Юрий Данилович: След - Андрей Косёнкин

Монгол, чингизид, потомок того, кто беспощадно истреблял магумедан, того, кого сами магумедане называли не иначе как Проклятый, попросил у них помощи! Да видало ли когда-нибудь Вечно Синее Небо такого бессовестного отступника?

Этого Ногаю не простили даже самые верные сторонники. Накануне сражения тридцатитысячный отряд под водительством монгольских вождей Маджи, Сангуя, Утраджи, Акбуя и Тайги оставил Ногая и перешёл на сторону золотоордынского хана. Это и предрешило исход битвы.

А самого Ногая, к слову сказать, вздел на копьё русский воин из Тохтоева войска. Вот так. Можем же, когда захотим!

На том и закончилась первая ордынская замять, пошатнувшая некогда неколебимые устои царства Джучи.

* * *

Когда Тохта убил своих братьев, ему было двадцать, когда поквитался с Ногаем - тридцать, теперь он взошёл в срединную, зрелую пору - ему минуло тридцать пять.

Лицо его жёлто, как глина, узкие, обманчиво сонные глаза прикрыты тяжёлыми веками, тускло блестящие, чёрные, как воронье крыло, волосы стянуты позади в косицу, в ухе серьга, ни бороды, ни усов, по-бабьи голые щёки лоснятся, будто помазаны жиром. В самой осанке, во всяком его движении - неторопливом и плавном, величие и покой человека, познавшего в этом мире всё и ни в чём не нашедшего наслаждения.

Равно расположенный ко всем верам, ко всем народам, да и просто ко всем добрым людям Гюис ад-дин Тохта, прозванный Правосудным, ныне должен решить, кто станет первым из князей в Русском улусе. Да есть ли ему какое дело до того, кто будет править в этом забытом милостями Вечно Синего Неба, да и не самом обширном улусе его великой империи?

«Кто будет, тот и будет…» - именно это скучное безразличие явно читалось на ханском лице. Но было бы заблуждением, глядя на брезгливо опущенные углы губ, на затянутые поволокой равнодушия глаза, посчитать так.

«Когда есть царство, им нужно править! А царство - это государево тело, и как простому человеку важен и дорог всякий его член, будь то печень или сердце, или даже малый мизинец, так и государю важна и дорога всякая пядь земли в его государстве. А если на мизинце загноился ноготь, его надо лечить. Чтобы потом не пришлось отрубать всю руку…» - так полагал Тохта.

Неожиданно и для самого Тохты вокруг становления великого уруситского князя среди его главных визирей, первых сановников и самых ближайших советников разгорелись необычайно жаркие споры. Одни, во главе с беклеребеком, крепко держали сторону московского князя Юрия, другие, и среди них влиятельнейший бохша Гурген Сульджидей, стояли за князя тверского.

* * *

Некогда, в пору борьбы за власть, да и до самой смерти Ногая, глава ордынских ламаистов Гурген Сульджидей имел на хана огромное влияние. Поди, не зря в Сарае называли все ведающего и все примечающего бохшу «ханским глазом». И худо было тому, кто попадал в поле пристального внимания цепкого взгляда бывшего степного охотника.

Однако меняются пристрастия, меняются и советники. Гурген постарел, в то время как сам Тохта стал вполне мудрым мужем. Теперь он уже куда спокойней относился к счастливым предсказаниям или же гибельным, мрачным пророчествам Сульджидей.

..Счастливые предсказания сбывались собственной волей хана, до мрачных же надо было ещё дожить. К тому же частенько за пророчествами могущественного бокши Тохта обнаруживал обычные земные цели, которых пытался добиться Учитель.

Вот и теперь цель Гургена состояла вовсе не в том, чтобы поставить в русском улусе законного правителя, но в том, чтобы в заочном споре одержать победу над ненавистным ему беклеребеком Кутлук-Тимуром, а в его лице над всеми магумеданами, медленно, осторожно, но верно теснившими наивную и простодушную веру монголов.

В последнее время все яростней в разноязыком, многолюдном и, что примечательно, веротерпимом Сарае разгорались споры о том, чей Бог выше? И никто не мог убедить друг друга В; собственной правоте. Но что слова - дым! Куда красноречивей были башни минаретов и круглые купола мечетей, будто единым мановением подозрительно щедрой руки тут и там вознёсшиеся над пыльными улицами.

А ведь когда Сульджидей убеждал юного царевича Тохту Подняться на братьев (а это именно он подвиг его на борьбу!), то главная цель бохши заключалась в том, чтобы очистить Орду от магумеданской заразы, вползшей в ханские шатры коварно змеёй с Востока.

