Незнакомец - Кэйитиро Хирано

от его усилий.

— Он тогда что-нибудь рассказывал о своем прошлом?

— Дайте подумать… После того громкого дела он какое-то время жил с матерью в семье младшей сестры матери и ее мужа. Сначала они по-доброму их встретили, но вскоре дядя стал шпынять свояченицу. Защищая мать Макото, сестра встряла между ней и мужем, в результате впала в депрессию, и вскоре мать с мальчиком ушли оттуда.

— Ужасно…

— После этого мать оставила его в приюте, где он и прожил до окончания средней школы. В школе ему тоже пришлось тяжело… постоянные издевательства.

— Но ведь он уже сменил фамилию с Кобаяси на Хара к тому времени?

— Первая школа, в которую он перевелся, была неподалеку от прежнего дома, поэтому о том, кто он, сразу же стало известно. Отец Макото ведь убил мальчишку по возрасту чуть старше, чем собственный сын. Одноклассники ненавидели его, ведь его отец был убийцей. В той школе, в которую он ходил, живя в приюте, уже никто не знал, кто он такой. Но у него к этому времени стал скрытный характер, и вроде как его травили из-за этого.

— В старших классах он не учился?

— Он перевелся в вечернюю школу, но, по его рассказам, сразу же бросил. А затем ушел и из детского дома и, пока не пришел к нам, в течение двух-трех лет бродяжничал. Он не вдавался в подробности, но, думаю, несовершеннолетнему пришлось хлебнуть лиха. У него не было регистрации, он был выброшен на улицу совершенно один, ужасная судьба.

— Когда в исполнение привели смертный приговор для Кэнкити Кобаяси, в 1993 году, Макото было восемнадцать лет. Это как раз в то самое время?

— Макото до смерти ненавидел своего отца. Он был тихим парнем, однако стоило ему заговорить о том, что он родился у такого человека, у него появлялось на лице страшное выражение, будто он одержимый, он дрожал. Его взгляд становился таким острым, вот-вот пронзит тебя насквозь… Он говорил, что с убитым мальчиком они когда-то вместе играли. Наверное, эта мысль все время преследовала его.

— А он ходил в тюрьму к отцу?

— Нет. Я слышал, что нет. По словам Макото, от отца приходили письма, в которых тот писал, как раскаивается, какую вину чувствует, но все они были о том, как страдает он сам, а извинения перед жертвами были лишь формальными. А еще он писал, что просит сына не забывать о том хорошем, что было в их жизни.

Кидо вздохнул, вспомнив те безмятежные картины, нарисованные в тюрьме.

— Он был хорошим отцом для Макото до того преступления?

— Не знаю. После всего, что случилось, меняется и отношение к воспоминаниям… Но в любом случае он никогда не говорил, что хотел бы, чтобы отец остался жив. А что у него было на душе, я не знаю.

— Да… понимаю вас.

— Он пришел сюда спустя два года после казни отца. Наверное, наблюдая, как сверстники поступают в университеты, начинают работать, он захотел тоже какую-то цель в жизни.

Кидо кивнул в знак того, что понимает, о чем речь.

Косугэ вновь обернулся к рингу и сказал:

— Прошу меня простить. Я ненадолго. Сейчас вернусь. А вы пока можете задавать вопросы Янагисаве. Если интересно, можете прогуляться по залу.

С этими словами Косугэ быстро выскочил из кабинета. Кидо, разумеется, согласился, встал и поклонился.

Кондиционер то включался, то выключался. Когда Кидо вновь сел на место, почувствовал, какой холодный воздух внизу. Он понял, что прошло уже больше часа.

Янагисава, который остался в кабинете вместе с Кидо, несколько секунд смотрел, как Косугэ принимает лапами удары стажера, а затем, прищурившись, сказал:

— Директор однажды прочитал нравоучение Макото.

Повернувшись к Янагисаве лицом, Кидо переспросил:

— Нравоучение?

Он сказал это таким небрежным тоном, будто бы говорил с человеком одного возраста с собой.

— У Макото был талант. Не знаю, достаточно ли этого было, чтобы стать чемпионом, но он был гораздо лучше меня. Поскольку мы выступали в разных весовых категориях, делить было нечего, поэтому мы были дружны с ним.

— Понятно.

— Профессиональную сертификацию он сдал с первого раза. Все до этого момента шло хорошо. Потом он выиграл турнир новичков Восточной Японии и внезапно оказался в центре внимания. В финальном бою он нокаутировал противника. Тогда еще не было интернета, поэтому он не был настолько известен. Но накануне боя за титул чемпиона Японии среди новичков он сказал Косугэ, что снимается с участия. Он тогда еще моего совета попросил.

— Понятно. А под каким именем он выступал?

— Кацутоси Огата. Имя Кацутоси пишется такими же иероглифами, что и слово «победа». Мы тогда закрыли глаза и наобум открыли первую попавшуюся страницу в телефонном справочнике.

— Так и определились с псевдонимом? — с улыбкой переспросил Кидо.

— Да, именно. Мы выбрали, ведь слово «победа» должно было принести ему удачу. Мы тогда еще смеялись, ведь если бы он победил, то во фразе «Победа Кацутоси» два раза пришлось писать одни и те же иероглифы. Но потом он пожалел об этом.

Кидо уже больше года занимался делом Макото Хары, но только сейчас представил себе, что тот мог смеяться до встречи с Риэ. Ему показалось, что именно в этот момент пустая оболочка из записей и домыслов о нем вдруг, наконец, наполнилась жизненной силой.

— Хара-сан часто смеялся?

— Да нет, не особо. Он не был мрачным парнем, просто был неразговорчивым. Поэтому, посмотрев на его фотографию с женой, я подумал, что он выглядит совсем другим человеком. С возрастом его лицо стало мягче. Хорошо, что у него была такая жизнь.

— Да, понимаю.

— И… о чем это я? А, точно, возвращаясь к прежнему разговору… Директор его тогда спросил, почему он отказывается от участия в бою за титул чемпиона. И он впервые рассказал о своем отце.

— Кто-то из мира бокса узнал о его прошлом?

— Нет… Думаю, его не столько беспокоило, что его узнают, сколько заслуживает ли он победы.

— Вот как…

— Жаль было его. Он начал заниматься боксом, потому что не хотел больше жить в тени, а в самый ответственный момент… Думаю, он боялся того, что его будут травить. В этом нет сомнений, но не только это. Мне кажется, он чувствовал вину перед тем соседским мальчиком, которого убили.

— Ясно.

— Знаете, бывает расстройство гендерной идентичности. Когда у человека тело и внутренний мир просто не подходят друг другу. У Макото было что-то вроде этого. Словно бы его запихнули внутрь какого-то отвратительного плюшевого костюма, и теперь ему всю жизнь из него не вылезти.

— Вы имеете в виду… что на него всю жизнь смотрели как на сына