Мой бедный богатый мужчина - Мария Воронова

Розенберг кивнул и приступил к изучению следующего снимка.

– Давайте не будем бросаться словами, – мягко сказал начмед. – Можно ли, нет ли жить с такой опухолью, должна решать сама пациентка. Это ее выбор: ходить с опухолью или подвергнуться риску операции.

– В том-то и дело, что она не может больше терпеть! – сказал Колдунов. – Год уже по врачам ходит, просит прооперировать, а в ответ слышит только невразумительные отмазки. Якобы на химии все должно рассосаться, потом на лучевой терапии. Я почти уверен: если бы она пришла ко мне год назад, опухоль можно было бы убрать без сложного протезирования и пластики. Но для этого ребятам из онкологической службы должно было хватить честности признаться: опухоль неоперабельна только потому, что мы не умеем оперировать! Сказали бы ей: ищите другого хирурга, и она бы в конце концов нашла. Но нет, разве могут наши ведущие онкологи признаться в своей некомпетентности! Зачем, лучше они станут травить человека химией, долбить лучами, авось, помрет по-быстрому и не будет им глаза мозолить.

– Вот после чего она действительно помрет, так это после нашей операции. То, что ты предлагаешь, это хирургический метод эвтаназии, ничего больше, – высказал свое мнение Розенберг.

Колдунов ответил, что, если бабушка и погибнет во время операции, входить в наркоз она будет с надеждой. Эвтаназия – признанное поражение, а рискованная операция – борьба, так что разница принципиальная. Пусть шансы на благополучный исход операции невелики, но без нее их вообще нет.

Розенберг еще раз внимательно просмотрел все данные обследования, вздохнул и мрачно поинтересовался:

– А как она вообще, эта бабушка?

– Нормально. Метастазов нет, тяжелых сопутствующих заболеваний тоже. Семьдесят пять лет, закаленные организмы таких бабушек обычно хорошо переносят тяжелые операции. Раз организм протянул семьдесят пять лет без капремонта, значит, запас прочности имеется.

– Тут ведь в чем сложность? Если начнем оперировать, остановиться не сможем. Это тебе не живот – открыл, в брюшной полости сориентировался: ага, неоперабельно, и быстренько зашиваешь. Здесь мы пока всю опухоль не уберем, истинных границ ее не узнаем. Кровить будет очень сильно, а лигировать сосуды по ходу операции мы не сможем, опухоль нам весь обзор закроет. Я уже не говорю про всякие там нервные стволы, за которые если дергать, можно остановки сердца добиться. Это ладно, анестезиолог подстрахует. Но остальное…

– Да знаю я, что это не Рио-де-Жанейро и даже не Копенгаген, – вздохнул Ян Александрович.

Тут в дежурку зашла недовольная терапевт. Судя по всему, она хотела высказаться, но, увидев грозную, несмотря на маленький рост, фигуру Ильи Алексеевича, молча шлепнула на стол перед Ладой историю болезни и ушла.

Лада с сожалением отложила едва начатый шоколадный батончик.

– Жду вас в операционной минут через двадцать, Ян Александрович, не раньше. Хочу эпидуральный катетер поставить. Процедура отнимает время, но зато снижается дозировка токсичных препаратов и хорошо помогает против пареза кишечника после операции.

– Делай как нужно, Лада. Ты же знаешь, я тебе на сто процентов доверяю.

– Не забудьте, дорогой товарищ Колдунов, жене позвонить, предупредить, чтоб не ждала, – уходя, заметила реаниматолог. – А то она на концерт соберется, оденется, накрасится…

Громко проклиная собственный склероз, Ян Александрович схватил телефон.

– Катя, – промямлил он, – тут такие обстоятельства, понимаешь… Ты уже знаешь?.. Откуда?.. Сама догадалась?.. Нет, неправда, один раз мы с тобой ходили в филармонию! Тебе кажется, я специально вызываю больных на операцию в те дни, когда мы куда-то собираемся?.. Не кажется?.. Ах, ты уверена… Ты моя умница! И насчет денег тоже догадайся… Что ты говоришь? Рада, что все в нашей жизни идет как всегда? – И Колдунов беззаботно расхохотался.

