О свободе воли. Об основе морали - Артур Шопенгауэр

с самим делом, так и с кантовскими взглядами на него: ведь Кант везде (например, «Критика практического разума», с. 175; R., с. 228[185] именно моральный элемент в нас выставляет находящимся в самой тесной связи с истинной сущностью вещей, даже прямо к ней относящимся; также в «Критике чистого разума» всюду, где несколько яснее выступает таинственная вещь в себе, в ней можно узнать моральную часть нашей природы, волю. Но это оставлено автором без внимания.

В § 4 я показал, что Кант без околичностей заимствовал императивную форму этики – т. е. понятия долженствования, закона и обязанности – из теологической морали, причем ему, однако, пришлось отказаться от того, что только и дает там силу и значение этим понятиям. И вот, чтобы все-таки обосновать эти понятия, он не останавливается перед утверждением, что само понятие обязанности должно быть также и основанием ее выполнения, т. е. обязующим принципом. Поступок, по его словам (с. 11; R., с. 18)[186], в том лишь случае обладает подлинной моральной ценностью, если он совершается исключительно из долга и просто ради долга, без всякой к нему склонности. Ценность характера начинает сказываться только в том, когда человек без сердечной симпатии, холодный и равнодушный к страданиям других и не будучи, собственно, по своей природе филантропом, все-таки совершает добрые дела просто под давлением тягостной обязанности. Это возмутительное для истинно морального чувства утверждение, этот апофеоз бессердечия, прямо противоположный христианской морали, выше всего ставящей любовь и полагающей в ней всю ценность (1 Кор., 13: 3[187]), этот бестактный нравственный педантизм удачно осмеян Шиллером в двух эпиграммах под заглавием: «Сомнение совести» и «Решение»[188]. Ближайший повод к этим эпиграммам дали, по-видимому, некоторые всецело сюда относящиеся места в «Критике практического разума», так, например, на с. 150 (R., с. 211): «Убеждение, которое ему надлежит иметь для соблюдения этого закона, состоит в том, чтобы соблюдать его из чувства долга, а не из добровольного расположения и во всяком случае не из непринуждаемого, самостоятельно и охотно осуществляемого стремления соблюдать его»[189]. Тут должно быть повеление! Какая рабская мораль! Там же еще, на с. 213 (R., с. 257) говорится: «Даже чувство сострадания и нежной симпатии, если оно предшествует размышлению о том, в чем состоит долг, и становится определяющим основанием, тягостно даже для благомыслящих людей; оно приводит в замешательство их обдуманные максимы и возбуждает в них желание отделаться от него и повиноваться только законодательствующему разуму»[190]. Я смело утверждаю, что вышеупомянутый (изображенный на с. 11; R., с. 18)[191] бездушный, безразличный к чужим страданиям благодетель во всех своих поступках (если у него нет побочных целей) не может руководствоваться не чем иным, как рабской дезидемонией[192], все равно – титулует ли он свой фетиш «категорическим императивом» или Вицлипуцли[193]. Что же иное могло бы подействовать на черствое сердце, как только не страх?

Соответственно вышеизложенным взглядам (с. 13; R., с. 19[194]) моральная ценность поступка заключается отнюдь не в цели, с какою он совершен, а в правиле, какому человек следовал. Против этого я укажу на то, что только цель решает вопрос о моральной ценности либо неценности деяния, так что одно и то же действие, в зависимости от своей цели, может быть достойным порицания или похвалы. Поэтому также всякий раз, когда между людьми обсуждается какой-либо поступок, имеющий известное моральное значение, каждый доискивается намерения и только в соответствии с ним делает оценку этого поступка; равным образом, с другой стороны, только намерением оправдывает себя человек, когда видит, что его поступок понят в другую сторону, и только на умысел ссылается он, когда этот поступок имел вредные последствия.

На с. 14 (R., с. 20) мы получаем, наконец, определение основного понятия всей кантовской этики, определение долга, это «необходимость поступка из уважения к закону»[195]. Но что необходимо, то совершается и бывает неизбежным; между тем поступки по простой обязанности не только большею частью остаются неисполненными, но даже сам Кант сознается (с. 25; R., с. 28[196]), что совсем нет достоверных примеров готовности действовать из чистого долга. И на с. 26 (R., с. 29[197]) он говорит, что «невозможно из опыта привести с полной достоверностью хотя бы один случай, где сообразное с долгом действие основано исключительно на чувстве долга», см. также с. 28 (R., с. 30) и с. 49 (R., с. 50)[198]. В каком же смысле можно такому поступку приписывать необходимость? Так как по справедливости надо истолковывать автора всегда в самом благоприятном для него смысле, то мы скажем, что мнение Канта заключается в следующем: должный поступок необходим объективно, субъективно же он имеет случайный характер. Но как раз это не так легко себе представить, как сказать: где же объект этой объективной необходимости, которая по большей части, а быть может, и всегда не дает своего результата в объективной действительности? При всей готовности к справедливому толкованию я все-таки не могу не сказать, что выражение из определения «необходимость поступка» есть не что иное, как искусственно скрытое, очень натянутое описание слова «долг». Эта умышленность становится для нас еще яснее, если принять в расчет, что в том же определении употреблено слово «уважение» там, где имелось в виду «повиновение». Ведь в примечании на с. 16 (R., с. 20) говорится, что уважение «означает лишь сознание того, что моя воля подчинена закону без посредства других влияний на мои чувства. Непосредственное определение воли законом и сознание этого определения называется уважением[199]. На каком языке? То, о чем здесь говорится, называется по-немецки gehorsam («повиновение»). А так как слово «уважение» не может быть без основания таким неподходящим образом поставлено на место слова «повиновение», то оно должно, конечно, служить какой-либо цели, и цель эта, очевидно, заключается не в чем ином, как в том, чтобы прикрыть происхождение императивной формы и понятия обязанности из теологической морали, подобно тому как мы сейчас видели, что выражение «необходимость поступка», столь натянуто и неудачно заступающее место долженствования, избрано лишь потому, что Soll («должен») есть именно язык заповедей. Таким образом, приведенное определение: «долг есть необходимость поступка из уважения к закону» – выраженное простым и прямым языком, т. е. без маски, будет гласить: «Долг обозначает поступок, который должен быть совершен из повиновения перед законом». Вот в чем «ядро пуделя»[200].

Теперь обратимся к закону, этому последнему краеугольному камню кантовской этики! Каково его содержание? И где