Юрий Данилович: След - Андрей Косёнкин

- И тем опасен, хан!

- Однако по праву встанет он над племянником и всеми иными князьями?

- И тем опасен, хан! - упрямо повторил беклеребек.

-  Но слышал я, что Византия уже признала его. Знать, и Богом возвышен он?

- И тем опасен! - в отчаянии, что и он не услышан, воскликнул Кутлук-Тимур. - Да какое нам дело, великий хан, до их неверного Бога?

- Един Бог на Небе, - усмехнулся Тохта и с любопытством взглянул на Кутлук-Тимура: осмелится ли возразить?

Известно, более иных ревностны в своей вере магумедане. Может быть, оттого, что их Бог моложе иных Богов? Или оттого, что не терпит Аллах даже Божественного соперничества?

И вновь вынужден был опустить глаза беклеребек, чтобы хан не прочёл его мыслей.

Когда же всего миг спустя Кутлук-Тимур поднял взгляд, хан хоть и восседал по-прежнему перед ним на золотой кошме, но был уже не здесь, не с ним - недоступен!

И тогда, прорываясь через величие и покой Тохтоева одиночества, крикнул беклеребек:

- Но он силён, хан!

- Кто? - неохотно возвращаясь из заоблачных высей, удивлённо спросил Тохта.

- Михаил!

- Ну и что?

- Вспомни, не он ли унизил царевича Дюденя, когда не впустил его в город! - И о том не следовало бы упоминать беклеребеку, - Дюдень был племянником Тохты, чуть не единственным из ближних родичей, оставленных ханом в живых.

Но и это не задело хана. Он лишь покачал головой:

- Никто не унизит сильного, если он сам себя не унизит…

- Но крепок князь из Твери! Неугоден! Опасен! - взмолился беклеребек.

- Довольно! - оборвал его хан. - Я не боюсь Руси. Русь - мой улус. Нет у меня врагов в моём улусе, - сказал он твёрдо и неожиданно улыбнулся: - Или ты сомневаешься в моей силе?

Так он это спросил и так улыбнулся, что у Кутлук-Тимура враз заструился пот по спине и он опять опустил глаза.

* * *

Чем далее жил Тохта, тем более понимал, что все на этом свете делается неправильно. И даже если что-то согласуется с высшей справедливостью, как её понимают люди, то потом, через годы или столетия, все вновь возвращается на круги своя. А это доказывает, что людям не дано знать ни истинной справедливости, ни того, чего хочет Небо. Суть Жизни предопределенна и неизменна, как бы люди ни тщились изменить эту суть.

Конечно, легко можно изменить судьбу человека, причём всякого человека, на это у других людей есть много приёмов и средств, но саму Жизнь изменить нельзя! Она идёт сама по себе, и проходит, и уходит сама по себе, как караван, от которого ты безнадёжно отстал. И даже если ты во главе того каравана, то ни лаской, ни плетью не заставишь верблюдов Времени бежать быстрее и не замедлишь их ход. А главное: не повернёшь, куда тебе надо, каков бы велик хан ни был ты на земле.

А людям кажется, что все во власти хана, люди верят, что если он караванщик, так знает, куда ведёт караван, и только он один, хан Тохта, понимает: даже самые могущественные и мудрые из государей не более чем погонщики. И они не знают пути, по которому вроде и гонят свои караваны, и они не ведают цели, к которой идут! Потому что никому на земле не дано изменить свыше предначертанный путь, по которому слепо бредут караваны народов. И никому не подвластна Жизнь Царств!

Однако был Темучин - Государь Государей, Владыка Человечества Делкян езен Суту Богдо Чингис-хан - вот он, постигши непостижимое, знал путь. И шёл по тому пути неустанно, несокрушимо и строго. Он вёл караван туда, куда лишь ему, и только ему было нужно! И приблизился к цели!

Но Баты поступил неверно! И прервался путь. И отдалилась цель…

Преследуя ненавистного врага своего Мухаммеда-Воителя и сына его Джелал-ад-Дина, Темучин взял на копьё весь Восток от Пекина до Кандагара. Через необозримые пустыни, через непроходимые горные перевалы, когда надо, меняя и русла рек, от страны к стране, от народа к народу, от города к городу шёл он неостановимо, победоносно и полководцам своим запрещал милосердие к побеждённым… и не было счета убитым! Но воевал он не ради крови, а ради мира/Топ кровью надеялся искупить будущее всеобщее счастье.

Да, Темучин был жестоким, но лишь потому, что глупы народы и упрямы их государи, а он стремился создать единое царство - Царство Человечества. Без крови и боли и человек не рождается! А он мечтал о великом и справедливом Царстве!

