Персональный детектив - Владимир Валерьевич Покровский

не вызвало. Все припаркованные к ней в то время бесколески автоматически отреагировали на аварийную ситуацию и вовремя отпарковались. В течение четырех суток после этого они, никем не востребованные, компактным облаком барражировали над местом происшествия на высоте 450 метров.

Любопытно, что доны, ставшие свидетелями падения Иглы, все как один почувствовали нечто вроде тайного удовлетворения. Источник его следует, по-видимому, искать в глубоком детстве Дона Уолхова. Он в те времена страшно боялся высоты и, разумеется, терпеть не мог лифтовых путешествий в Игле (стены ее лифтов для пущей древности были сделаны прозрачными). Как только очередной подъем или спуск благополучно заканчивался, мальчонка хватал родителей за руки, крепко зажмуривался и с садистским наслаждением начинал воображать себе, как ломается эта мерзкая, злобная палка. Он точно помнил, что она ломалась внизу и посередине. Каждый раз он с необычайной ясностью видел, с какой мучительной медлительностью она рассыпается – так рушилась в исторических стеклах та высоченная гора, падение которой сотни лет назад удалось наблюдать и заснять первооткрывателям планеты Париж‐100.

Так что, дипломатически выражаясь, Стопариж переживал очень трудные времена. Пожары, катастрофы, побоища и убийства, безумие на улицах и в домах, невероятное количество сумасшедших – наблюдая все это, доны только что не падали под тяжестью совершенного ими.

Но факт оставался фактом – город свою трагедию именно переживал, а ни в коем случае не умирал от нее.

Возьмите сегодняшний Париж. Не хотите Париж – возьмите Москву, Нью-Йорк или там Улан-Батор. Словом, возьмите любой из крупных городов и произведите над его жителями операцию, подобную стопарижской. Вы уже догадываетесь, что получится. Тут же вырубятся свет, тепло, газ, прекратится всякая связь – от Интернета до телефона. Закроются магазины, остановятся заводы и фабрики, замрет на улицах и в тоннелях городской транспорт. Прекратится такая незаметная штука, как управление городскими службами, да и весь ненавистный любому обыкновенному человеку бюрократический аппарат тоже перестанет действовать. И все это будет означать скорую и полную смерть города, если не придет помощь извне.

С его лица будут стерты представители самых разнообразных профессий, трудами которых был жив этот населенный пункт. Исчезнут все: от разнорабочих и продавцов мороженого, пекарей и краснодеревщиков до инженеров, директоров и бизнесменов; от мошенников и коммивояжеров до полицейских и священнослужителей. Словом, все подчистую профессии исчезнут, заменившись на одну – ту, которой обладает человек-донор, одолживший свое сознание всем остальным.

Если же представить себе совсем уже умозрительную схему, при которой «инсталлированный» город находится в полной оторванности от остального человечества и, стало быть, ни на чью помощь надеяться не может, то неизбежна смерть чуть не всех его обитателей, какую бы школу выживания они до этого ни проходили.

Положение с Парижем‐100 в корне отличалось от только что нами воображенного. Город, во многом управляемый моторолой, как уже было отмечено, не умер и умирать, по всем признакам, вовсе не собирался. Хотя местные информстекла, выпускаемые людьми, и прекратили выпуск новостей, сама информационная структура связи, так опрометчиво забытая Доном, полностью сохранилась и продолжала жить. Сохранились все городские коммуникации, ибо ими давно уже управлял моторола. В полной сохранности осталась и система транспортных интеллекторов, не дающих водителю заблудиться или совершить то, что сегодня называется ДТП. Ни на секунду не засбоили подземные заводы и агрофермы, снабжающие стопарижан различными товарами, напитками и едой. Некоторая напряженность, связанная с закрытием магазинчиков и мест питания, находящихся в собственности горожан, оказалась, как уже было сказано, просто-напросто неприятным неудобством. Ни производство, ни торговля, ни сервисные структуры особым образом от этой катастрофы не пострадали.

Правда, выведенными из строя оказались бизнес, банки и правоохранный депт. Однако последствия этих потерь должны были сказаться не сразу (исключением было исчезновение полицейских) – у донов, да, собственно, и у моторолы был приличный временной зазор, чтобы отвести или хотя бы смягчить угрозу грядущих бедствий.

Город, управляемый моторолой, прекрасно выжил. В системе функционирования Парижа‐100 люди оказались не самым нужным звеном – в принципе, город вполне мог обойтись и без них. В первые часы доны еще не поняли этого. А моторола… моторола радовался. Это была его победа. Это было великолепное свидетельство его мощи.

Глава 14. Ромео и Джульетта

Человек, проникший в «ее» квартиру, своего нового имени не знал. На нем не было ничего, кроме желтой спортивной курточки и белых пижамных брюк. Огромный. Длинные волосы его были всклокочены, на скуле красовался свежий синяк. Он толкнул дверь – та оказалась незапертой. Он немного постоял на пороге, потом позвал:

– Здесь есть кто?

Она не ответила. Она сидела на полу, запершись в ванной, и молила всех возможных богов, чтобы этот человек, взяв что ему нужно, побыстрей отсюда смотался.

Она тоже не знала своего имени. Человек, в доме которого она жила – наверное, отец, – во время кси-шока слетел с катушек и попытался ее убить. Она убежала сразу, почти в чем мать родила. Она была настолько хрупкой и маленькой, что почти сразу же начала думать о себе как о женщине. Точней, девушке. Лет шестнадцати, не больше. Чертова усмешка судьбы – уничтожить такую девочку, чтобы влезть в ее шкуру. Красавица и чудовище.

Но он ничего не стал брать в квартире. Он прошел прямо в ванную – хотелось посмотреть на синяк.

– Ого! – сказал он, увидев, как она пытается вжаться в каменный угол. – Да тут люди. Здорово, Дон. Ты чего такой? Изнасиловали?

Перед ней стоял огромный детина с мелкими глазками и челюстью размером с футбольный мяч. Плоская бесцветная челка на лбу, синяк под глазом… и здоровая человеческая улыбка, немного неуклюжая – видимо, оттого, что прежний хозяин ею не слишком пользовался.

Она облегченно вздохнула.

– Нет, только пытались. А еще раньше один псих хотел меня убить. Я думаю, дня за два все успокоится, решила переждать где-нибудь здесь. Но дура, дверь запереть забыла.

Он успокаивающе повел своей жуткой челюстью.

– Я запер. Так что, в принципе, можем переждать вместе. Ты как?

Увидев, что она напряглась, укоризненно покачал головой. Ему до слез было жаль эту девчушку. И Дона в ней.

– Ты вообще одна здесь?

Она встревоженно кивнула и напряглась еще больше. Он улыбнулся.

– Я, приятель, не псих, а самый обыкновенный дон уолхов. Со всеми шестерками и тузами. И заниматься с тобой онанизмом никакого желания не испытываю, хотя фигурка твоя к тому и располагает. Давай решим с тобой так. Я старший брат. Я тебя не воспитываю, но защищаю. Там, может, и любовь какая получится, это я не могу сказать, но