Любовь к трем цукербринам - Виктор Пелевин

– Куда? – спросил Кеша и чуть напрягся, ожидая неведомого возмездия.

Такой опции вопроса не было – Кеша ошибся. Была опция «Как?» Но ничего страшного не произошло.

– Чтобы стать невидимым для системы, – ответил Караев, – надо вынуть из себя ее нервные окончания. Раньше достаточно было закрыть все аккаунты в социальных сетях и закопать смартфон в лесу. Сегодня это возможно только в том случае, если у тебя есть доступ к мозговой медицине. Необходимость извлечь фейстоп возникает иногда при заболеваниях мозга – а потом его корень проращивают заново. Такие операции делают медицинские автоматы – и ее можно устроить, послав в систему грамотно подделанный биометрический слепок. Именно это я и сделал. А когда ко мне вернулся нормальный человеческий рассудок, я различил тихий голос Аллаха, объясняющий, что делать дальше… Остальное было неправдоподобно просто.

Под креслом Караева опять загорелись две опции (предлагалось спросить, что он стал делать дальше). Но Кеша не подчинился. Он уже стряхнул с себя суеверный ужас и был уверен – анимационный Караев его не слышит. Скорей всего, программа реагировала просто на его биодату, отмечая движения мимических мышц и голосовых связок.

Проверить это было несложно. Вместо ответа он прокашлялся.

Караев не заметил никаких отклонений от скрипта. Мало того, он стал отвечать на вопрос, не заданный Кешей:

– Что делает слуга Всевышнего, когда видит, что его друг превратился в злобного упыря, мозгом которого управляют черви, вползшие в глаза и уши? Он со слезами на глазах стреляет из дробовика ему в голову! И убивает кишащих у него в мозгу цукербринов! Я знаю, что цукербрины когда-нибудь настигнут и погубят меня самого – но сам я уже сделал это с ними больше пятисот раз. И каждый раз, Ке, каждый раз они умирают по-настоящему. Разве не повод для счастья? Они знают страх смерти. И перед смертью они страдают, о да, страдают…

Кеше все еще было страшно, но теперь он отчетливо понимал, что слышит речь сумасшедшего. И какой-то предприимчивый уголок его сознания, не затронутый гипнозом мертвого террориста, вдруг увидел в происходящем тень практической жизненной перспективы. Ведь этот ужас когда-нибудь кончится, понял Кеша. Обязательно начнется что-то другое. А значит, надо думать о будущем прямо сейчас…

И в сознании Кеши забрезжил ПЛАН.

План

Это был шанс, который случается раз в жизни. А в большинстве жизней – ни разу вообще… Из ситуации, понял Кеша, можно не просто выпутаться. Свое вынужденное участие в ней можно выгодно продать. Или хотя бы попробовать…

Кеша не понимал еще деталей, но интуиция уже указала путь: он как бы увидел нарисованный легчайшим контуром маршрут – и сделал первый мысленный шаг.

«То, что безумец мертв, совсем не делает его менее безумным…»

Кеша подумал эту мысль медленно и ясно, отчетливо артикулируя ее, чтобы расшэрить с системой. Еще он на всякий случай подмешал в нее немного оскорбленного достоинства свободного гражданина, столкнувшегося со зверем в человеческом облике: достоинство летало вокруг главной мысли, как голубки вокруг сердца покойной Мэрилин.

Собеседник, как он и предполагал, ничего не заметил.

– Кем был когда-то человек! – продолжал Караев. – Он спускался в глубины морей, летал в космос… А сегодня… Мы превратились в баночных сардин под электронным наркозом. Говорят, что это выбор человечества. Но можно ли считать дееспособными людей, чьи черепа давным-давно вскрыты электронным долотом? Наши желания, мысли, надежды и страхи только кажутся нашими. Когда-то раньше информационное пойло вкачивали в человеческие души, и люди жаловались, что они под чужим контролем. Но сегодня в нас вкачивают души, уже заправленные информационным пойлом. Остался один способ вернуть людям их достоинство – помочь им умереть…

«Меня утомила речь безумца, – отчетливо подумал Кеша. – Понять его нормальному человеку нельзя – точно так же, как нельзя понять змею или скорпиона. Вернее, человек понимает их, и очень хорошо – в тот момент, когда они его кусают. А они понимают человека в тот момент, когда он их давит. И никакого другого понимания между нами просто не бывает…»

От собственной отваги Кеше стало страшно, но он напомнил себе, что Караев уже мертв. Смотреть ему в глаза, однако, все равно было жутковато. Кеша отвел взгляд. Лучше уж глядеть в белую пустоту, чем в эти безумные щели разной формы.

Стало легче. Но слова Караева продолжали долетать до ушей.

