Эр-Три - Адель Гельт

дотронуться — даже получилось, но меня, как выяснилось, защищал отличный костюм, что-то среднее между космическим скафандром и доспехами средневекового феодала: мерзкие щупальца скользили по броне, не нанося видимого ущерба.

Зато я… Я был невероятно боевит, чудовищно эффективен и даже значительно выше ростом: во всяком случае, одетый в почти такие же, как у меня, доспехи, доктор-индоктринолог Григорий Железо, был мне вровень., только отчего-то не надел шлема: именно так я его и узнал.

Вооружен доктор был невероятной длины цепной пилой, каковой ловко атаковал подступающих извращенцев, иногда распиливая наиболее наглых наискосок и пополам. Еще Железо умудрялся командовать мной, еще парой таких же могучих космических рыцарей, и даже толпой хомо нормального роста, одетых в неубедительные бронежилеты и гротескной формы шлемы болотно-зеленого цвета.

Он командовал, совершенно точно — по советски, и даже ругался громко и вслух, а я удивительно легко понимал все сказанное. Понимал и принимал к исполнению.

В общем, сколько шла та битва с моими потаенными страхами, я в точности не запомнил, но вот она кончилась, как обязательно должно закончиться все плохое.

Я оглянулся в поисках очередного врага, и вдруг понял, что вижу медицинский кабинет — тот самый, из которого (полчаса реального времени назад) отправился на удивительный космический бой.

Все были на своих местах: даже доктор сидел там же, где я его запомнил.

- Однако, профессор, - озадаченно сообщил мне врач. - Предполагать в современном prosveschennom жителе Европы такую лютую ненависть к представителям половых меньшинств и излишеств… - Железо покачал головой. - Не любите sodomitov?

- Никак нет, товарищ доктор! - ответил я, и вдруг понял, что разговор идет на чистом советском языке.

Мы говорили еще несколько минут: о моем боевом сне, об опыте и практике моей недолгой матросской службы, да и просто о вещах отвлеченных и необязательных: погоде, кулинарии, немного даже экономике и политике, под которой я понимал устройство окружающего меня социума.

- Так надо, - сообщил мне товарищ Железо перед началом беседы. - Чем активнее мы с Вами сейчас поговорим, тем лучше запомнится материал. Теория, практика, Вы понимаете.

Я понимал. Понимал я еще и то, что собственно понимание развивалось темпами невероятными: к концу недолгой беседы я понимал уже не два слова из трех, а, скорее, девять из десяти, правда, и лексикон доктор подбирал, очевидно, попроще.

Советский язык — за исключением слов, которых или не было в индоктринированном уставе, или я просто не успел их освоить — дался мне неожиданно легко. Обещанный врач, стало быть, специалистом оказался толковым и знающим, а сам процесс — сложным, но полезным и интересным.

Сказывалось, возможно, и то, что некий профессор уже владел до того европейскими языками, тремя уверенно и одним в ранге ученика: есть же мнение, что сложно выучить только первый иностранный язык, а дальше оно как-то получается само.

- Ладно. На сегодня достаточно, профессор, - врач-индоктринолог перешел на более понятный (мне) и комфортный (для меня) британский. - По лицу Вашему вижу, что Вас мучает какой-то незаданный вопрос. Так не держите в себе, задайте!

Вопросов у меня было существенно больше одного, но задал я, почему-то, именно этот.

- Скажите, доктор, а зачем к Вам сегодня пришли все эти, - лапа моя широким жестом указала куда-то в сторону двери, и, значит, опустевшего уже коридора, - люди? Неужели все они учат язык?

- Что Вы, профессор, конечно нет, - врач улыбнулся в очередной раз, так же приятно и широко, как в предыдущие. - Не язык. Доктрину техники безопасности.

Глава 21. Имитация и реализация.

А ведь мне, кроме всего прочего, приходилось еще и работать!

Работа моя до сего дня носила характер научно-теоретический, и в виду, конечно, имелся своевременный перевод ее в инженерно-практическую плоскость: хотелось мне того или нет, но день настал, и я явился собственно на Объект.

Объект предстал предо мной, и был он неубедителен.

Колоссальный ангар, снаружи казавшийся и вовсе невероятно огромным, внутри — покамест — удручал, поскольку был почти совершенно пуст. Пара жилых вагончиков, называемых bytovka, предназначенных для переодевания персонала, непонятный агрегат, некрупный и не внушительный, накрытый сейчас чехлом из белого нетканого материала, сдвоенная подстанция в ближней ко входу части: то ли стройка, то ли последствия недавнего демонтажа.

Из всего, что имелось внутри, внушала только яма. Широченный провал в земле занимал геометрическую середину ангара: то ли ангар поставили сверху, то ли яму вырыли снизу. Изнутри ямы сверкала электросварка, были слышны выкрики на командной разновидности советского языка (ее, разновидность, я уже уверенно отличал на слух) и иногда доносился гул каких-то технических приборов. Работа, видимо, шла вовсю, и я немного даже устыдился почти полного отсутствия собственного трудового энтузиазма на фоне очевидного наличия такового у многочисленных коллег.

Слишком близко к яме я подходить не стал: внутри наверняка имелась какая-нибудь страховочная система, скажем, предохраняющая от падения на самое дно сетка, но проверять работу этой системы на себе не хотелось.

- Поберегись! - лающе послышалось откуда-то из-за спины. Донесся запах озона. Я обернулся.

Арка местного транспортного портала (так вот что скрывалось под нетканым чехлом!) уже вовсю светилась: сквозь нее было видно помещение местного склада, прямо сейчас шли какие-то люди, и некоторые из них толкали перед собой изрядно загруженные тележки.

- Здрасьте, профессор! - заявил на низком советском голос, ранее предложивший поберечься. Я улыбнулся во всю ширь своей зубастой пасти: видеть вновь прибывшего было приятно. - И Вам не хворать, товарищ Ким!

Всего одно занятие, после которого мне было велено как можно чаще пробовать говорить и понимать язык на слух, дало эффект просто невероятный: такими темпами, как мрачно шутила девушка Анна Стогова, ревниво следящая за моими лингвистическими успехами, ей, девушке, скоро будет совсем нечем заняться, и ее, девушку, обязательно сошлют в ряды младшего технического персонала.

Конечно, оба мы знали, что это неправда: бытового, или, как иногда говорили, нижнего советского, языка точно не хватило бы ни на что, кроме повседневного общения и построения самых простых рабочих фраз. Писать же по-советски, как и читать, я пока не умел вовсе, воспринимая язык исключительно на слух.

Товарищ Ким, полностью называющийся приятным слуху лающим именем Ким Чик Хён, тоже оказался из наших, в смысле, псоглавцев: нас накануне познакомил американский инженер Денис Николаевич Хьюстон. Вернее, как