Обратный отсчет: Тлакантский синдром - Токацин

про стаю Клоа над головой. Приходилось ориентироваться на звук. «Может, он мимо… Hasu!» — Гедимин услышал скрежет отодвигаемой крышки. «Допроветривался!»

Гул стал громче — дрон спускался по шахте. Сармат думал, в какой момент аппарат включит сканер. Шелест в верхнем штреке неожиданно стих. Зашипел вскипающий металл, следом грохнуло — и по шахте мимо Гедимина пролетел плавящийся обломок фрила. Гул стих, зато Клоа зашуршали громче. Гамма-излучение выдало пару десятков всплесков и «успокоилось». Гедимин криво ухмыльнулся. «А полезные, однако, зверьки. И, кстати, — когда эта штука лезла по туннелю, тоже были всплески. Вот момент атаки… а вот „переговоры“ перед ним. А после разрушения „пики“ выше — ругаются, что ли? Сюда бы Вепуата — он бы вмиг расшифровал и договорился, даже без гамма-излучателя…»

Сармат тяжело вздохнул и снова взял в руки цацку. Неловкие пальцы едва не отломали только что припаянный хвост. «А сколько я вообще здесь сижу? Почти месяц уже, выходит. И кто-то там меня всё ищет… а передатчик молчит. Может, в другой раз перехватить этот грёбаный дрон раньше зверьков? Не жить же мне теперь в заброшенных шахтах, я-то не радиофаг…» — он криво ухмыльнулся. «Или двинуть в то гетто к западу от Эдмонтона? У них там шахты или сольвентное поле? А, механики везде нужны. Буду сидеть тихо, никакого ирренция, никаких опытов…»

Хотя опытов он и так не ставил с тех пор, как вернулся со Шпицбергена, отчего-то в груди шевельнулось тяжёлое и угловатое. «Всю жизнь сидеть тихо. Благонадёжно-благонадёжно. И…» — ему представилась довольная, по-«мартышечьи» широкая ухмылка Маккензи. «И этот, как понадоблюсь, прилетит извиняться. Объяснять, что спасал станцию, а я — сопутствующие потери. А связь — что с „Ураном“, что с Айзеком, что с Равниной — вся через него. Даже если „Торию“ что-то понадобится, он же сам не пойдёт и своих не пошлёт…» При воспоминании о Маккензи к горлу подступила горькая жгучая жижа. Сармат выпил полфляги — но стоило представить себе шахтёрское гетто, экзоскелетчиков, лезущих в карманы и толкающих в спину, вечно выпученные глаза «макак» и шепотки за спиной, как снова приходилось унимать тошноту. «В ядерный могильник ваш Эдмонтон. Посижу ещё месяц, разомну как следует пальцы… Тут, вообще, занятные камешки попадаются. И деталей мне Иджес принёс. Вот сделаю летающую модель радиофага — и двину на юг. Может, к тому времени тошнить перестанет…»

04 мая 00 года. Земля, Северный Атлантис, заброшенные урановые шахты

Гедимин проснулся внезапно, как от подземного толчка. Это был не сон — откуда-то исходила дрожь, не задевающая предметы, но отдающаяся в костях. Секунду спустя сармат уже полз со всей возможной скоростью вверх по шахте вентиляции. Ещё полминуты — и он вывалился наружу и быстро огляделся. Под светловатым небом — уже начались белые ночи — была видна каждая неподвижная ветка. Под ногами хлюпало — снег подтаял, лесная подстилка часть впитала, но жидкости осталось ещё много, и она искала русло.

«Не землетрясение,» — Гедимин, не найдя следов недавней встряски, облегчённо вздохнул… и снова от пронизывающего гула неприятно задрожали кости, и заныло внутри черепа. «Инфразвук? Шахтёры гоняют радиофагов?» — сармат, морщась, закрыл наушники наглухо — и увидел краем глаза красный огонёк на левом запястье. Дозиметр зажёг все тревожные индикаторы, даже экран заалел — и на нём хаотично извивался график интенсивности сигма-излучения. Провалы упирались в ось времени — им дальше падать было некуда — но пики рвались всё выше, «растягивая» масштаб. Счёт уже шёл на десятки кьюгенов.

«Hasu!» — беззвучно выдохнул Гедимин. Глядя на растущие на глазах пики графика, он не сразу заметил, как вертится под экраном стрелка, едва не слетая со шпенька. Её мотало то в одну, то в другую сторону, так, что на смене направления она выгибалась дугой. Сармат кинулся к вентиляционной шахте, нырнул вертикально вниз, едва успев захлопнуть за собой крышку, и покатился, цепляясь когтями на лету, на самый нижний горизонт.

Новый «толчок», мучительно растянутый, застал его на штреке «Гамма»; Гедимин успел отбежать от шахты на полсотни метров и замереть там, глядя на вроде бы прочный свод. Света не было — только экран дозиметра всё горел красным, и пики графика взлетали всё выше. Случайно задев ипроновые щитки на рукаве, сармат стиснул зубы — в мозг хлынул чужой вой, невыносимый крик боли и ужаса. «Даже самая… мощная… станция… так не может!» — трепыхнулась в голове мысль, отрикошетила от стенки черепа и затихла. Сверху донёсся оглушительный грохот.

Это не было похоже на обрушение штрека — скорее, на падение сверху на все три горизонта-«резонатора» ещё сотни метров гранита. На эту сотню единым пластом рухнула ещё одна — и разлетелась от удара с грохотом и звоном. Следом всё это накрыло цунами метров на двадцать… кипящее, испаряющееся цунами, взрывающееся гейзерами. « Sa hasu! Здесь ничего такого не может…» — Гедимин, не додумав до конца, схватился за сигма-сканер — может, не может, а прибор врать не станет…

Прибор и не врал — под оглушительный треск, лязг и шипение он показывал сплошной пласт ряби. Сперва она была редкой — штриховка поверх ураноносных пластов — но с каждой секундой экран белел. Потом Гедимин увидел, как по гранитной стене, зажигая огнями остатки крепи, расползаются тонкие зелёные прожилки.

«Ирренций…» — от побелевшего сканера больше не было толка, и сармат вскинул руку с дозиметром. Сквозь толщу породы, уже не замечая, есть там уран или нет, стремительно прорастали светящиеся «корни». Напротив руки сармата проступил зелёный «клубок», выпускающий новые отростки, и пальцы обожгло совсем не фантомным жаром — чёрный фрил закапал на пол. Гедимин видел его краем глаза — он смотрел на дозиметр. Счёт уже шёл на сотни кьюгенов, ещё доля секунды — перевалило за тысячу, за две, за пять… Сбоку захрустела, проседая, крепь. Чёрный фрил потёк по предплечью. Вдоль горящих трещин, уходящих всё глубже, вскипел и пошёл пузырями гранит. «Девять тысяч… десять…» — Гедимин отключил ощущения в поднятой руке, подхватил её под локоть. Чёрный фрил уже стекал со всей брони. Потолок вспыхнул. Сармат встряхнул головой, закрывая глаза тёмным щитком — будто в этом ещё был какой-то смысл — и уставился на трещиноватый пласт зелёного «стекла». Свод, стены, — всё стало полупрозрачным, только видно было, как внутри всё шире расплетаются ирренциевые «корни».