Не отрекаются, любя... (СИ) - Лабрус Елена

Он хотел её съесть. Всю. И целовать, целовать, зацеловывать без остатка. Не оставляя места на её теле больше никому.

Крошечная родинка на самом интимном месте.

Здравствуй, сладкая! Скучала по мне? И я.

Говорят, это как открывать новую планету — узнавать свою женщину заново.

Но это было лучше.

Это как открывать новую галактику. Столько новых звёзд!

Свежая пломба. Моя сладкоежка!

Седой волос. Прости, малыш, это из-за меня.

На животе едва заметные растяжки. Ты носила моего ребёнка. Счастье моё, как же я тебя за это люблю.

Моя святая и грешная.

Моя ложь и моя истина.

Моя погибель и спасение.

Люблю тебя.

До мурашек. До воя. До боли. До исступления.

Моя.

Люблю…

Он хрипел, шептал, задыхался.

Люблю…

Выводил губами на её губах. Руками — на её коже. Дрожью в её теле.

Люблю…

И никому больше не отдам.

Никогда.

Белка зарылась лицом в подушку. Но Марк знал, что она улыбается.

— Что будешь? Холодный гамбургер или кусок засохшей пиццы? — коснулся он поцелуем её плеча.

— М-м-м, даже не знаю что выбрать, всё так соблазнительно, — вынырнула Белка в путаницу своих волос.

Он осторожно раздвинул их и чмокнул её в нос.

— Не хочу есть, — отозвалась она, открыв один глаз.

— А что хочешь? Может, водку с мартини? — улыбнулся Марк.

Ждал, что она его стукнет. И ошибся. Белка обняла его за шею и горячо зашептала в ухо:

 — Хочу знать о тебе всё-всё. Расскажи мне о себе.

Всё-всё это, конечно вряд ли, сладкая моя, положил Марк её голову на своё плечо, обнял, но кое-что да, тебе стоит обо мне знать.

— Значит, первые два года ты прожил в Таиланде? — спросила Белка, когда после короткого рассказа, где он не углублялся в подробности, Марк всё же разогрел и принёс им в кровать недоеденный гамбургер и бутылку пива.

— Да, первый из шестерых, тот, кто убил мою сестру, часто туда приезжал. Я потратил два года на то, чтобы всё спланировать и осуществить, — жуя, ответил Марк.

— А второй? — Белка от всего отказалась и всё ещё выглядела несчастной.

Реверт и не ждал, что за пару часов всё наладится. Но он точно знал на что готов ради того, чтобы она снова улыбалась и осталась с ним. На всё.

— Второй приезжал в столицу поразвлечься и оказался начальником закрытого гарнизона, охраняющего дальние рубежи нашей Родины. Такой местный царёк с замашками бога. Лётное поле сдал под секцию катания на квардроциклах. Местного председателя сельского поселения держал за холопа. Директора заповедника — за вассала. На гарнизонном вертолёте летал в заповедник на охоту-рыбалку как к себе домой.

— А ты приехал в качестве кого?

— В качестве рядового, моя дорогая. Прибыл в распоряжение части вместе с десятком таких же долбоёбов — военнослужащих срочной службы. И поскольку заранее знал о его замашках, сумел пригодиться. Стал его «личкой». Вроде как личная охрана, но там его охранять было не от кого, поэтому скорее слугой, нянькой и переводчиком: этот мудак ещё и оружие толкал боевикам.    

— Бритым наголо ты вернулся оттуда? — приподнялась Вера на локте. — Я так и подумала, что ты из армии. И этот шрам на голове, — она потянулась, и Марк нагнул шею, подставив голову. Её маленькие ловкие пальчики погладили шрам, а потом она подняла его лицо за подбородок. — Это из-за него?

