Три круга войны - Михаил Колосов

— Ну, накурились? Продолжим занятия. Взвод! В две шеренги становись!

Загасили окурки, затоптали сапогами, заспешили на свои места.

Видит Гурин: Харламов тоже становится, в роту не пошел. Угрюмый, носом подергивает, молчит. «Пусть, я его не замечаю», — решает для себя Гурин и подает команду:

— Равняйсь!

— Товарищ сержант, кто-то бежит к нам.

Гурин оглянулся — связной, запыхавшийся, машет рукой, показывает в сторону лагеря. Не поймет Гурин, что это значит. Наконец тот приблизился, сказал:

— Все — в лагерь! Быстро, по тревоге. А где остальные?

— Второй взвод вот там, за тем холмиком, и остальные где-то в той стороне, — указал он связному и скомандовал своим курсантам: — В лагерь — бегом!

В лагере было необычно оживленно: все суетились, бегали, куда-то собирались. Запыхавшийся старшина Богаткин побежал из штаба батальона к себе в хозвзвод. Вслед за старшиной из штаба повалили офицеры, в том числе комбаты пулеметного и минометного. Значит, опять объединяются для выполнения какой-то задачи. Максимов издали махнул Гурину:

— Ко мне. Привел взвод?

— Да. А что случилось?

— На передовую выступаем. Нам поручено занять оборону в излучине Днестра. Сейчас привезут боепитание, получим и вечером форсированным маршем двинем. Готовься сам и ребят предупреди, чтобы никто никуда ни на шаг.

К ним подошел комсорг батальона:

— Гурин, надо срочно провести в роте комсомольское собрание. Короткое, но четкое: комсомолец в бою.

— А кто доклад сделает?

— Сам сделай.

— Но я же никаких подробностей не знаю! Задачу надо ставить.

— Какие тут подробности? Уходим на передовую. Задача одна: быть храбрыми, быть первыми в бою, бить немцев без промаха.

— Я помогу, — сказал Максимов. — Сделаю доклад. Пошли.

Заглянул Гурин в свою землянку, курсанты беззаботно валялись на соломе — рады были отдыху.

— Что там, товарищ старший сержант?

— Вечером выступаем на передовую. Будьте готовы. — Гурин взглянул на Харламова. Он сидел, жевал что-то, усиленно работая своими могучими челюстями. Услышав, перестал жевать, рот так и остался раскрытым. — Комсомольцы, на собрание. Срочно. — Гурин вышел из землянки. У ротной канцелярии столкнулся с Хованским. Идет — шинель на руке, в другой — автомат, за спиной вещмешок.

— Ты куда, Мальбрук, в поход собрался? Сейчас комсомольское собрание.

— Не могу. Уезжаю.

— Далеко ли?

— В штаб дивизии связным от батальона. Желаю тебе, Вася!..

— И тебе, Коля… Будь!.. — Гурин пожал Хованскому руку, долго смотрел ему вслед.

В ночь все три учебных батальона выступили на передовую, навсегда покинув свой лагерь. Вместе с ними покинул и Гурин свою первую военную «академию».

В излучине

ередовая встретила курсантов нервозно: немцы то и дело палили в небо ракетами, освещая нейтральную полосу, беспрерывно постреливали из пулеметов, через каждые час-полтора накрывали минометным огнем наш передний край.

Излучина Днестра… Эти два слова вот уже несколько месяцев не сходили ни со страниц фронтовых газет, ни из разговоров солдат и офицеров — здесь все время шли бои «местного значения». При наступлении наши войска вышибли немцев с левого берега реки почти на всем ее протяжении, в том числе и из излучины. Но эта излучина, а попросту — большая петля Днестра, глубоко вдавалась в сторону противника, и немцы не преминули воспользоваться этим — ударили с флангов и петлю эту отрезали. Отрезали и вцепились в нее мертвой хваткой. Еще бы! Ведь это был их плацдарм на этой стороне Днестра. И конечно же этот их плацдарм для нас все время был как прыщ на неприятном месте: мы стремились выбить немцев из излучины, а немцы удерживали ее изо всех сил. Они укрепили свою оборону минами и проволочным заграждением, мы тоже свою крепко держали.

И вот в эту излучину привели курсантов. Они тихо сменили какую-то крупную часть и заняли оборону на обширном пространстве: расстояние между солдатами было огромно, будто и не на передовой, а в тылу часовые посты.

После уже Гурин узнал задачу, которую решал их объединенный учебный батальон в этой излучине. Готовилось большое наступление, которое потом закончилось разгромом Ясско-Кишиневской группировки противника, и наше командование делало все, чтобы немцы думали, что наступление начнется именно со штурма плацдарма. Поэтому здесь всячески демонстрировалось передвижение войск и скопление техники. Курсанты выполняли ту же задачу.