Диана вспомнила мамины наставления: пожалей мужчину, если он виноват перед тобой. Жена Колдунова рассчитывала пойти на концерт и теперь имеет полное право обижаться на мужа, который остался на бесплатную операцию, хотя вовсе не обязан был это делать. Выражение недовольства или даже скандал выглядели бы вполне естественно. Но вместо этого Катя ободрила мужа. Теперь, ожидая его с работы, она может рассчитывать на его хорошее настроение. Правда, только в том случае, если операция пройдет нормально…

– Катя, а может, Оля с Леной посидят с младшими? – продолжал Колдунов телефонный разговор. – Они еще в школе? Почему?.. За что наказали?.. Блин, Катя, все нормальные люди списывают математику на уроке музыки! Поверяют алгеброй гармонию, что здесь такого? Так, а кто же их заберет? Они не могут в десятом часу ехать одни через весь центр.

– Я могу забрать, – предложил Розенберг.

Колдунов благодарно похлопал его по плечу, заручился обещанием, что, если в машине будут дети, он не пустит за руль Диану, и, нежно простившись с женой, вновь уставился на друга нетерпеливыми глазами:

– Ну так что? Оперируем?

– Если подумать, можно рискнуть…

Илья Алексеевич ухмыльнулся:

– Как говорилось в известном фильме про гусаров, тут либо думать, либо рисковать. Я вот чем больше смотрю на эти снимки, тем мне страшнее становится.

– Оно, конечно, так… – Розенберг снова закурил свою трубку. – Но если разработать стратегию, сначала выделить пищевод с трахеей, сосуды выше и ниже опухоли, быстро ее удалить, остановить кровотечение и заняться пластикой, операция может получиться. – Он придвинул к себе заключение компьютерной томографии и стал рисовать прямо на его обороте: – Вот, нижний полюс примерно на этом уровне, а чтобы надежно взять сосуды, придется пересечь ключицу. Но основные проблемы ждут нас при выделении вышележащих артерий. Опухоль-то почти у основания черепа заканчивается. Знаешь, Ян, давай сделаем ей ангиографию и дуплекс. Вдруг там сосуды давно тромбированы и протезировать не надо? И вообще у тебя всего десять минут осталось, давай посмотрим больную, а детали завтра обговорим по телефону.

– А ее здесь нет. – Колдунов с вызовом посмотрел на начмеда.

Тот смутился и закурил.

– Я отказал ей в госпитализации, – сообщил он Розенбергу, – но другого выхода у меня не было. Вы представляете себе, сколько стоит эта операция? Тут одной крови уйдет литров пять, а каждый флакон донорской эритромассы стоит около двух тысяч рублей. Тысяч пятнадцать на операцию, да и в рамках предоперационной подготовки хоть две дозы перелить надо. Итого двадцать тысяч рублей только на кровь. Это как минимум. А наш дорогой начальник донорского пункта бесплатно выдает продукты для переливания только при непосредственной угрозе жизни. А при наличии онкологического заболевания не надейтесь получить у него бесплатно хотя бы один эритроцит. Дальше, вы хотите протезировать сосуды. Чем? Хорошую подкожную вену вы у бабульки не найдете, значит, остается синтетика. Закрывать протезы вам будет особо нечем, кроме перемещенного лоскута, а он далеко не факт, что приживется. Значит, нужно брать хорошие протезы, то есть еще около штуки баксов. А то и больше, мы давно не закупали. Про нитки я уже не вспоминаю, пара тысяч рублей погоды не делает. Антибиотики, средства, улучшающие микроциркуляцию, барокамера, питательные смеси, ибо для заживления такой огромной раны необходима тройная норма калорий, белков и витаминов. И это еще далеко не полный перечень необходимого для выживания бабульки. Но если не запастись всем этим, получится операция ради операции.