Три круга войны - Михаил Колосов

Майор ушел. Кузьмин больше не заговаривал с Гуриным, дулся. Убрал все свои бумаги в железный ящик, запер на замок, приказал:

— Смотрите тут. На телефон отвечайте, — и ушел сердитый.

На другой день в роту пришел комсорг батальона младший лейтенант Лукин. Он был одет в теплую гимнастерку из толстого сукна, на груди была привинчена Красная Звезда. Лукин попросил Максимова, чтобы тот отпустил на несколько минут комсомольцев, и увел их на лужайку. Там он представился, проверил у всех комсомольские билеты, переписал себе в тетрадь фамилии и некоторые данные о них — год рождения, национальность, образование. С десятью классами оказались только двое — Гурин и Хованский.

Лукин спрятал бумаги в полевую сумку, спросил у Василия:

— Гурин, ты, кажется, был агитатором в батальоне выздоравливающих?

— Да. И в роте автоматчиков, — с готовностью добавил он, в надежде, что и здесь ему доверят такое же дело: уж больно нравилась ему эта работа — у него в руках всегда будут газеты, журналы, брошюры, книги и вообще разная бумага. Удивительно — откуда у него такое пристрастие к этим вещам, как она появилась в нем, вот такая «бумажная душа»? Отец был паровозным слесарем, мать — домохозяйка, потом, после смерти отца, работала сиделкой в больнице, первой книгой в их доме был его собственный букварь. И вдруг в нем вот такая жадность к книгам, бумаге…

— Есть предложение назначить Гурина комсоргом роты, — сказал Лукин. — Как вы? Уже узнали друг друга?

— Конечно! — обрадовался чему-то Коля Хованский. — Правильно! Он справится.

Одобрительное что-то прогудели и остальные ребята.

— Ну, вот и хорошо, — облегченно вздохнул младший лейтенант. — Ты сам-то как, Гурин… Согласен?

Это было для него такой радостной неожиданностью, что он сначала растерялся — не знал, как ему и быть: наверное, надо было хоть для виду поартачиться, но он был так ошарашен, что тут же выпалил:

— Согласен, конечно!

Младший лейтенант улыбнулся такому искреннему признанию и тут же снова полез в полевую сумку:

— Вот тебе тетрадь — составишь список и в ней же будешь вести дневник работы комсомольской организации роты. Вот брошюры о комсомольской работе в боевых условиях. Газеты будешь брать у меня или у парторга. Выпуск «боевого листка» надо наладить. Работы хватит! На раскачку времени нет. Не откладывая, проведи комсомольское собрание на тему «Авангардная роль комсомольцев в боевой и политической подготовке». Вечером зайдешь в нашу землянку — я подберу тебе литературу. Желаю успеха. Надеюсь, ваша организация будет лучшей.

— Будет! — заверил Хованский и похлопал Гурина по спине. А когда они вернулись во взвод, он торжественно объявил: — Прошу любить и жаловать: комсорг первой роты курсант Вася Гурин, — и он театрально выбросил руку в сторону Василия.

— Поздравляю! — лейтенант Максимов пожал Гурину руку.

— Да ведь это ваших рук дело?.. Вы расхвалили мою агитаторскую работу в выздоравливающем? — засмущался Гурин.

— Ты недоволен?

— Да нет…

— Бери меня на учет: Максимов Петр Иванович, сын собственных родителей с одна тыща девятьсот двадцать четвертого года…

— Вы — комсомолец? Моложе меня? — удивился Гурин такому признанию лейтенанта.

— А что же я, старик, по-твоему?

— Солидный, серьезный…

— Война, брат.

Вечером Гурин побежал в землянку, где жили политработники — замполит, парторг и комсорг. Майор Кирьянов возвратил ему тетрадь со стихами, сказал уважительно:

— Хорошо. Не знаю, как там они с точки зрения литературной, а по содержанию правильные стихи.

— Главное — содержание, — подхватил капитан Бутенко. — Молодец, Гурин! Я тоже прочитал. Здорово! — И обернулся к Кирьянову: — Во, майор, какие у нас таланты, едрит твою за ногу! Земляк мой! Из Донбасса.

— «Едрит твою, едрит твою», — передразнил его майор. — Ты должен знать, что хорошо тогда, когда и форма и содержание соответствуют друг другу. А? — и майор вытянул трубочкой губы — «а что, мол, здорово я тебя уел?». — Вот то-то! — и обратился к Гурину: — Постарайся, чтобы комсомольцы были отличниками боевой и политической подготовки. Агитационно-массовую работу наладь в роте. Ваша рота, кстати, самая молодежная. Там один капитан Коваленков член партии. Так что вся политическая работа будет осуществляться через комсомольскую организацию. Понимаешь, какая ответственность ложится на тебя?

