Любовь и ненависть - Иван Шевцов

— Распорядитесь насчет сигарет, — бросил преступник в ответ, и в тоне его слышался скорее приказ, чем просьба. Я ждал от него новых претензий, жалоб и упреков. Но прежде чем их высказать, он добавил гнусаво и с ленцой: — За деньги, которые вы у меня реквизнули.

Я обратил внимание, как перекосилось лицо Струнова. Он, казалось, вот-вот сорвется, но, должно быть, с немалым усилием сдержал себя, выдавил глухо, растягивая слова и пристально глядя на убийцу:

— Деньги те не ваши. Это деньги убитого шофера такси. Они принадлежат государству.

Я наблюдал, какое впечатление на убийцу произведут эти слова, ожидал замешательства, растерянности, страха, пусть даже тщательно скрываемых. Ничего подобного: ни один мускул не дрогнул на его лоснящемся, упитанном лице, а из маленьких глаз по-прежнему сочились нагловатая самоуверенность и надменность.

— Я прошу без оскорблений и клеветы. Статьи сто тридцатая и сто тридцать первая Уголовного кодекса распространяются и на работников милиции, — с заносчивой угрозой сказал он и резко откинулся назад, скрипнул стулом, широко расставив ноги, обтянутые брюками кирпичного цвета.

— Хватит, Маклярский, — вполголоса произнес Струнов, доставая из ящика стола какую-то папку. — Пора кончать спектакль. И чем скорей, тем лучше для всех, и прежде всего для вас. — Он полистал папку, нашел нужный документ, и, не глядя на убийцу, продолжал спокойным тоном человека, уверенного в неопровержимой достоверности каждого своего слова: — Экспертизой установлены отпечатки ваших рук на руле автомобиля, водитель которого был убит.

— Значит, плохо работает ваша экспертиза. Никакого шофера я не убивал и вообще в тот день не ездил в такси, — быстро и с прежней невозмутимостью сказал Маклярский. Потом, сощурив глазки, с каким-то тайным вызовом добавил: — Советую вам, шеф, не забывать статью сто семьдесят шестую Уголовного кодекса. Привлечение заведомо невиновного к уголовной ответственности лицом, производящим дознание, следователем или прокурором наказывается лишением свободы на срок до трех лет. А по второй части статьи — от трех до десяти лет. Так-то, шеф.

— Надеюсь, и сто вторая статья вам известна? — подкинул как бы между прочим вопросец Струнов.

Хладнокровие, спокойствие, уверенность Маклярского в своей невиновности сбивали меня с толку, и я, грешным делом, подумал: а действительно, нет ли здесь следственной ошибки? Можно ли полностью, на все сто процентов верить в точность экспертизы?

— В последний раз спрашиваю: сами расскажете, как все произошло вечером третьего, или я вам расскажу? — в звонкой тишине комнаты повис неумолимый вопрос Струнова.

Налитое лицо Маклярского расплылось в широкой улыбке, и только в глазах светилась настороженность и тревога, которую он пытался скрыть развязно-фамильярным тоном, Сказал грудным, низким голосом:

— Пожалуйста, шеф, я с удовольствием послушаю. — И, лихо стукнув ладонями по своим коленям, добавил с небрежностью: — Я с детства люблю сказки. Тем более милицейские, — продолжал Маклярский хорохориться, резко двигая сильно развитыми челюстями.

— Насчет удовольствия — уж извините: едва ли я вам его доставлю. Но выслушать придется. И не сказку, а, к сожалению, быль. И отвечать придется. — Струнов сделал паузу, снова полистал папку, всматриваясь в какие-то бумаги, и затем, устремив на Маклярского суровый тяжелый взгляд, продолжал: — Вечером третьего числа сего месяца вы, Маклярский, со своими приятелями Игорем Ивановым и Соней Суровцевой сидели в молодежном кафе «Юность». Пили шампанское. Закусывали паюсной икрой и апельсинами. Когда была выпита бутылка, Соня сказала, что она сегодня не обедала и что у нее разгорелся волчий аппетит. Так и сказала: "волчий".

Струнов не сводил с Маклярского пронизывающего жесткого взгляда. Маклярский смотрел ему в глаза вначале с деланным любопытством и, пожалуй, даже весело, по постепенно, по мере того как Струнов безжалостно хлестал его по лицу словами, веселость его меркла и, когда Струнов повторил насчет волчьего аппетита, совсем погасла. Маклярский отвел взгляд, не выдержал, а Струнов продолжал с неизменным холодным спокойствием, металлически чеканя каждую фразу:

— Иванов подозвал официантку и хотел заказать ужин, но вы, Маклярский, остановили его. Вы предложили поехать в «Варшаву». Не в город, конечно, в ресторан. Ваше предложение было принято. В «Варшаве» вы заказали бутылку коньяку, бутылку шампанского, две порции цыплят табака и порцию жюльена для Сони. Этого вам показалось мало: вы заказали еще триста граммов коньяку. Но тут выяснилось, что нечем расплачиваться. В «Юности» платил Иванов. В «Варшаве» должны были рассчитываться вы. Но у вас не оказалось денег. Тогда вы, Маклярский, оставив за столиком Иванова и Суровцеву, пошли доставать деньги. И вы их «достали». Вы вернулись примерно через час. С деньгами, которые вы отняли у водителя такси, предварительно пырнув его вот этим предметом.

