Любовь и ненависть - Иван Шевцов

Насмешливая тень мудрой улыбки скользнула по лицу Василия Алексеевича.

Все это, разумеется, было интересно, но мне поскорей хотелось услышать о Шустове-младшем, о его работе в клинике. И потом, эти статьи в газетах, особенно пакостная и развязная З. Кроликова. У меня не хватило терпения, и я попросила Василия рассказать.

— О-о, это длинная история. Но теперь, кажется, все позади. Ты читала, как меня мордовали?

— Ну конечно. У нас в больнице все возмущались. Мы так поняли, что это неспроста, что за всем этим грязным шумом стоят темные силы дельцов.

— Ого! — пораженный воскликнул он. — Это великолепно! Значит, рядовой читатель не дурак. Он отлично разбирается, что к чему. Темные силы дельцов. Совершенно верно. Я расскажу. Потом!.. Потерпите.

Василий казался возбужденным, глаза его лихорадочно горели. Торопливо взглянул на часы и, подхватившись, сказал:

— О-о, да сейчас должен Макарыч прийти. Пора и на стол накрывать.

И действительно, минут через десять появился Алексей Макарыч, на вид совсем еще молодой, с открытым веселым лицом — никак невозможно было подумать, что это отец и сын, — старший брат, да и только. Особенно когда они стали рядом: одного роста, крепко сколоченные, крутолобые, с гладкой поблескивающей кожей лица, не знающей морщин. Только отец казался мягче характером, более общителен, не так суховат, как сын. Знакомясь с нами, говорил громким приподнятым голосом:

— Знаю. Сын мне о вас много рассказывал. Рад познакомиться с морскими полярниками.

— Бывшими, — грустно поправил Андрей.

— Что, на юг переводят? — так же быстро переспросил Алексей Макарыч, садясь на диван.

— Хуже… Простились с морем и с Севером. Навсегда, — пояснил Андрей и тоже сел в кресло.

Андрей коротко рассказал о себе. А мы с Василием в это время накрывали стол. В кухне Василий сказал:

— Послушай, Ирина, мне в отделении нужен терапевт. — И, осененный внезапной идеей, посмотрел на меня вопрошающе: — Зачем вам куда-то ехать? Оставайтесь здесь. Андрея тоже устроим на работу…

— А квартира, прописка? — ответила я.

— Надо продумать. Мы это еще обсудим.

В гостиной гремел неуемный Макарыч, негодовал:

— Представьте себе идиотов — главного инженера и директора автобусного завода. Выпускают автобусы со стеклянной крышей. Летом пассажиры не знают, куда деваться от солнца. Печет прямо в голову. Чертыхаются, проклинают все на свете. А виновники — директор завода и главный инженер — разъезжают себе вольготно на «Волгах». Им темя не печет. Надо куда-то писать. В газету, что ли? На завод писать бессмысленно: на мнение потребителя, то есть рядовых граждан, им плевать. Вон сколько писано-переписано жалоб по поводу дурацких заграждений на Ярославском вокзале. Пассажир выходит из пригородного поезда, ему надо в здание вокзала, на привокзальную площадь или на стоянку такси. Так что вы думаете, нет, его насильно загоняют в подземный переход или в метро. Ему туда не надо, а его гонят, силой гонят какие-то умники. Пассажир бросается на рельсы, перелезает через заборы, барьеры и решетки, возведенные против него, чтоб, значит, насильно его под землю загнать. А он не хочет. Не желает смириться, ругается, проклинает все на свете и Моссовет, который, может, совсем не виноват в этих безобразиях, а виноват один какой-нибудь железнодорожный головотяп… Пишут, а толку никакого.

Он быстро посмотрел на меня и почему-то решил, что я не разделяю его возмущения. Попытался убедить:

— Вы скажете — мелочь, пустяк. Стоит ли обращать внимание, нервы рвать себе и другим? Стоит. Потому что вот такие мелочи отравляют жизнь тысячам. Портят настроение ежедневно, ежечасно. За каждой такой мелочью кроется нечто принципиальное. Вот сегодня, например, разразился скандал в соседнем доме. Живет тут один пенсионер, некто Лизогуб. Квартира его на первом этаже. Цветочками увлекается, под окном сажает разные там мальвы, незабудки, анютины глазки. Это хорошо. Приятно, когда возле дома зелень и цветы. Так вот этот Лизогуб у себя под окном среди цветов скамейку соорудил. Обыкновенную деревянную скамейку. Чтоб, значит, посидеть, помечтать, подышать цветочным ароматом. Но все это он делал для себя — и цветы, и скамейку. И только для себя. Исключительно. А чтоб на нее никто другой не смел сесть, что бы вы думали он сделал?.. Нет, до этого надо додуматься, направить фантазию, ум.

— Небось колючей проволокой оградил, — высказал догадку Василий.

— Нет, до такого примитива он не опустился. Лизогуб оказался более изобретательным. Он к скамейке на навесах прикрепил такого же размера доску, а в нее набил гвоздей. Когда он не сидит на скамейке, опрокидывает эту доску вверх гвоздями и — на замок. Попробуй сядь на такого ежа.

