особа, требующая музыку, свет, антураж и прочее?

На сцене предстала простоволосая дева в светлом платье до пят. Она еще и босиком оказалась. Но не это было важным. Лицо отрешенное.

Юша оказалась не просто певицей – актрисой, умеющей не только держать паузу, а безмолвно рассказывать историю, заставлять зрителя быть частью действа. Настолько хорошей, что я ей верила, даже когда она еще не пела.