Годы в огне - Марк Гроссман

Полный день они чинили стены и крышу, наперебой таскали из сарая доски со слабым, почти неуловимым духом сосны.

И за все это длинное время Васса даже не вышла поглядеть, как подвигается дело.

— Чо это она? — почесал в затылке Данила, когда они спустились с крыши. — А ежели мы чо не так прибьем?

— Почему же не так? — успокоил мальчика взрослый. — Ведь недаром говориться, що дило майстра боиться.

— Хоть бы поесть позвала, — вздохнул мальчишка. — Скоро совсем стемнеет. — Он пожал плечами. — Вовсе обжора стал. Не наедаюсь никогда.

— Нет, не обжора.

— А отчего ж всегда голодный?

— Оттого, что харчувався тильки хлибом та водою. Да и то не вволю.

— Может, и так.

Внезапно мальчик переменил тему.

— А гвозди-то у меня в ящике целые остались. Глядишь, дома чо подлатать — они и сгодятся. Ладно, я к маме пойду.

В эту минуту на крыльце показалась Хухарева. Она с прежней живостью поглядела на Лебединского, усмехнулась, спросила:

— Чего вечерять не идете? Или без поклона не явитесь?

Взрослый и мальчик оживленно поглядели друг на друга и быстро направились в горницу.

На столе снова дымился борщ, с говядиной и томатом, и они славно поели. А Васса сидела в сторонке и, смущая Дионисия, пристально смотрела на него.

Потом так же, как и вчера, выпроводила мальчишку, молча принесла из шкафа настойку, налила в стаканы и, не чокаясь, выпила.

Кивнула на оконные занавески.

— Задергушки закрой.

Придвинула стул к Лебединскому, подождала, когда он осушит свою посудинку, и, усмехаясь, спросила:

— А чо меня не погреешь, солдат?

Дионисий смутился, пытался пошутить:

— Не лупай очима — не твоя дивчина!

Васса пристально посмотрела на него, полюбопытствовала:

— А ты часом не красный?

— Нет. А что?

— Мудреные они больно. Нет, чтоб с бабой поголубиться, — митингуют.

— Отчего ж?

— Такой устав у них. Ни богу свечка, ни лукавому дудка.

Хухарева внезапно села Лебединскому на колени, поерошила ему волосы, укорила засохшим голосом:

— Поди дверь закрючь. Али не учен ничему?

Дионисию стало не по себе от этой откровенной бабьей охоты, и он, чтоб не ссориться, сказал первое, что пришло на ум:

— От судьбы в подоле не спрячешься… Да и устал я нынче, госпожа Хухарева.

Васса сердито усмехнулась.

— Огонь огнем разжигают…

Добавила тоскливо:

— И так в России баб перевес, а тут еще войны эти… Господи… Житья никакого нет.

Лебединский посидел немного для приличия у стола, извинился, что утомлен, ушел в комнатку, где ночевал, быстро разделся.

Почти тотчас пришла Хухарева, села на край кровати, предложила:

— А ты женись на мне, а? По крайности сыт будешь.

Он соврал:

— Женат уже.

— Вижу, не к душе я тебе, — буркнула Васса нетрезво. — Пожалеешь еще, дурак.

Заключила с внезапной насмешкой:

— Плохой мужичишка, а все бабе покрышка. И того нет.

Дионисий понимал, что она задирается, даже жалел бабенку, но молчал.

Хухарева потопталась у кровати и неверной походкой ушла к себе.

Утром Лебединский сразу выглянул на улицу, там уже сидел Данила, и они без промедлений полезли на крышу, залатывать дыры.

Закончили к обеду. Вассы все не было, и Дионисий решил починить колодец. К вечеру обновили подгнивший сруб, благо нашлись бревна, полили из масленки железные петли ворот, а хозяйка все не показывалась из дома.

— Ну, отмастерились на сегодня. Ты вон как работал — даже чуб нагрелся.

Взрослый отнес молотки и гвозди в погреб, закрыл его на замок, повесил ключ на стенной крюк и сел рядом с мальчиком на перевернутую тачку.

— Починка — доброе дело, — сказал он, сворачивая папиросу, — однако теперь война, время нелегкое. Зачем она ремонт завела?

— А чо ей война? Она мукой, мясом, салом барышует. В деньгах купается.

— Где ж товар берет?

— А в станицах. Там всего полно, ежели поискать лучше.

Он покосился на дверь дома, сообщил тихо:

— В городе она, Хухарева, барахлишко скупает — и в станицы везет. Мамка мне говорила.

Вздохнул.

— Шибко богатая, эта Васса. Ты бы женился на ней, жили бы, как у Христа за пазухой.

— Не хочу я ни у кого за пазухой жить, Даня. Мне даровой хлеб в горло не полезет. Да и ниде нема его, лежачого хлиба.

И, чтобы подбодрить Морошкина, пошутил:

— А зачем нам деньги? Мы и сами золото.