Но достигши величия, и Тохта оказался слаб. Не в вольной степи и великих походах ищет он теперь славы, а в роскоши, в богатых нарядах, в жирной пище и сладком питье, и самое страшное, в лживых, коварных словах магумеданских льстецов.

- Ты дай нам власть войти в душу твоих народов здесь, на земле, и восславят тебя все народы здесь, под луной, а на Небе получишь ты покой и вечное наслаждение в объятиях чистейших девственниц… - обещают они.

И хан благосклонен к ним! Не им ли в угоду привлёк к себе и возвысил надо всеми князьями Кутлук-Тимура, лживого из лживых, коварного из коварных?!

- Ты был мне всегда вместо сына, - пытался увещевать Тохту Сульджидей. - Почему не слышишь больше меня? Или и ты ради прельстительной веры арабов отступился от Джасака Божественного Чингиза?

Сам Чингиз, и о том мы уже говорили, веровал в Предопределение Вечно Синего Неба (Мёнке-Кёкё-Тенгри) и в единого Бога, подателя богатства и бедности, жизни и смерти. Всем монголам он заповедовал веровать в того Бога без имени, потому что знал: лишь БОГ БЕЗ ИМЕНИ может объединить все народы в единое Царство.

Однако Чингиз был мудр и прощал заблуждения прочих, предоставляя всякому право веровать в того, в кого он уверовал, будь то Будда, Моисей, Иисус или Магомет, потому что все они суть одно - тот же Бог.

- Ты знаешь, я верен Закону! - раздражённо отмахивался Тохта. - Подобно Чингизу, я верю лишь в Единого Бога, но, подобно ему же, я почитаю и остальных Богов! Чего ты ждёшь от меня?

- Я жду, когда ты услышишь меня! Я жду, когда над прочими ты возвысишь веру монголов, и тогда станет она крепка и воцарится мир!

- Нет, Сульджидей, не будет мира!

- Но разве не верно сказано: чья власть, того и вера? Оглянись, в наше Вечно Синее Небо вознеслись полуночные полумесяцы!

В Ты хочешь, чтобы я разрушил чужие храмы?

Да, этого хотел Сульджидей! И неустанно мрачно пророчествовал. Но видел лишь досаду и раздражение в глазах хана, когда говорил ему очевидное.

Зоркий умом Сульджидей с ужасом понимал: моложе, хитрей и сильней арабский Магомет безымянного монгольского Бога! Вскоре рухнет величайшая из империй самых свободных людей, созданная несокрушимой волей Чингиза! Рухнет, подточенная изнутри Алкораном - презренной и лицемерной «верой покорных», злой верой рабов.

И о том без устали пророчествовал Гурген. Однако отчего-то недоступны были уши хана для его слов, они вызывали лишь досаду и раздражение.

«Неужели так велика воля Аллаха, что зрячим застилает глаза, умных отвращает от знания, осторожных делает легкомысленными, а смелых трусливыми?..» - изумлялся Сульджидей, и отчаяние сокрушало сердце старого охотника, воина и мудреца.

Видно, одно лишь ему оставалось: из последних сил досаждать беклеребеку Кутлук-Тимуру. Что он и делал при всяком удобном случае. Потому и поддерживал Михаила. Потому и чернил, сколько мог, московского князя.

Но на самом деле до русского улуса Сульджидею не было никакого дела. Он не верил, да и мысли такой не мог допустить, что печальный и строгий Бог русских Иса взамен древнего безымянного Бога мог стать Богом монголов, хотя бы для того, чтобы им не стал Магомет.

Иса Сульджидею казался слабым.

Что ж, и мудрецы ошибаются…

* * *

Уж где он про то прознал, сказать трудно, но о жизни русского улуса и об обстоятельствах распри, а главное, о свойствах души претендентов Гурген Сульджидей знал неожиданно много.

- Не льстись, хан, Юрьевыми посулами, - предупреждал он. - Ныне даст полтораста, а завтра и малой пятины с него не возьмёшь. Сам знаешь, слаба Русь! А не далеко бежит конь в худом теле.

Ну про то, что Юрий завирается, хан и сам, предположим догадывался, а вот, например, о том, что московский князь девкам-ведуньям глаза самолично колет, впервые услышал. Но лишь пожал плечами: и то для правителя изъян не велик.

- Не велик, - согласился бохша. - Хотя жестокость не к девкам приемлема, но к врагам. Однако же и то заметь, хан: не с простой девкой забавился, а с ведуньей. Не для забавы, от страха он ей глаза выколол! Какого пророчества убоялся? Или нужен тебе слуга, чей путь чёрен?

А в другой день рассказал, как дрогнул Юрий в бою. Таких-то воинов, если отыскивались вдруг среди них, монголы, прежде чем убить, на позор одевали в бабье платье и к ослиным хвостам привязывали. Потому и не было среди них трусов.