Струнов извлек из ящика стола сделанное из спицы велосипеда длинное и острое с деревянной рукояткой некое подобие шила. Я видел, как вздрогнул и побледнел Маклярский, пухлые губы его затрепетали, на лбу выступили капельки пота. Он почувствовал себя пойманным.

— По рассеянности вы могли оставить его в машине, — продолжал Струнов, рассматривая шило. — Здесь кровь убитого шофера такси. Не чья-нибудь, а именно его. И здесь же отпечатки ваших пальцев. Не чьих-нибудь, а именно ваших, Маклярский. — Теперь он перевел усталый и грустный взгляд на убийцу и, восстанавливая потерянную нить разговора, продолжал: — Да, так по рассеянности вы могли оставить вот эту штуковину в машине. Но вы не оставили. Вы действовали хладнокровно, заметая следы. Сначала вы выбросили труп, без денег, конечно, и без документов. Выбросили на пустыре, в безлюдном месте. Потом выбросили шило, но уже на улице, совсем в другом районе. Вы заметали следы. Машину вы оставили недалеко от Октябрьской площади. Поблизости от «Варшавы». И как ни в чем не бывало вернулись в ресторан… Ну так что это, Маклярский, полицейская сказка или быль?

Наступила тревожная, тяжелая тишина. Маклярский сидел, опустив голову, зажатую широкими ладонями, круглые крепкие локти его тяжело опирались на колени. Он молчал. Прижатый к стенке неумолимыми фактами, вескими доказательствами, изобличенный, пойманный за руку, о чем он думал? О том, что препираться дальше бессмысленно, что надо все выкладывать начистоту? Или об отце, влиятельных знакомых и родственниках, которые должны, обязаны любой ценой спасти его, Геннадия Маклярского? Да, в эту минуту мозг его искал последний поплавок, за который можно было уцепиться. Он хватался за соломинку. Не поднимая головы, выдавил:

— Я не хотел убивать…

— Зачем же вы носили с собой это шило? — быстро спросил Струнов.

— Это не мое, — ответил Маклярский и поднял голову. Теперь он смотрел мимо нас в окно, тускло и растерянно. — Оно лежало в такси.

— Ах вот как! Выходит, сам шофер припас его для своего убийцы? — стремительно кинул Струнов.

— Откуда я знаю: мало ли ездит людей в такси? Кто-нибудь из пассажиров оставил…

— Допустим. Но что побудило вас пойти на убийство? Отвечайте, Маклярский. Пора. Давно пора. Время работает не на вас.

— Я не хотел убивать, — глухо повторил Маклярский.

— Хорошо, тогда рассказывайте по порядку, как все произошло.

— Я не помню. Я был очень пьян. Я никогда не был так пьян. Помню только, как сел в такси. Хотел поехать домой за деньгами. С шофером мы поссорились. Он оскорбил меня и хотел выбросить из машины. Я не терплю, когда меня оскорбляют. Мы подрались. Он меня ударил первым. Что было дальше — я не помню. Провал памяти.

— Вы лжете, Маклярский! — резко прервал его Струнов. — Увиливаете. Вы все отлично помните. Вы только что говорили, что третьего числа вообще не ездили на такси. Теперь вы признались. Вы говорили, что никакого шофера вы не убивали. Теперь вы признались, что совершили убийство.

— В состоянии сильного душевного волнения. Статья сто четвертая… — спешно вставил Маклярский.

— Вы отрицаете, что предмет, которым вы убили шофера, принадлежит вам. Так?.. — Маклярский кивнул. Но такой ответ не удовлетворил Струнова: — Нет, вы отвечайте конкретно: вам принадлежит этот предмет или кому-то другому?

— Он лежал в машине. Кто его там оставил, я не знаю, — с поспешной и потому слишком подозрительной уверенностью ответил Маклярский.

— Лжете! — осадил его Струнов. — Иванов и Суровцева и еще ряд свидетелей на допросах показали, что это ваш предмет, и сделали вы его для надобностей далеко не невинных. Сделали сами, так сказать, собственноручно, уникальный экземпляр. Как видите, Маклярский, экспертиза у — нас неплохая и милиция занимается отнюдь не сочинением сказок, а раскрытием страшных былей.