Но Темучин, в отличие от крестоносцев или же воинов Пророка, никогда не убивал людей ради возвышения одного единственно справедливого Бога над другим единственно справедливым Богом, потому что все Боги для Владыки Человечества были равновелики, а неверными он называл лишь предателей.

Но Темучин никогда не воевал ради собственного возвышения и непомерной гордыни, как некий царь Искандер, потому что и в простоте он оставался Божествен, а Божественность не требует доказательств.

Но Темучин никогда не воевал ради корыстного примысла и низких выгод, как от века делали и делают прочие государи, - для этого он был и слишком честен, и слишком богат.

Он воевал ради мира!

И, дойдя до Инда, в его водах омыв от крови копьё, Владыка Человечества установил мир на великом пространстве. Он создал могучее царство, о котором мечтал!

Но умер.

А Баты поступил неверно!

Давно сказано: на коне можно завоевать мир, но с коня управлять нельзя! Забыли то чингизиды, не продолжили начатого, не упрочили созданного, а утратили, уступили! Будто горячий ветер пустынь присыпал песком следы. И вновь юна, изнеженна и коварна в зелёных одеждах ислама непримиримо и грозно глядит на мир Азия.

Потому что Баты поступил неверно, поворотив коней с юга на север и с востока на запад. И прервался путь. И отдалилась цель. Баты поступил неверно! Он перепутал цель!

Какая же то была ошибка! Непоправимая!

Ведь Джебе и Субедей, багатуры, которых Чингиз послал на половцев, вовсе не искали войны с русскими. Напротив, предложили им дружбу. Так нет же, прямо-таки из какого-то непонятного противоречия, из непременного желания выглядеть выше и благородней (в чьих глазах?) встали русские на защиту половцев, этого дрянного народишки, состоящего сплошь из обманщиков и конокрадов. Да сами же русские от их воровства и терпели, сами и называли их не иначе как погаными! Поди же, пойми этих русских!

И при этом, взяли да и убили монгольских послов в нарушение всех обычаев и приличий!

«Что ж, мы вам не сделали зла, - сказали Джебе и Субедей. - Мы хотели с вами союза, а вы, слушаясь половцев, уби-наших послов. Хотите битвы? Да будет так!.. Бог един для всех народов, он нас рассудит».

Разумеется, половцы, по свойству своего низкого племени, предали русских. И пало их огромное множество, хотя отряд Джебе и Субедея вчетверо был меньше русского войска. А всё же монголы чтили русских, как сильный чтит сильного! Пленённых русских не зарезали, как тех же поганых половцев, но умертвили с высшим почётом, не проливая на землю кровь, - им просто переломали кости, возложив под помост, а котором багатуры праздновали победу. Так убивают лишь близких и дорогих. Так сам Чингиз велел убить своего сына Джучи, когда тот стал ему неугоден, так сам Тохта, когда пришло время взять ему царство, убил своих братьев. Но он не хотел им зла!

Однако не знали русские закона монголов, согласно которому убитый бескровно всего и теряет, что жалкую жизнь, но зато вечной остаётся его душа. И не поняли оказанного им почёта, и не приняли монгольского милосердия, - оставшиеся в живых, в ужасе вернувшиеся в дома свой, возопили об Антихристе, что грядёт на Святую Русь с востока! Забыв про то, что сами же и вложили в открытую монгольскую руку бич Божий!

Да каков же Антихрист Темучин, если сам он - Божествен? Смешно!..

Однако и то досадное недоразумение было ещё вполне поправимо. Но умер Чингиз. И снова стали слепы народы, потеряли истинный путь, что тянул Чингиз с востока на запад через кровь и войну к пониманию и миру.

А Баты поступил неверно! Зря поворотил он коней с юга на север! И не то беда, что запада не достиг, а то, что из русских сделал данщиков и врагов. Ах, если бы татары и русские стали едины, не было бы на свете выше народа и не было неколебимей державы!

Но поздно. Понимает Тохта: хоть и велик он хан на земле но бессилен что-либо изменить в Жизни Царств. Никто не поймёт его, не услышит. И печально, одиноко ему в чуждом омагумеданившемся Сарае, как тому караванщику, что отстал от своего каравана.

Вот такие странные мысли посещали порой правосудного хана Гюис-ад-дина Тохту.

А ещё жалел он о том, что не может помолиться русском Богу Исе, чей светлый и горестный лик видел на византийских иконах. Все ему казалось, что Бог этот сможет понять его и простить, и освободить его душу от горечи. А ещё сделать так, чтобы ночами, когда одиноко даже в объятиях жён, он больше не слышал последних криков братьев и хруста их позвонков.