Клеопатра - Карин Эссекс

— Тогда почему бы нам не спросить позволения царя? — поинтересовалась Хармиона.

— Царь беспокоится о моей безопасности, вот и все. Он горячо одобрил поездку с целью религиозного просвещения. Кроме того, после достижения двадцати лет проходить посвящение уже нельзя.

— У тебя еще целых семь лет впереди. — Хармиона прищурилась. — Я знаю, почему ты это делаешь.

— Потому, что не смогу сделать этого в Александрии. Там я царевна и представляю богиню Исиду, там подобная церемония была бы полна скрытого смысла. Здесь, в Эфесе, я могу оставаться безымянной и полностью посвятить себя богу.

Клеопатра завершила свою речь, весьма довольная силой аргументов и убедительностью тона. Однако предположения Хармионы оказались достаточно близки к истине. Женщины Эфеса были ярыми поклонницами Диониса. Таинственные интонации, с которыми они повествовали о безумных вакхических обрядах, захватывали воображение Клеопатры. В обычное время с этими женщинами было скучно. Когда Клеопатре приходилось проводить дни вместе с гречанками в тех домах, где останавливались она и ее отец со свитой, эти дамы целыми часами молча занимались своими привычными обязанностями. Пряли. Пряли. Пряли. Присматривали за кухней. Снова пряли. Надевали украшения. Изолированная жизнь этих гречанок — вдали от мужчин, от городской жизни, от бурления греческих рынков — заставляла царевну скучать и внушала ей отвращение. Но когда заходил разговор о боге и о мистериях, голоса оживлялись, на лицах вспыхивал румянец, руки начинали двигаться с грациозной быстротой, словно листья на ветру. Широко раскрыв глаза, женщины оглядывались через плечо, чтобы посмотреть не шатаются ли поблизости их мужья — их повелители, их назойливые господа, желающие подслушать рассказ о тайных путях поклонения богу. Ибо казалось, что, когда мужчины взрослели и получали позволение выйти в широкий мир, они лишались права участвовать в обрядах Диониса и лишь женщины оставались служить ему, одни только женщины были неизменно верны своему богу. Царь Птолемей XII Авлет стал исключением. Но он был не просто самым ярым приверженцем бога — он и сам представлял собой бога. Склонный к лицедейству сильнее, нежели обычные представители его пола; к тому же, будучи музыкантом, он более других желал служить Дионису.

И ныне дочь обнаружила источник его веры. Она видела, как возбуждены женщины, и желала знать, чем вызвано такое возбуждение. Она хотела принять участие в безымянном совокуплении, которое последует за обрядом. Ей надоело ничего не знать об этом таинстве. Она еще юна, но разве во всех остальных отношениях она не развита не по годам? Что такого особенного в мистериях? Клеопатра спросила об этом одну из женщин, которая ткала что-то на станке, не отрывая глаз от челнока, сновавшего в проворных пальцах. Женщина прекратила работу и прошептала, округлив губы:

— Дитя, это сущность самой жизни.

* * *

Когда пришло время, Клеопатра распустила волосы и вместе с остальными босиком побежала сквозь ночь к пещере. Тьма озарялась факелами, отбрасывавшими на стены призрачные тени. Сырой морской воздух внутри священной пещеры был густ и едок от испарений множества тел, он словно налипал на кожу влажной пленкой. Козел, привязанный за рога к алтарю, блеял и брыкался, встревоженный присутствием множества людей и предчувствием собственной судьбы. Клеопатра посмотрела в беспокойные желтые глаза животного. Она уже выпила слишком много вина из чаши, которую посвящаемые передавали по кругу из рук в руки, и теперь ощущала странную легкость в теле и тяжесть в голове. Царевна была испугана. Это место не было местом возвышенного почитания бога, наподобие того храма, который возвел ее отец; оно ничем не напоминало украшенную резьбой и картинами залу во дворце. Это место было первобытным, таинственным, скрытым от глаз, тут могло произойти нечто совершенно дикое.

Старуха-менада с торчащими во все стороны серебристыми волосами надела на Клеопатру небрежно сплетенный венок из плюща, отчего царевна ощутила еще более сильное покалывание по всей голове. Она выпила чашу отвратительно пахнущей жидкости — грибной настойки, которая должна была даровать ей еще более тесное единение с богом. Это было все равно что пить ил или жидкость, выцеженную из мертвого тела, — нечто не предназначенное для человеческого вкуса. Отвратительное пойло смешалось в желудке Клеопатры с вином, и она извергла эту омерзительную смесь наружу.

Судорога скрутила внутренности девушки, заставив ее согнуться. Она слышала невнятный гул в ушах, как будто у нее в голове закрылись незримые двери, отрезав ее от остального мира и замкнув внутри собственного тела. Царевна гадала, не бог ли это наказывает своих почитателей — любопытных смертных, взыскующих близости с ним, желающих проведать секреты, таящиеся под поверхностью земли, познать таинство, заставляющее распускаться цветы и плодоносить виноградные лозы.

