В степи опаленной - Юрий Стрехнин

Хотя из пушек Карзов не стрелял никогда, тем не менее он решил проверить пригодность орудия. Повертел рукоятки горизонтальной и вертикальной наводки, открыл и закрыл затвор - все действует. Вот только стрелять пока не по чему: видимой цели близко нет. А жаль... Такая пушка простаивает!

Но цели появились вскоре после того, как Карзов вернулся на НП и доложил о выполнении задания: показались немецкие танки. Больше всего, как и прежде, на правом фланге полка, и артиллерия сосредоточила огонь по этим танкам. Но вдруг из лощинки, что тянулась впереди, вынырнуло несколько танков. Они шли в направлении стыка между батальонами, нацеливаясь прямо на полковой НП. Немецкие танкисты словно знали, что здесь на их пути не стоит ни одного нашего противотанкового орудия.

Пушка без мушки! - вспомнил Карзов и во всю мочь припустился вниз по склону высотки к своей находке. Добежав до пушки, глянул в сторону приближающихся танков, прикинул: Еще с километр, успею! - быстро открыл затвор, схватился за рукоятки наводки. Вот один из танков показался в круге открытого ствола. Идет прямо. Не терять ни секунды! Снаряд заложить, закрыть затвор, нажать спуск... Выстрел! Ага! Дымом разрыва танк на миг закрыло. Значит - прицел правильный! Еще снаряд! Выстрел! Еще снаряд!..

Карзов сделал четвертый выстрел и услышал, как где-то близко громыхнул разрыв, над головой с пронзительным свистом пронеслись осколки. Бьют по мне! понял он. Ему стало страшно. Но пушки своей не оставил. Снова и снова наводил через ствол и стрелял, стрелял! И радовался, что его снаряды рвутся перед вражескими машинами. Разрывы перед танками стали, кажется, более частыми. Только ли мои снаряды? Или какие-то наши пушки перенесли огонь туда же? Карзову трудно было это определить, он был занят только одним - наводить через ствол, вкладывать снаряд, нажимать спуск. Еще несколько разрывов поблизости. Но Карзову везло - его не задел ни один осколок. Сквозь дым разрывов впереди он увидел - танки поворачиваются, уходят. Вот они скрылись в той же лощине, откуда вышли. Но две машины замерли неподвижно.

Кто их подбил? - пытался угадать Карзов. - Я или артиллеристы, что перенесли огонь на них? В конце концов, важно не это. Важно, что танки не прошли.

Только теперь почувствовал, что его бьет мелкая дрожь, хотя он весь разгорячен, гимнастерку хоть выжимай. Он смахнул пот со лба, глянул под ноги. Там навалом лежали гильзы выстреленных им снарядов, источая кисловатый запах сгоревшей взрывчатки. Он удивился: Как много! Сколько же? Пересчитал. Шестьдесят одна гильза!

Пройдет немного времени, и Карзов привинтит к своей гимнастерке рядом с Красной Звездой второй орден - Отечественной войны второй степени за отражение танковой атаки. И мы, его сотоварищи, от всей души, горячо поздравим его.

Противник еще цеплялся за Тросну. Автоматными очередями, гранатами приходилось выкуривать гитлеровцев из каждого двора, который они пытались превратить в огневую позицию. Падали сраженные фашистской пулей наши солдаты в горячую пыль уличной дороги, в лебеду и чертополох задичавших огородов, но товарищи их продолжали неуклонно продвигаться все дальше по Тросне.

Под конец дня, когда спала жара, ослаб и накал боя: противник, видя, что ему не удержаться, откатился на север, полностью оставив Тросну. Все три батальона нашего полка, пройдя село насквозь, вышли за его окраину и сразу же начали окапываться и приспосабливать оказавшиеся под рукой немецкие окопы к обороне: вдруг противник, подтянув силы, снова возобновит контратаки?

Но все же пока установилось затишье. Надолго ли?

Как только батальоны вышли за Тросну, Ефремов перенес туда КП полка. Мы расположились в двух-трех соседних погребах - на Орловщине почти в каждом деревенском дворе можно найти капитально оборудованный, иногда даже выложенный кирпичом погреб с капитальным перекрытием, с лестницей, ведущей вниз - лучшего укрытия на случай обстрела и не найти.

Тросна... Я входил в нее с каким-то особым, горделиво-радостным чувством. Ведь это было первое жилое место, в освобождении которого участвовал. Много раз потом придется мне вступать с моими однополчанами в села, деревни и города, свои и чужие, очищенные от врага. И всегда при этом охватит меня тот восторг, который в гамме человеческих чувств можно назвать чувством освободителя. И всегда, даже когда уже все на войне станет привычным, все же трудно будет представить, что там, куда пришли мы, еще недавно хозяевами были фашисты, смертельные враги - вот так же ходили, стояли они здесь, как сейчас ходим и стоим мы...

С любопытством смотрел я вокруг, идя по Тросне. Почти все постройки саманные хаты, сараи, хлевы - стоят без крыш, только над некоторыми чернеют на фоне голубого неба обугленные стропила. От многих построек остались лишь груды разваленного самана, заросшие высокой травой. Кое-где торчат из нее ржавые, искореженные остовы железных кроватей, выглядывают обломки простецкой деревенской мебели. А вот сиротливо стоит самодельная детская коляска без колес, сквозь нее проросла лебеда. Все разорено...

Даже деревьев, неповрежденных, зеленеющих листвой, осталось мало. Торчат голые, обгоревшие, обломанные стволы. И ни одного жителя, ни кошки, ни собаки, ни какой-либо другой животины. Зона пустыни... Сейчас населяем ее только мы, военный народ. Да и то населяем не густо и не надолго.

Помня наставления Миллера, я, пользуясь затишьем, отправился обследовать погреб неподалеку, от дверей которого тянулись оборванные разноцветные провода - уже по этой примете легко было определить, что здесь находился какой-то штаб или узел связи.

Я спустился по лестнице и при свете солнца, лучи которого падали сверху в дверь, увидел, что пол погреба сплошь усеян бумажным мусором.

...Ворошу ногой толстый слой разнообразнейшей бумаги. Что тут интересного? Вот папка с подшитыми документами! Распоряжения по какому-то батальону. Листы каких-то списков, с указанием воинских званий и должностей... Что-то неприятное глянуло на меня с фотографии. Детское лицо, парнишка лет семи. Может быть, уже и осиротел этот мальчуган? На его чистый детский лобик спускается челка. Модная прическа под фюрера? Переворачиваю фотографию. Крупным, еще неуверенным детским почерком выведено: Ман либер паппи... - моему дорогому папочке - Гансик. Внизу, тем же почерком: Хайль Гитлер!

Так вот почему так неприятна показалась мне эта карточка! Бросаю ее.

Выхожу из погреба, прихватив с собою кое-что из документов: посмотрю на досуге.

Смеркается. На передовой тихо. Видно, противник угомонился, сегодня уже вряд ли можно ожидать его контратак.

Прихожу к погребу, в котором обосновалась штабная оперативная часть во главе с Карзовым - в его подчинении связные и писарь.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});