— Черт те что! — сорвалось у Андрея. — Он, надо полагать, ненормальный.

— Это с какой стороны на него смотреть, — отвечал Андрею Макарыч. — С точки зрения медицины, так сказать, психиатра, он абсолютно здоров. Ну а с точки зрения нашей советской морали, коммунистической нравственности, — он, конечно же ненормальный. Урод. — Алексей Макарыч достал трубку, набил ее табаком и закурил, кивнув в мою сторону: — С вашего разрешения? Ну так вот. На этом дело не кончилось. Соседи не стали терпеть такого позора. Сломали замок и куда-то забросили доску с гвоздями. Вот тут и началась эпопея. Лизогуб написал сразу десяток жалоб на произвол хулиганов, которые, мол, издеваются над несчастным пенсионером, попирают права и достоинства гражданина СССР и тому подобное. Разослал по всем инстанциям. Воюет. Один против жильцов большого дома. Идет нервотрепка. Вы скажете, мелочь, обыкновенный заурядный склочник? Ничего подобного. Загляните поглубже — и вы увидите отвратительное лицо частного собственника.

Мы сели за стол. Я ожидала, что за ужином Василий снова, теперь уже при Андрее, повторит свое предложение остаться нам в Москве. Откровенно говоря, такая идея для меня была соблазнительной, хотя в возможность ее осуществления не верилось: слишком много было на пути разных «но». Василий начал рассказывать о себе и о своем методе лечения трофических язв. Метод оказался очень прост. Пораженные грибковой инфекцией ткани после тщательной очистки от патологических продуктов под воздействием вакуума разрушаются и пропитываются кровью. Образуется биологический субстарт — источник новообразования клеточных и тканевых структур. Аппарат вакуумтерапии изобрел сам Василий. Принцип его действия тот же, что и у обыкновенного пылесоса, только силу тяги можно регулировать: больше, меньше, в зависимости от необходимости. Наконечники металлические, с острыми и тупыми закругленными краями и различной формы: узенькие трубочки и широкие, рюмкообразные. Путем всасывания в области язвы разрушаются старые рубцы и пораженные капилляры. Из глубин ткани на поверхность привлекается свежая кровь, и с ее помощью создаются новые, здоровые капилляры. Операция происходит под общим или местным наркозом. Одновременно производится пересадка кожи. Через две-три недели больной выздоравливает. И что удивительно, выздоравливают даже те, у которых язва перешла в рак кожи. Василий достал не пачку, а огромную охапку писем от исцеленных им пациентов. Мы с Андреем начали вслух читать некоторые из этих писем. Сколько в них душевной благодарности чудо-доктору, искренней человеческой теплоты!

У Шустова среди работников медицины появились, как это всегда водится, сторонники и противники, друзья и недруги. Друзья начали с успехом применять его метод, недруги всеми правдами и неправдами пытались опорочить его метод, помешать открытию в стране специальной клиники, в которой лечат трофические язвы методом доктора Шустова. Они утверждали, что своей "адской машиной" или «пылесосом», как называли они аппарат вакуумтерапии, Шустов полностью разрушает грануляционный вал, и ткань живого организма должна погибнуть. Однако вопреки этим предсказаниям из тысячи оперируемых больных было только два смертных случая, притом, как установлено специально созданной комиссией, операции методом вакуумтерапии не имели никакого отношения к причинам смерти.

Другие противники Шустова говорили, что метод вакуумтерапии не имеет под собой серьезной, убедительной научной основы. Василий на это хладнокровно отвечал: да, создавая свой метод, я шел от живой практики; теперь же, когда опыты дали положительные результаты, нужно общими усилиями ученых теоретически обосновать метод вакуумтерапии.

Сам Шустов тем временем пробует перенести метод вакуумтерапии для лечения других болезней. Пока что он осторожно экспериментирует на себе и на Алексее Макарыче. И во многих случаях получает разительные результаты, которые, как мне кажется, начинают ему кружить голову. Себе и отцу своему он регулярно «обрабатывает» все тело аппаратом вакуумтерапии: делает издревле знакомое — массаж, только, быть может, один из самых активных и совершенных его видов. В принципе и банки, и горчичники, и березовый веник в бане делают то же самое, что и аппарат доктора Шустова. Но результаты, как я уже говорила, разительны. Я смотрю на шестидесятилетнего Алексея Макарыча, на его свежее, здоровое, без единой морщинки лицо, потом перевожу взгляд на усталое, обветренное, иссеченное временем лицо Андрея — а ему ведь еще и сорока нет, — и во мне укрепляется вера в магическую силу метода доктора Шустова. Обновление, омолаживание тканей кожи собственной кровью, поднятой из глубин. А Василий с фанатической убежденностью говорит о главенствующем значении кожи в жизнедеятельности всего организма. По его словам, "кожа — это все", и я снова понимаю, что он увлекается и в пылу увлечения переоценивает роль одних органов и недооценивает других. Отец с воодушевлением и категоричностью поддерживает сына. Он, быть может, больше, чем сам доктор, уверовал в магическую силу вакуумтерапии.