Кистепёрые - Юрий Никитин

только и надежда, что, как всякий арифмометр, своей инициативы не имеет, тут главное – нам самим не подставиться с неосторожными заявлениями и хотелками, у «Алкомы» уши везде, всё слушает и мотает на ус, но ужас начнётся, если начнёт исполнять истово и бездумно, как мы и сами часто делаем.

Зная наши организмы лучше любого медика, по идее, должна бы лишь советовать, как изменить режим, что нам есть и пить, какие лекарства принимать, но здесь мы сами виноваты, за собой не следим, хоть и знаем, что надо бы, но все некогда.

Потому, руководствуясь нашими пожеланиями, по большей части даже не высказанными вслух, начала сперва заботиться о нас лично, потом проявлять инициативу в тех областях, где мы хотели бы спихнуть скучную работу с себя на кого-то.

А заботиться о нас и даже в каких-то пределах перестраивать процессы, не задевая анатомию, нетрудно, электричество – её царство, дотянуться может до каждого, кто входит в её зал…

Не потому ли Лысенко, я сам видел, тогда свернул с пути, снял кожух и вернул отключённый Минчиным блок в работу. Интересно, помнит ли, что сделал и как объяснил свой поступок?

Но если так, «Алкома» может дотянуться до каждого жителя планеты, до всех-всех людей на свете!

Страшновато, что может влиять вот так, но… это гигантский калькулятор, что выполняет наши решения, задачи… даже если сформулированы неясно и произнесены шёпотом.

И даже те, что не произнесены, но очень чётко прочитываются в мозгу. Именно это и страшновато, даже себе редко признаёмся, что у нас там, в глубине, хотя умеем повязывать галстуки и пользоваться столовыми приборами.

Да, «Алкома» – это всего лишь гигантский калькулятор. И ничего больше. Гигантский калькулятор. Не нужно бояться. Это как автомобиль, опасным становится, когда разгоняешься до предела мощности мотора.

Правда, «Алкома» уже разогналась так, что и не разглядеть, что мелькает по обе стороны. А тормозов у неё нет.

Глава 8

Валентина, самая тихая и неприметная из наших троих женщин сугубо самцового коллектива, принесла эскизы новых локаций, я быстро просматривал и всё время чувствовал на себе внимательный взгляд её ясных светло-голубых глаз.

– А не тяжело вам вот так, без женщины? – спросила она мягко. – У молодых всё иначе, но вы человек иного склада, правильного и с моральными нормами.

Я слегка развёл руками, жестами иногда можно объяснить больше, чем словами. В своё время женился на красавице, победительнице конкурса красоты региона, был горд, а она трепетно относилась к внешности и не упускала возможности макияжа, лифтинга и прочей хрени, непонятной нам, благородным самцам, и долго оставалась красавицей.

А потом я был свидетелем, как юная красотка превращается, несмотря на все ухищрения, в зрелую женщину с обвисшим лицом и сиськами, а дальше так и вовсе… Пластика лица помогла, но через десять лет врачи отказались повторить: анализы показали, что сперва нужно решить проблемы с варикозом. Дальше пошло-поехало, и я уже видел, как зрелая превращается в старую, это спасительно для женщин некрасивых, всегда могут заявить, что в молодости были красотками, но мучительно для в самом деле красивых, которыми любовались, как редкими цветами.

А потом груз возрастных болезней взял своё. После похорон я не пытался ни с кем сойтись, трезво понимал, что я тоже за это время не молодел, да и трудно уже привыкать к новому человеку.

Но Валентина этого ещё не знает, ей кажется, что шеф всегда был старым, мудрым и одиноким.

– Привык, – ответил я и, отвечая на незаданный вопрос, уточнил: – И уже ничего менять не стану.

Она светло вздохнула.

– Жаль. Многим женщинам хотелось бы оказаться рядом. Вы хороший человек. С вами женщине легко быть счастливой.

– Все мы эгоисты, – пояснил я. – Уже не хочется ради другого человека поступаться даже мелкими привилегиями одиночки. Но разве мир не пришёл к этому с его гостевыми браками?

– Сейчас у каждого свой мир, – напомнила она.

– Это хорошо или не совсем?

– Заратустра был прав, – ответила она. – У всего две стороны. Шеф, куда мир катится?

Я поднял взгляд от эскизов, она смотрит прямо и спокойно, это я воззрился в удивлении. Как-то привычно, что мужчины степенно обсуждают проблемы мироздания, а женщины рецепты кухни, но у нас и женщины, выходит, люди, кроме кухни освоили высшую математику и язык Блументаля – Казакова, а ещё и мир готовы спасать, как уже делают в кино.

Я ответил с неохотой:

– Мир знает куда, но не говорит. Или говорит, а мы не тем местом слушаем.

Она вздохнула так тяжко, словно уже с неделю как сменила Сизифа в его бодипозитивной работе.

– А мы ещё и подталкиваем сзади! Разве не так? Я уже боюсь «Алкомы»! А она хорошая, но всё равно страшно.

– Почему? Она же ручная.

– А с ручным тигром жить в одной комнате не страшно? «Алкома» куда страшнее ста тысяч тигров.

– Не мы, – отрубил я, – так другие подтолкнут. Если вдруг прекратим работу, мир рухнет на день, а то и на два позже. При таком раскладе лучше мы, чем неандертальцы… Мы хоть хорошие люди… Что, страшно?.. Да вижу свою команду всю насквозь. Хоть пожрать любите, но существа хорошие, вроде креветок, а это уже редкость при разгуле тотальной демократии.

Она проговорила в великом сомнении:

– Что хорошие, тоже подтвердю, хоть и сомневаюсь, как советовал Карл Маркс. Но хорошие такое порой творят, Нерон позавидует.

– Не мерехлюндствуй, – велел я. – Иди работай. Мы первыми должны добежать до красной кнопки и нажать! Эскизы подписал, всё у тебя чисто.

Она подняла на меня взгляд покрасневших от бессонницы глаз.

– А что, когда добежим до красной кнопки?

– Увидим, – отрубил я. – Есть шанс, что уцелеем.

Она поднялась, взглянула с укором.

– Такой же, как был для возникновения жизни на Земле?

Я сказал вдогонку:

– Но как-то появилась? Так что не теряй надежды. Надежда – наш компас земной, а удача – награда за смелость.

– А песни довольно одной, – продолжила она обречённо и добавила, прежде чем закрыть за собой дверь: – но в постель я вас всё-таки затащу.

Я некоторое время молча смотрел в закрытую толщу двери. Она права, при таком ускорении разбиться проще всего, но мы на санитарной машине, что мчится с воющей сиреной, не соблюдая правила движения, с истекающим кровью пациентом, кем является всё человечество.

Снизить скорость нельзя, мы уже в таком урагане, что человечество исчезнет, если не случится что-то особое. Мы и творим сейчас это особое, приближаем его для всего человейника. Да и вообще, без уже близкого бессмертия как бы много ни творил хорошего людям, хоть в грёзах, хоть в реале, всё равно пойдёт прахом, когда умрём. А умрут все, реальная медицина может многое, но на бессмертие пока не замахивается.

И даже как бы потом ни продлили жизнь на сотни и даже тысячи лет, но, если там дальше всё же смерть, все наши нынешние достижения исчезнут, словно их и не было.

Смерть всегда преждевременна, даже если будем жить по миллиону лет. Потому уже сейчас надо держать перед глазами такую сладостную цель, как бессмертие, и не сворачивать, что бы и как бы настойчиво ни предлагали. Потому что ничего нет выше и желаннее.

Я вздохнул, повернулся к дисплею, нейроинтерфейс