Киммерийская крепость - Вадим Давыдов

– Как весело. А что за благочинный такой у вас сознательный был?

– Архимандрит Дионисий, царствие ему небесное, – Денис перекрестился размашисто. – Тёзка, можно сказать… Его-то шлёпнули большевички в двадцатом. Как вошли в город, на второй день… Он и не прятался даже. Собора Николаевского настоятелем был, ты видел, может, там купола посдёргивали, кинотеатр «Ударник» там теперь.

– А матушка что же? – достал Гурьев следующую бутылку.

– Не было матушки, – Шульгин вздохнул, снимая пробку. – Монашествовал отец Дионисий. А с реб Ицхоком друзья они были. Народ про то зело шептался, уж больно это как-то, особливо по тем временам… Не знаю, как ребе, а благочинный от начальства своего церковного даже выговор получил.

Какой интересный городишко, подумал Гурьев.

– Ну, ребе попроще, – он усмехнулся, – у ребе начальник один, и тот высоко, ему не до таких нюансов.

– А… Так ты знаешь?!

– Знаю. Я много чего знаю. Ночевать останешься?

– Не, – ухмыльнулся Шульгин. – Я своим храпом тут всех перебулгачу. До калитки проводи, а дальше я сам.

– Ну, коли так, – завтра додумаем. За подсказку насчёт ребе спасибо тебе отдельное, Денис. А ты ночью спать будешь – думай. Может, приснится тебе что важное.

Они распрощались, и Денис шагнул в темноту.

Сталиноморск. 3 сентября 1940

Он закончил уроки, отметился на квартире, где тщательно проинструктировал Макарову, как вести себя в случае появления непрошеных гостей. Хозяйка не то, чтобы испугалась, – но ещё пуще встревожилась, чем поначалу:

– Яков Кириллыч! Да к чему же всё это?! Всё-таки я уверена – нужно в милицию. Теперь, если ещё и слежка, как Вы говорите… Известно же, что это с контрабандой связано!

– Не нужно, Нина Петровна. Даже вредно, я бы сказал. И это самое «известно» – это пока только домыслы, и повторяю, интуиция. Поверьте, я знаю, что делаю. Всё скоро закончится, не волнуйтесь.

– Ну, спасибо, – усмехнулась Макарова. – Вы меня просто успокоили. Вы, наверное, помните, я вас обещала с человеком познакомить.

– Ещё как помню.

– А не спрашиваете, – горько вздохнула Макарова.

– Такое не спрашивают.

– Экий Вы, – Нина Петровна снова вздохнула – ещё горше. – Запил он. Вот. Но если его оторвать как-то…

– Нет, Нина Петровна, – покачал головой Гурьев. – С людьми, которые у бутылки дно ищут, мне никак не по пути.

– Давайте, я вам всё-таки расскажу. И лучше – по дороге, – твёрдо сказала Макарова.

Ага, подумал Гурьев. Это уже интересно. Нина Петровна наша в людях должна разбираться, по идее? Ладно. Послушаем.

– У него такая фамилия смешная, – Кошёлкин, – рассказывала Макарова. – Но к делу это не относится. Алексей Порфирьевич начинал ещё до революции в полиции служить.

– Вот как.

– Происхождение у него самое что ни на есть крестьянско-про-летарское, – понимающе улыбнулась Макарова. – Он в уголовном розыске потом долго работал, уже при новой власти. Он то, что называется – сыщик Божьей милостью. На пенсию давненько его попросили уже, но это так ему не нравится, – Макарова вздохнула и покачала головой укоризненно.

– Водка, – тоже вздохнул Гурьев.

– Он не пил так никогда. Это просто ужас. Как будто убить себя хочет!

– Не самый быстрый способ самоубийства. Особенно в возрасте… Сколько ему лет?

– Шестьдесят семь.

– Поздновато ваш знакомец в алкоголики навострился, – едва усмехнулся Гурьев. – И давно он упражняется?

– Нет. Но у него получится, – печально сказала Макарова. – Он упрямый, знаете? Надо его занять делом. Тогда – всё совершенно иначе повернётся.

Опять история, незаметно вздохнул Гурьев.

Она постучала в калитку. Через минуту из хаты вышел худой, жилистый, невысокий старик, – седой, с костистым жёстким лицом, большими, длинными руками, одетый по-здешнему опрятно, хоть и небогато. Посмотрел серо-голубыми, словно выцветшими, глазами сначала на Гурьева, потом на Макарову. И кивнул:

– Здравствуй, Нина.

– Здравствуй, Алексей, – Макарова отвела взгляд, и Гурьев понял, что не ошибся – между этими двумя была какая-то история. Была, а, может, и есть до сих пор, – так выговорил Кошёлкин это – «Нина». – Вот, познакомься, Алексей Порфирьевич. Это квартирант мой, Аннушкин словесник новый, из Москвы.

– Проходите в хату, чего через забор-то разговариваем, – Кошёлкин качнулся, и Гурьев ощутил сильный запах перегара. Он сделал вид, что ничего не заметил, а Макарова поморщилась. Кошёлкин усмехнулся.

– Спасибо, Алексей Порфирьевич. Мне на рынок нужно, а Якову Кирилловичу есть о чём поговорить с тобой. Не откажешь?

Какой там рынок, подумал Гурьев, знаю я ваши рынки. Ох, что старый, что малый. А сам-то?!

– Не откажу, – снова качнулся Кошёлкин. – Если что важное.

– Важное, Алексей. Пожалуйста, – тихо сказала Нина Петровна.

– Проходи, учитель, – усмехнулся Кошёлкин.

Они попрощались коротко с Ниной Петровной, Гурьев кивнул ей и распахнул калитку. Но не двинулся с места, пока Макарова не скрылась за поворотом улочки. Кошёлкин тоже ждал. Потом, со свистом выдохнув воздух, побрёл в хату, даже не оглянувшись, идёт ли Гурьев следом.

В хате Кошёлкин остановился, словно раздумывая, кивнул гостю на старый венский стул – один из шести, стоявший вокруг накрытого белой скатертью стола, – а сам шагнул к буфету, достал оттуда графин с водкой, два небольших гранёных стакана, вернулся к столу:

– Не побрезгуешь моей компанией, учитель?

Смотри-ка, подумал Гурьев, пьёт, как сапожник, а не опускается. Чистота, как в аптеке, шторки, скатерти. Чудеса, однако. Наш человек.

– Нет. Не побрезгую. Сочту за честь, – совершенно серьёзно сказал Гурьев. Надо же, подумал он. Нет, нет, не перевелись ещё наши на этой земле. Рано нас списали. Мы ещё вздрогнем. Далеко от Москвы – и поэтому тоже. – Только пить тебе совсем не хочется, дядь Лёш. Поэтому давай-ка я тебя полечу лучше.

Он поднялся, подошёл к недоумевающему Кошёлкину, осторожно, но твёрдо отобрал у него посуду, поставил на стол, усадил старика. Сначала подержал его за руку, слушая пульс. Долго, минуты две. Потом встал у него за спиной – и взял седую голову пальцами.

Через десять минут Кошёлкин открыл глаза и тихо спросил – дрожащим голосом:

– Это… что?

– Народная медицина, – вздохнул Гурьев. – Как голова, дядь Лёш?

– Как пробанили, – Кошёлкин повёл шеей из стороны в сторону, посмотрел на гостя, прищурился сердито: – Ты зачем Нине Петровне наврал?

– Это ты о чём, дядь Лёш? – Гурьев почти не играл удивление.

– Ты такой учитель изящной словесности, как я папа римский. Вот о чём.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});