– Так начался мой джихад, – продолжал террорист. – Да, джихад, ибо перед тем, как вступить в борьбу, я принял ислам и объявил себя воином Аллаха – чтобы вдохновляться примером героев, уже прошедших этот путь до меня. Я взял себе имя одного из древних шахидов, в котором сплелось много удивительных и прекрасных смыслов. Пользуясь знанием системной архитектуры, я без труда затерялся в гроздьях консервных банок, где живут сегодняшние люмпен-консумеры. У меня были две портативные графические станции достаточной мощности, чтобы подделать любой поток данных. Я знал, как подключить их к системе незаметно для нее. Заслоняясь фальшивыми личинами, я путешествовал из бокса в бокс, меняя партнеров, как только у тех появлялись подозрения… Шахиду разрешена любая хитрость, чтобы обмануть врага. Я знал, какими алгоритмами система станет искать меня, поэтому принял фальшивую женскую идентичность. Да, это было омерзительно, но я пошел на великую жертву ради своей борьбы. Это сделало меня полностью невидимым – мои биологические сожители не знали, кто прячется в полуметре от них. Ведь ты не догадывался, Ке?

Кеша даже не посмотрел на опции – только тяжело вздохнул.

– Пользуясь доступом к полицейской базе данных, я выбирал себе в спутники тайных рабов порока, которые слишком боятся собственного разоблачения, чтобы подозревать в чем-то других. А для того, чтобы система не заметила странностей в моей биодате, я имперсонировал пожилую нимфоманку, которой каждые два часа нужен секс. Такой комплект сигнатур очень характерен и распространен в современном мире, и подделать его проще всего. Это позволяет полностью слиться с фоном. Но я хочу, чтобы ты знал – всякий раз, когда твои нечистые руки шарили по моему воображаемому телу, я глотал слезы ненависти, шептал «Аллаху Акбар» и укреплялся в своей решимости уничтожить падший мир!

«Он, вообще-то, – отчетливо и медленно думал Кеша, – вещает даже менее убедительно, чем террористы из киносериалов. Точно так же громит цивилизацию, ее обычаи и нравы, ссылаясь на величие золотого века. Так его коллеги обычно называют эпоху мусульманских завоеваний… Слушать его неинтересно – он не говорит ничего нового. Куда более острую критику современного общества можно найти, например, в лекциях Яна Гузки. Разница в том, что Гузка не убивает людей».

Густо, как майонезом, приправив эту мысль презрением, Кеша понял, что глядеть в белую пустоту ему даже нравится. Он словно стоял в одиночестве перед снежным полем, над которым недавно утихла метель. Сестричку занесло сугробом – наверно, уже навсегда…

Приложение, кажется, заметило, что Кеша не смотрит на Караева – и вернуло кресло с террористом в самую середину его поля зрения. Надо было зацепиться взглядом за что-то другое.

Кеша поглядел вниз, и бубнящий свою загробную пропаганду Караев опять исчез. Ракурс головокружительно переменился, и Кеша снова увидел смешных нарисованных овечек, таскающих красные одинаковые кирпичи. Они успели наполовину построить из них вполне симпатичный круглый домик, похожий не то на пенек, не то на первый этаж башни. Если все время смотреть на овечек, понял Кеша, не будет видно Караева…

«А ведь Караев придумал и нарисовал этих овечек, – проартикулировал он новую мысль. – И все кирпичики, и домик, который овечки строят. Самое жуткое в том, что овечки мне даже нравятся… Значит, мне близка какая-то часть души убийцы. И я – пусть хоть в чем-то незначительном – устроен так же, как террорист…»

Кеша сосредоточился и испытал раскаяние и горький стыд.

Мысль была красивая и долгая, богатой архитектуры – но ее market value размывалась тем, что в ней отсутствовала новизна. Такой тип личного покаяния хорошо всем знаком из исторических программ, и слишком заводиться не стоило.

Кресло с Караевым снова переехало в центр поля зрения, вытеснив овечек – видимо, террористическое приложение отслеживало движения Кешиных глаз не хуже мелкой сестренки.

– Несколько слов о тебе, Ке, – продолжал Караев. – Как я уже сказал, ты причинил мне много боли своим разнузданным нравом. Сам того не зная, ты превратил мою жизнь в ад. Дело в том, что около года назад со мной случился инсульт, и половину моего тела парализовало. Твои ласки после этого были особенно отвратительны. Они вышли за пределы физически переносимого и стали ежедневной мукой – но я не мог изменить алгоритм, зажигающий над моей головой красное сердце, не вызвав подозрений у системы. Начались бы биологические тесты на менопаузу, и устаревший софт моих планшетов мог не справиться с потоком запросов. Мне приходилось терпеть. Я мог действовать только одним способом. Я взломал твой фейстоп, Ке, и стал посылать тебе знаки своего омерзения и боли. Я атаковал позорный фетиш, который ты натягивал на меня поверх моей социальной маски. Я покрыл его синяками и царапинами, я заставлял его презрительно хмуриться в ответ на твои ласки, я показывал его тебе в кошмарах – но все это лишь раздувало твою похоть…