— Понимаю…

— Справишься?

— Постараюсь. Я люблю это дело, — признался Гурин.

— Это хорошо. Без любви к делу лучше не браться.

В роту Гурин возвратился нагруженный газетами, журналами, плакатами, «боевыми листками», брошюрами. Закрутилась работа — каждую свободную минутку теперь он либо протоколы оформлял, либо к беседе готовился, либо с Хованским «боевой листок» выпускал — Коля оказался рисовальщик хороший. Иногда для комсомольских дел лейтенант Максимов освобождал Гурина от занятий, и это было для Василия большим облегчением.

А вскоре после таких радостных событий Гурина вызвал к себе старший лейтенант Шульгин и надолго испортил ему настроение.

У Шульгина была отдельная землянка, стоявшая на отшибе от остальных, в которых обитали офицеры: эти были построены под линейку и составляли прямую улицу. Его же землянка никакому такому общему порядку не подчинялась и стояла в сторонке, отвернувшись от них даже своим входом.

— Курсант Гурин по вашему приказанию…

— А… Гурин, — перебил его Шульгин. — Проходи, садись, Гурин. Поговорим. — Смуглое узенькое лицо его искривилось в улыбке. Улыбался он странно — только правым уголком рта, и эта улыбка почти никогда не сходила с его лица, она лишь то увеличивалась, морщиня правую щеку, то была еле заметна. — Как служба идет?

— Хорошо.

— Тебе нравится здесь?

— Да.

— Ну, еще бы! — сказал он как бы про себя и хмыкнул. — Курсанты довольны?

— Довольны.

— Ни на что не жалуются?

— Да нет…

Он опять хмыкнул недоверчиво.

— Слушай, ты был в оккупации?

— Был.

— Где?

Гурин сказал.

— Ну и как?

Василий пожал плечами: мол, обыкновенно.

— И немцев видел?

— Видел.

Старший лейтенант хмыкнул, на этот раз удивленно:

— Вот так, как меня?

— Конечно. Они раза два ночевали у нас в хате.

— Ну и как? — он остановился напротив Гурина и все с той же улыбочкой вперил в него свои круглые острые глазки.

— Что «как»? Нас выгнали на кухню, а сами там орали. Один все к матери приходил: «Матка, гляс» — стаканы попросил, потом опять пришел — «Матка, тарелька». А утром они уехали.

— А ты?

— А что я? Я вообще старался на глаза им не показываться.

Шульгин улыбнулся ехидно. Чтобы до конца удовлетворить его любопытство, Гурин похвастался:

— Я видел итальянцев, румын, словаков, казаков, потом еще каких-то — у них на рукавах была нашивка: пальма и полукругом написано «Turkistan».

Шульгин сморщил подбородок, выпятил нижнюю губу:

— Интересно… — Склонив голову набок, спросил: — Слушай, а как же ты живым остался?

— Не знаю…

— А чем ты занимался в оккупации?

Гурин рассказал. Шульгин слушал, то хмыкая, то склоняя голову набок, — удивлялся, то кривил рот — не верил.

— Стихи писал, листовки… И живой остался? И тебя ни разу не вызывали ни в полицию, ни в гестапо?

— Нет, не вызывали.

— Но ты же комсомолец? И даже комсомольский билет, говоришь, сохранил. И не вызывали?

— Нет, не вызывали.

— Слушай, а ведь немцы многих завербовали, кто был в оккупации.

— Не знаю. Меня не вербовали.

— Может быть. Но многих, это я тебе говорю. Нам надо их выловить. Вот ты и поможешь. Ты был в оккупации, и с тобой они будут искать общий язык.

— Общий язык? Со мной? — удивился Гурин.

— С тобой они будут откровеннее. А ты будешь сообщать мне о таких разговорах. О всяких, понимаешь? А уж мы тут разберемся.

— Ну, какой шпион будет откровенничать с комсоргом роты!

— Каким комсоргом?

— С обыкновенным. Я ведь комсорг роты, — сказал Гурин и прямо посмотрел на Шульгина.

— Ты комсорг роты? Кто же тебя назначил? Ну, политики! Нашли комсорга…

Скривив рот в брезгливой улыбке и отрешенно покачав головой, Шульгин заключил:

— Ну ладно… Иди.

Гурин был взбешен. Прямо от Шульгина он побежал в землянку майора. Его душили слезы. Майор спрашивал, что случилось, а он не мог говорить — только кусал себе губы. Наконец сказал:

— Я не буду… комсоргом…

— В чем дело? — нахмурился майор. — Что случилось?

— Мне… нельзя… доверять… Я был… в оккупации… а вам не сказал… Младшему лейтенанту тоже тогда не сказал… Но я думал… Я не знал…

— Что за чушь! Откуда ты это взял?