Прошло много времени — или совсем мало? — и Клеопатра вновь начала осознавать окружающее, слышать голоса вакханок, выкрикивающих имя бога. Голоса эти звучали невнятно, словно доносились из глубокого тоннеля. Звук превратился в песню, а затем снова стал чистым звуком, не словом и не именем, но просто гулом, который набирал силу, смешиваясь с эхом, отраженным от стен пещеры, и с блеянием козла. Клеопатра присоединилась к хору, вновь и вновь повторяющему имя бога. Голос царевны слился с бушующим вокруг вихрем, и она сделалась одной из многих, уже не царевной, запертой внутри себя, а лишь нотой в общем опьяняющем шуме.

— Его имя — это Слово.

Жрица заставила посвящаемых повторять эту фразу снова и снова. Клеопатра двигалась вместе со всеми вокруг жертвенного огня, вокруг блеющего козла, пока гул не сделался движением. Но она ничего не чувствовала. Она услышала пронзительный предсмертный крик животного и затем увидела, как брызнула кровь. Кто-то толкнул Клеопатру сзади, ее шатнуло вперед, и теплый поток жизненной влаги обагрил ее ступни. Чьи-то ладони оставляли алые пятна на ее одежде, на ее лице. Клеопатра закричала и продолжала кричать, размазывая кровь по телу.

Затем она бежала. Над нею больше не нависал свод пещеры — вокруг была лишь бесконечная ночь. Она бежала вместе с женщинами, и позади каждой из бегуний стелились по воздуху распущенные волосы — словно мантия. А вместо дорогих притираний и румян лица их покрывала кровь козла. Влажная трава обжигала босые ноги, заставляя обнаженную кожу икр покрываться мурашками. Когда трава под ногами сменилась песком, женщины стали оскальзываться и замедлили бег. Внезапно холодная морская вода коснулась лодыжек Клеопатры, ее колен, шеи, пока наконец девушка не окунулась в море с головой, борясь с набегающими волнами и пытаясь выплыть туда, где металось пламя факелов, которые женщины держали высоко над водой. И смех. Так много смеха. Теперь он уже не отражался от стен пещеры, а рассыпался и уносился вдаль вместе с легким морским ветерком, словно полный страсти призыв.

Морское дно под ногами Клеопатры внезапно куда-то исчезло, желудок подкатил к горлу и дыхание пресеклось, когда она вдруг оказалась вознесена на крепкое влажное плечо. Ей почудилось, что она сейчас переломится надвое в поясе, и она брыкнула ногами, едва не сверзившись в воду головой вниз. Пленитель отклонился назад, и они оба рухнули в море. Клеопатра, испуганная, попыталась ускользнуть, но он схватил ее сзади и вынес из воды, словно ребенка. Девушка не знала, бороться ей или нет. Она хотела оттолкнуть его, но ведь если она сделает это, то не познает бога и не познает мужчину. Царевна покорилась сильным рукам и закрыла глаза, слизывая соленую воду, которая струилась с пряди волос, упавшей ей на лицо.

Затем она оказалась на земле, ощущая спиной колючую траву. Клеопатра открыла глаза, но кругом было темно. Они ушли от берега в уединенное местечко за храмом Артемиды. Пленитель ее был лишь темной фигурой, призраком, стоящим рядом с нею на коленях. Потом он выпрямился во весь рост и посмотрел на нее сверху вниз. Лунный свет озарил жутковатую раскрашенную маску, скрывавшую его лицо. Уголки гигантских пурпурных губ смотрели вниз — это была маска недовольного бога. Тело мужчины было стройным и мускулистым, но безволосым. Атлет, подумала Клеопатра. Быть может, она уже видела его на играх? Знает ли он, кто она такая? Она снова закрыла глаза и услышала звук рвущейся ткани — мужчина разодрал на ней одеяние.

— Ты же еще совсем ребенок, — произнес он.

Голос был молодым, а не густым и низким, как у более зрелых мужчин — у отца или у родичей. Или у Архимеда. Он был немногим старше ее самой. Но он уже миновал границу юности и стал мужчиной — его мужское естество было напряжено и выдавалось вперед, подобно копью.

Он и вошел в нее, словно ударил копьем, раня, затрагивая то место в глубине, до которого прежде не дотрагивался никто. Клеопатра посмотрела ему прямо в глаза. Это был единственный способ перетерпеть боль. Осязание вернулось к девушке, но теперь она желала снова впасть в прежнее онемение. Она продолжала смотреть ему в глаза, гипнотизируя и себя и его, в то время как он двигался, изгибаясь и толкаясь. Он тоже не сводил с нее глаз; оба не знали ничего лучше, кроме как честно сыграть свою роль до конца. Он вновь ранил ее грубым вторжением мужской плоти, так что она выкрикнула имя бога. Мужчина, казалось, был испуган и огорчен, но тоже принялся выкрикивать имя бога, пока Клеопатра наконец не осознала, что не просто повторяет слово, но задает ритм движений. Она оставила всякое сопротивление и сомкнула ноги вокруг его обнаженных ягодиц. Теперь не было ничего, кроме этого. В мире не осталось ничего, кроме движения, боли и ритма. Хватая ртом воздух, давясь божественным именем, Клеопатра чувствовала запах мокрого венка из плюща, запах влажного соленого юношеского тела и странный мускусный аромат, исходящий от нее самой.