Ирано-таджикская поэзия - Абульхасан Рудаки

Глава четвертая. О СМИРЕНИИ

Из тучи капля долу устремиласьИ, в волны моря падая, смутилась.

«Как я мала, а здесь простор такой…Ничто я перед бездною морской!»

Она себя презрела, умалила;Но раковина каплю приютила;

И перл, родившийся из капли той,Царя венец украсил золотой.

Себя ничтожной капля та считала —И красотой и славой заблистала.

Смиренье — путь высоких мудрецов,Так гнется ветвь под тяжестью плодов,

РАССКАЗ

Однажды утром, по словам преданий,Премудрый вышел Баязид из бани.

И некто полный таз золы печнойНа старца высыпал — без мысли злой.

Чалма у Баязнда распустилась,А он, приемля это, словно милость,

Отер лицо, сказал: «Мой дух — в огне,Так от золы ли огорчаться мне?»

Пренебрежет собой познавший много.Не жди от себялюбца веры в бога,

Высокий дух исканьям славы чужд,И в почестях величью нету нужд.

Превыше всех подымет лишь смиренье,Но душу в грязь повергнет самомненье.

Надменный, непокорный в прах падет.Величье — само избранных найдет.

Нет правды в низменном земном исканье,Нет света бога в самолюбованье.

Беги, мой дух, завистливых и злых,С презрением глядящих на других.

Тот одарен высокою судьбою,Кто не запятнан гневом и враждою.

Иди тобою избранным путем,Прославься правдолюбьем и добром.

У тех, кто над тобой превозносился,Безумием, ты скажешь, ум затмился.

И сам ты осужденье обретешь,Коль над людьми себя превознесешь.

Высоко ты стоишь, но не надейсяНа вечное… Над падшими не смейся.

Стоявшие всех выше — все ушли,А падшие на место их взошли.

Ты беспорочен, с низменным не смешан,Но ты не осуждай того, кто грешен.

Тот носит перстень Кабы на руке,А этот, пьян, свалился в погребке.

Но кто из них войдет в чертоги светаТам — на Суде последнего ответа?

Тот — верный внешне — в бездну упадет,А этот в дверь раскаянья войдет.

РАССКА3

Бедняк-ученый — в рвани и в грязи —Сел среди знатных на ковре кази.

Взглянул хозяин колко — что за чудо?И служка подбежал: «Вошел отсюда!

Ты перед кем сидишь? Кто ты такой?Сядь позади иль на ногах постой!

Почета место здесь не всем дается,Сан по достоинству лишь достается.

Зачем тебе позориться средь нас?Достаточно с тебя на первый раз!

И честь тому, кто ниже всех в смиренье,Не испытал позора униженья.

Ты впредь на месте не садись чужом,Средь сильных не прикидывайся львом!»

И встал мудрец, в ответ не молвив слова.Судьба его в те дни была сурова.

Вздох испустил он, больше ничего,И сел в преддверье сборища того.

Тут спор пошел средь знатоков Корана.«Да, да!» — «Нет, нет!» — орут как будто спьяна.

Открыли двери смуты вековой,И всяк свое кричит наперебой.

Их спор над неким доводом стариннымСравнить бы можно с боем петушиным.

Так спорили в неистовстве своемФакихи о Писании святом,

Так узел спора туго завязали,Что, как распутать узел, и не знали.

И тут в одежде нищенской мудрецВзревел, как лев свирепый, наконец:

«Эй, знатоки свитого шариата,Чья память знаньем истинным богата!

Не брань и крик, а доводы нужны,Чтобы бесспорны были и сильны.

А я владею знания човганом».Тут общий смех поднялся над айваном:

«Ну, говори!» И он заговорил,Раскрыл уста и глотки им закрыл.

Острей калама доводы нашел он,От ложной их премудрости ушел он,

И свиток сути смысла развернул,И, как пером, их спор перечеркнул.

И закричали всем собраньем: «Слава!Тебе, мудрец, твоим познаньям — слава!»

Как конь, он обогнал их. А казиБыл как осел, увязнувший в грязи.

Вздохнув, свою чалму почета снял он,Чалму свою пришельцу отослал он.

Сказал: «Прости! Хоть нет на мне вины,Что я не угадал тебе цены!

Средь нас ты выше всех! И вот — унижен…Мне жаль. Но да не будешь ты обижен!»

Пошел служащий к пришлецу тому,Чтоб на главу его надеть чалму.

«Прочь! — тот сказал. — Иль сам уйду за дверь я!Твоя чалма — венец высокомерья!

Слыть не хочу в народе как святойС чалмою в пятьдесят локтей длиной.

«Маулана» нарекусь я, несомненно,Но ото званье будет мне презренно.

Вода да будет чистою в любомСосуде — глиняном иль золотом.

Ум светлый должен в голове таиться,А не чалмой высокою кичиться.

Как тыква, велика твоя чалма,Но в тыкве нет ни мозга, ни ума.

Не чванься ни усами, ни чалмою!Чалма — тряпье, усы — трава травою.

Те, кто подобны людям лишь на взгляд,Но мертвы, как картины, — пусть молчат.

Сам одолей высоты перевала;Зла людям не неси, как знак Зуала.

На плетево идет тростник любой,Но ценен сахарный самим собой.

Тебя, с душою низкою такою,Я званья «Человек» не удостою.

Стеклярусную понизь отыскалВ грязи глупец. Стеклярус так сказал:

«Ты брось меня! Я бисер самый бедный!Я весь не стою и полушки медной».

Пусть и цветнике свинарь свинью пасет,Но на свинью цена не возрастет.

Осел ослом останется вовеки.По платью не суди о человеке!»*Так жгучим словом он обиду смылИ чванных и надменных устыдил.

Обижен ими, он не пощадил ихИ речью, как оружьем, поразил их.

Да не потерпит гнета и обидМуж правды и неправых истребит!

Казн сидел, подавленный — в позоре:«О стыд мне перед всеми! Стыд и горе!»

Он руки был свои кусать готов,Молчал, не находя достойных слов.

А тот пришлец в убогом одеяньеСтремительно покинул их собранье.

Опомнились вельможи наконец,Воскликнули: «Кто этот молодец?»

Слуга его разыскивал повсюду,Вопросы обращал к простому люду.

И все в ответ: «Напрасно не ходи!Был это наш учитель — Саади.

Стократ хвала ему, что речью меткойТак отхлестал он вас — умно и едко!»

РАССКАЗ

Мудрец Лукман был черен, как арап,Невзрачен, ростом мал и телом слаб.

Приняв за беглого раба, связалиВождя людей и строить дом пригнали.

Хозяин издевался над рабом;Но в год ему Лукман построил дом.

И тут внезапно беглый раб вернулся,Хозяин все узнал и ужаснулся.

Валялся у Лукмана он в ногах.А тот, смеясь: «Что мне в твоих слезах?

Как я свою обиду вмиг забуду?Твою жестокость век я помнить буду!

Но я тебя прощаю, человек.Тебе — добро, мне — выучка навек.

Теперь ты в новом доме поселился,Я новой мудростью обогатился:

Раб у меня есть; я жесток с ним был,Работой непосильною томил.

Но мучить я его не буду боле,—Так тяжко было мне в твоей неволе».

Кто сам не знает, что такое гнет,Тот состраданья к слабым не поймет.

Ты оскорблен правителем законным?Не будь же груб с бесправным подчиненным!

Как тут Бахрамовых не вспомнить слов:«Не будь, правитель, к подданным суров!»