Три круга войны - Михаил Колосов

— С корзиной сколько? — он потянул ее за ручку.

— Дуэ, — снова заладил тот свое.

— Давайте дадим ему три рубля…

Дали крестьянину трешку, он помог им ссадить на мостовую корзину с большими желтыми грушами, и они, довольные, потащили корзину в расположение.

У входа в казарму их остановил замполит. Нахмуря брови, спросил строго:

— Это что такое?

— Груши, товарищ майор. Купили. Вот за углом молдаванин торгует. Три рубля вместе с корзиной! — весело объяснял ему Харламов.

— Купили? — недоверчиво переспросил тот, взглянул на Гурина.

— Так точно, купили.

— Ну ладно. — Майор взял верхнюю грущу, понюхал. — Пахучие какие!

— Возьмите еще, товарищ майор.

— Хватит. Спасибо. Гурин, — остановил он Василия, — не забывай о нашей работе. Надо «боевые листки» во взводах выпустить.

— Хорошо, товарищ майор. — И он тут же побежал по взводам.

Командир разведвзвода лейтенант Исаев сидел перед девчачьим круглым зеркальцем, взбивал мыльную пену в алюминиевой чашечке — собирался бриться. Без фуражки, в белой майке-безрукавке, он был похож скорее на юного спортсмена, чем на военного.

— Здравия желаю, товарищ лейтенант! — весело поздоровался с ним Гурин. — Где ваш комсорг? «Боевой листок» надо выпустить.

Исаев оглянулся, бросил недовольный взгляд на Гурина, сердито сказал:

— Нет комсорга. Убило Якова.

— Убило? Как убило?

— «Как убило»! — рассвирепел тот. — Ты что, не знаешь, как на войне убивают? Погиб Лазаренко.

— Погиб? Эх, вы…

— Что «эх, вы»? Что «эх, вы»? А что я мог сделать? — закричал он на Гурина.

Погиб… Как же так? Гурин никогда не допускал мысли, что Яша мог погибнуть… Таким нельзя погибать, такие должны жить, чтобы украшать землю… Погиб…

Гурин медленно поплелся в свой взвод.

Зеленые холмы Молдавии

осыльный нашел Гурина во втором взводе, у Долматова. Это был высокий и с такой большущей головой лейтенант, что в армии не нашлось по его размеру фуражки, и поэтому он носил головной убор, специально сшитый для него батальонным портным. Самодельная фуражка была мало похожа на военную, за исключением материала и цвета; она скорее смахивала на те головные уборы, какие обычно носили райпотребсоюзовские заготовители. Долматов, правда, сделал все, чтобы придать ей военный вид: стальной проволокой взбодрил тулью, над матерчатым козырьком прицепил звездочку, но все равно она больше походила на своих гражданских сестер и потому делала лейтенанта немножко смешным.

В этом взводе Гурину нужен был Шаповалов, но, наученный горьким опытом у Исаева, он уже не сразу спрашивал о нем. Сначала прощупал настроение комвзвода, спросил, как вели себя на передовой комсомольцы…

— А шо комсомольцы! — загремел Долматов. — Я тебе скажу, шо они вели себя не хуже беспартийных, — и засмеялся, довольный остротой.

— Шаповалов… на месте?

— Зачем он тебе? Уже прилетел — неймется вам. Наверное, Кирьянов погнал? — Услышав посыльного, лейтенант обрадовался. — Иди! Потом придешь, пусть ребята отдохнут.

— «Боевой листок» надо выпустить. Скажите ему, пожалуйста.

— Скажу.

Сутулясь и подергивая правым плечом, майор Дорошенко ходил по комнате и что-то диктовал Кузьмину. Одна рука у комбата была засунута за ремень, другой он крепко держался за портупею. Широкие и подвижные крылья носа его ходили ходуном — наверное, майор чем-то был расстроен. На гуринское «Разрешите?» он кивнул и вытащил руку из-за ремня.

— Тебе задание, Гурин, — сказал он, глядя на Гурина в упор. — Поедешь на Прут, в штаб дивизии, и заберешь там нашего связного старшего сержанта Хованского. Запиши название населенного пункта. Возвратиться должны не позднее завтрашнего дня. Кузьмин, выдайте ему командировочное удостоверение.

Наголо остриженный, как новобранец, старший сержант Кузьмин подал Гурину заготовленное удостоверение и шепелявя сказал:

— У старшины получите сухой паек на двое суток.

— Хорошо. — Гурин обернулся к майору: — Разрешите идти?

— Возьми вот карту, чтобы не заблудился, — майор подал ему со стола километровку. — Да смотри не потеряй: секретная. Вернешься — сдашь. Иди.

Гурин козырнул, крутнулся через левое плечо и побежал во взвод.

— Ухожу, — сказал он Максимову.

— Далеко?

— За Хованским.

— Что, у них больше некого послать? — возмутился Максимов. — Хованский даже не из нашего взвода.

— Приказ.