Мальчишка грустно покачал головой.

— Хорошо вам так говорить. А у меня вон сколько баб на руках. Их кормить надо. А чем?

Дионисий обнял мальчика за плечо.

— Придумаем что-нибудь. И в наше виконце загляне сонце!

Помедлил, спросил:

— А где же муж ее, Хухаревой? Она сказала — «был».

— Это правда — был. Убили его.

— На войне?

— На войне.

Лебединский устал сидеть на тачке, поднялся, потоптался на месте.

— Видно, уходить надо. Как мыслишь?

— А чо уходить? Кормят вон как, и дело нетрудное.

Дионисий усмехнулся.

— Харчем и не пахнет.

— Непременно покормят. Ведь полный же день корпели.

Мальчик повздыхал, посоветовал:

— Потолкуйте с Хухаревой. Может, еще какая работа сыщется.

— Пустое, Даня: хозяйка скучна. А коли так — то и дела нет.

— Чо это она? — снова, как и вчера, спросил Морошкин.

— Як зна́ти? Може, грошей багацько, а щастя мало.

Лебединский поскреб затылок ногтями.

— Не знаешь — вдруг еще кому наши руки нужны?

— Не.

Мальчик уныло молчал, будто понимал, что придется насовсем расстаться с добрым человеком, но вдруг оживился.

— Говорили, купцу Кривошееву дворник надобен, но, чай, неправда это. Там есть — Филипп Егорович Кожемякин, а прозвище «Филин». Я его знаю. Хороший дед. Только жизнь его сильно перекосила. Он на ногу кривой.

Данила вскочил с тачки.

— Тут близко. Давай сходим.

— Ну, что ж — де видвага, там и щастя. Наведаемся. Хозяйку лишь подождем.

Уже смеркалось, когда Хухарева спустилась с крыльца, сунула Даниле узелок с едой, сказала Лебединскому:

— На том урок окончен, Дионисий Емельянович. Вами премного довольны. Однако прощайте.

Потопталась, сказала, глядя в сторону:

— Гости скоро пожалуют. А утром — в путь. Дела у меня.

Внезапно приказала мальчику:

— Сбегай-ка за угол, там семечки продают. Купи. Сунула ему в ладошку деньги, дождалась, когда захлопнется калитка ворот, повернулась к Лебединскому.

— Обидел ты меня, парень. Не ждала я того.

Вдруг осведомилась:

— Может, останешься? Нет?

Не дождавшись ответных слов, запихнула Лебединскому в карман пачку бумажных денег и, резко повернувшись, ушла в дом.

Явился Данила, удрученно вздохнул.

— Нигде семечек нету. Вот жаль.

— Ступай снеси деньги, и уйдем отсюда.

Мальчик побежал в горницу, вернулся веселый: Васса сказала, чтоб капитал оставил себе. Запихивая бумажку за пазуху, торжествовал:

— Нищему кошелек не страшен, дядя Дионисий!

Лебединский вытащил деньги, пожалованные ему Вассой, разделил их на глаз пополам, отдал Даниле его часть.

Сделав вид, что не заметил удивленно-благодарного взгляда своего помощника, пошел к калитке.

Мальчик тотчас перебросил ремень ящика через плечо, сунул сверток с едой под рубаху, ближе к деньгам. И они покинули двор Хухаревой.

Почти всю дорогу молчали. Данила недоумевал, отчего Дионисий Емельянович не остался у богатой и нежадной Вассы, а Лебединский, напротив, был весел в душе, даже испытывал неясное облегчение, будто покончил с неудобным для совести днем.

Вскоре они остановились у старинного каменного особняка с амурами на фронтоне.

— Там звонок на двери, его покрутить надо, — пояснил мальчик.

— Ну, ладно — беги! — протянул руку взрослый. — Только свой адрес скажи. Я непременно наведаюсь.

— Ага, наведайся! — обрадовался мальчишка. — Не забудь, я на Болотной живу. Дом богатея Колбина. Да не сам дом, а развалюшка во дворе.

И, неловко обняв Лебединского, кинулся восвояси. Ему, конечно же, не терпелось скорее отдать матери деньги и провиант.

Дионисий поднялся на крыльцо, покрутил звонок. Дверь долго не открывалась, потом возникли звуки отпираемого запора, и перед Дионисием появилась молодая женщина в темном вечернем платье.

Она вопросительно взглянула на незнакомца, спросила:

— Вы ко мне?

— Если Кривошеева — к вам.

— Слушаю.

— Мне говорили, вы ищете дворника. Впрочем, кажется, уже нашли?

Хозяйка окинула взглядом нежданного гостя. В наступающем сумраке он показался ей красивым и сильным, женщина решила — не опасен, и сказала:

— Пройдите, пожалуйста, поговорим.

Кривошеева провела Лебединского в гостиную, попросила сесть, опустилась на стул напротив.