А теперь, в канун наступления, все части, назначенные к прорыву, были скрытно и быстро переброшены в зону главного наступления, а оборону в излучине против немецкого плацдарма занял учебный батальон.

Весь этот хитроумный план курсанты узнали лишь много времени спустя, а тогда вся стратегия высшего начальства для них была за семью печатями. Для солдата передовая — всегда только передовая, наступление — всегда наступление, то ли это разведка боем, то ли это штурм в рамках большого прорыва.

И сейчас: им было приказано занять оборону — они заняли. Правда, необычно разреженно, один солдат за троих, но бывает и такое. Раз на раз не приходится, тем более на войне.

Гурин расставил ребят более или менее равномерно, наказал наблюдать. Максимов, запыхавшийся и насупленный до предела, пробежал траншею из конца в конец, сделал кое-какие коррективы, сказал Гурину:

— Я останусь на правом фланге взвода, а ты иди на левый. Следи, чтобы не спали.

Вскоре прошел командир роты Коваленков — накануне его повысили в звании, капитаном стал, как всегда, несуетливый, спокойный и с какой-то доброй, домашней улыбкой на лице. При вспышке ракеты узнал Гурина, кивнул по-простецки:

— Ну как? Все в порядке?

— Пока все нормально.

— Смотрите в оба, влево и вправо тоже повнимательней.

Потом пришли капитан Бутенко и младший лейтенант Лукин — парторг и комсорг.

— А, земляк! — узнал Гурина парторг. — Как комсомолия? Дух боевой?

— Боевой, товарищ капитан.

— За немцем следите, а то он, едрит твою за ногу, такой!..

— Ты же и другие взводы не забывай, — напомнил Гурину Лукин. — Перед рассветом обойди ребят, поговори.

— Хорошо, — пообещал Василий.

Где-то за полночь, оставив за себя командира первого отделения Зайцева, Гурин пошел по траншее. Курсанты бодрствовали, заслышав шаги, оглядывались, узнавали, оживлялись. У одной из ячеек Гурин увидел Харламова — он сидел на дне окопа и корчился от боли.

— Что с тобой? — Гурин нагнулся над ним.

— В санчасть надо меня отправить, — простонал он.

— Ранило, что ли?

— Нет, живот болит… Расстроился…

— Это бывает, — сказал Гурин спокойно. — От нервного потрясения. Ты возьми себя в руки и успокойся. А сейчас беги вон в воронку.

Харламов смотрел на Гурина сердито — думал, издевается над ним.

— Правда, правда, это от нервов. У моей матери такая же болезнь: бывало, как увидит немца или полицая, так сразу хватается за живот: «Ой! Ой!» Шок нервный. Так что — беги в воронку.

— Как же я побегу, когда он головы не дает поднять, все время строчит из пулеметов? А вдруг минометный налет?

— Ничего не бойся. И не забудь лопату с собой взять. Давай, не трусь. Это пройдет. Только никому не говори, а то еще смеяться будут. — Оставив его одного, Гурин побежал к Максимову, предупредил его, что он на несколько минут отлучится из взвода.

— Ладно, иди, — сказал тот хмуро. — Только недолго. За себя кого оставил?

— Зайцева.

— Хорошо, иди…

Первым делом Гурин отправился на НП роты — поговорить со старшим лейтенантом Коваленковым: может, как раз затея Гурина сейчас и ни к чему, а может, он подскажет что-нибудь. Часовой, заслышав шаги, вскинул автомат, но тут же, узнав комсорга роты, опустил его и пошагал лениво в другую сторону.

— Комроты здесь?

— Там, — сказал часовой лениво. По голосу Гурин узнал курсанта Шаповалова из второго взвода. Комсомолец. Художник. Ротную стенгазету разрисовывал. Глаз у него зоркий. На привале не сидит. Если в лесу — бродит меж деревьев, шуршит палочкой, шевелит, будто грибник, старую листву. Найдет какую-нибудь корягу, ковырнет раз-два ножичком, смотришь — зверь какой-то получился. Если на берегу реки — камешки собирает. И опять — то зверя найдет, то человечка. Однажды поднял плоский голыш с разводами жилок, ковырнул кончиком своего складничка — и камень ожил, превратился в глаз. Подарил Гурину, он и сейчас носит его в кармане как талисман.

— Почему не в духе?

— Кто? Я? — оглянулся Шаповалов. — Да нет… Спать охота…

Откинув полог, Гурин заглянул в блиндаж. Увидев там майора Кирьянова, почему-то не решился войти, опустил полог. Но майор заметил его, закричал:

— Стой, стой! — И когда Гурин вошел, прохрипел: — Почему бегаешь? Кого ищешь?