— Прика-аз, — протянул он. — А сам, наверное, рад без памяти — побыть одному, вольным казаком?

— Как-то еще не успел об этом подумать.

— Когда вернешься?

— Приказано — завтра.

Быстро собрав вещи — полевую сумку на плечо, шинель на руку, автомат за спину, вещмешок схватил рукой за «горло», — подался Гурин к старшине Богаткину. Не прошло и получаса, как он уже стоял на большаке у развилки дорог рядом с симпатичным ефрейтором — регулировщицей Люсей. Имя ее он узнал от проезжающих шоферов, которые приветствовали ее, как старую знакомую. Она же вела себя со всеми строго, неприступно, ловко жонглируя флажками. Лишь изредка кое-кому улыбалась в ответ или грозила флажком.

— Люся, помогите мне, пожалуйста… Очень срочно нужно…

— Еще новости! — кинула она на Гурина мимолетный взгляд и хлопнула детскими ресничками. — А кому это, интересно, на войне не срочно?

— Да нет, правда! Вот мои документы. Срочное задание получил.

— Чудак! — крутнула она головой.

Гурин умолк, обиженный, а машины проносились мимо, и наверняка из них многие шли в его направлении. Он уже хотел самовольно вцепиться в борт любого грузовика, когда она наконец остановила «студебеккер».

— Куда едешь, герой?

Из кабины выглянула улыбчивая мордашка мальчишки в пилотке, лихо сбитой на ухо.

— Военная тайна! — и он подмигнул ей нахально.

— А точнее?

— Бабаешты, Сатанешты и так далее, — не унимался тот.

— Сам ты Сатанешты, — не выдержала, улыбнулась этому нахаленку регулировщица. — Довези вот… генерала. Садись, — она махнула Гурину флажком. — Уж больно серьезен.

— Дак… — он попытался было оправдаться, но Люся не дала ему и слова сказать.

— Дык, дык, — передразнила она. — Давай, герой, трогай, не задерживай движение!

— А может, мне не туда, — прокричал шофер, выжимая сцепление. Набрал скорость, включил прямую передачу, поправил пилотку, хмыкнул: — Строгая девчонка… А симпатичная, правда? Эх, встретилась бы она мне, когда я полковника возил! На легковушке! Люблю симпатюшек! Прямо сам не свой, как увижу. Из-за них и полковник меня прогнал. Теперь вот на этом драндулете, — он ударил ладонями по баранке.

— Машина-то хорошая.

— А я и не хаю. Хорошая. Тянет, как черт. Американцы, они, брат, насчет автомашин мастаки, тут ничего не скажешь. Вояки только они, видать, слабые, боятся фрицев. Больше бомбежками отделываются. А бомбежка что? Это, я тебе скажу, одна разруха да для гражданского населения переполох. Против солдата должен идти солдат, а их солдат, видать слаб в коленках.

Навстречу машине колонна за колонной тянулись пленные немцы. Шли они медленно, будто на похоронах, запыленные и понурые, на многих белели повязки — перевязаны были руки, головы. Встретилась колонна румынских солдат — эти шли бодрее, с любопытством поглядывали на встречные машины.

— Отвоевались, голубчики, — кивнул на них шофер. — Слыхал — Румыния? Хенде хох! Антонеску побоку и уже объявили войну Германии. А? Здорово?

— ОБС?[1] Или точно знаешь? — не поверил Гурин этой новости: уж слишком серьезной она показалась ему.

— Чудак человек! «ОБС». Сам своими ушами слышал: офицеры на станции говорили — они радио слушали. Не веришь? Да наши ж уже, наверное, в Бухаресте. Как сказали: «Наши на Прут, а немец на Серет» — так точно и вышло. — Шофер захохотал. — Вот славяне, придумают же. А у них действительно есть такая река, сам на карте видел. Чудаки. Мамалыгу вместо хлеба едят. И наши молдаване мамалыгу любят. Я пробовал — как каша кукурузная. Слушай, а зачем они на каждом шагу вот эти страсти-мордасти расставили? На перекрестках, на развилках — везде кресты с распятым Христом. Да еще разрисованные, кровь как настоящая. Прямо жутко ехать, особенно ночью. Вот сразу видно: забитый религией народ. Они ж мало побыли при советской власти. Верно? Что с них спрашивать.

Водитель попался говорун, всю дорогу будто радио было включено. Не заметил Гурин, как и отмахали около сотни километров.

— Останови, друг, я, кажется, уже приехал.

Шофер свернул машину на обочину, тормознул лихо — даже сам чуть не влип лбом в ветровое стекло.

— Спасибо, веселый ты парень, — сказал шоферу Гурин.

— Бывай! Слушай… Ты будешь обратно возвращаться? Передай Люсе, скажи: «Володька, мол, в тебя влюблен по уши!» Это меня зовут Володька. Намекни ей, пусть подумает, а я как-нибудь к ней подкачу. А? Намекнешь?