— Неудачно приземлился с парашютом. Самолёт, что он сам пилотировал, потерпел крушение. Упал прямо в заповеднике и сгорел. Из нас двоих спасся я один. Меня срочно комиссовали, подальше от расспросов. И дело замяли. Ну сама понимаешь: заповедник, у начальника гарнизона в крови столько алкоголя, сколько весь гарнизон за раз не выпьет, вертолёт использован не по назначению.

— Он вспомнил твою сестру? — легко догадалась Белка кто устроил эту аварию.

— Конечно. Попробовал бы он не вспомнить. Её лицо — последнее, что он видел в своей сраной жизни.

— Думаю там вздохнули с облегчением, что он сдох.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

— Скорее всего, — вытер Марк пальцы и, смахнув с постели крошки, и сказал жёстко: — Но мне всё равно.

Белка кивнула.

— А потом?

— Потом пришлось поработать в колонии строго режима. Третий был при ней кумом. То есть начальником. Больной на всю голову ублюдок. Над заключёнными издевался, пытки лично практиковал. Сидельцы его и замочили, с особой жестокостью. Не без моей помощи, конечно, — поморщился Марк.

От этих тошнотворных воспоминаний даже гамбургер назад не попросился. Именно там, в тюрьме Марк уже ожесточился настолько, что даже перестал об этом думать. Насмотревшись на мерзость человеческую, он взял в руки оружие и отправился воевать добровольцем.

— Зачем? — удивилась Белка. Она хмурилась и кусала губу, но не просила избавить её от подробностей.

— Хотелось чего-то настоящего, — вздохнул Марк. — Стоящего. Чтобы за веру. За правду. За убеждения. Там, где за них погибают, нет места другому. Там ценности другие. Если не веришь, что дело твоё правое и не понимаешь за что воюешь, делать на передовой нечего. — Он посмотрел на Веру исподлобья. — Ты была права, когда сказала, что я всегда хотел чего-то большего. Это был лучший год в моей жизни. На войне ни сомнений, ни угрызений совести, ни страха, ни сожалений.

— Почему ты там не остался, если чувствовал, что это твоё?

— Потому что человека, в которого я верил, убили и делать там стало нечего. А у меня были свои незаконченные дела.

— Ещё трое?

Марк кивнул.

— Одного сбила машина, второй утонул, а третий повесился в мексиканской тюрьме, не дождавшись экстрадиции, — не стал Марк расписывать подробности.

— Что-то не так? — села Белка, всматриваясь в его лицо. — Ты не почувствовал удовлетворения?

— Ни радости, ни удовлетворения, ни облегчения. Ничего. Лишь сознание исполненного долга. И пустоту. Пустоту в душе, пустоту вокруг. И одиночество.

 — Почему ты не вернулся? Тогда, сразу? — обняла она его так крепко, что трудно стало дышать. А может это совсем не из-за её объятий, а потому, что жгло душу горечью и глаза невыплаканными слезами.

— Я был должен человеку, который меня спас. И мне… наверное, мне было стыдно, что я тебя бросил. Врал, пользовался тем, что ты всё мне прощала, столько лет ждала, верила, а я…

— Ты решил, что без тебя мне лучше? — всхлипнула она.

— Малыш, не плачь, пожалуйста, — накрыл он её голову рукой, прижимая к себе. — Всё это сложно.

— Всё это просто жизнь, Марк. Наша с тобой жизнь. Как-то так…

Он кивнул и прижался к её волосам губами. По его голому плечу текли её слёзы.

— Не бросай меня больше, — отрывисто, с трудом вздохнула она. — Никогда. Даже если тебе будет казаться, что так надо, что так лучше, что я не пойму — не бросай. Я справлюсь. С любой правдой о тебе. Я не справлюсь без тебя.

— Ни за что, — он вздохнул. Воздуха в груди не хватало. — По собственной воле больше ни за что. — Белка замерла, но он предвосхитил её вопрос. — Несколько дней назад я узнал, что ещё ничего не закончилось. Человек, который виноват в смерти моей сестры, жив.

— Но как? — отклонилась она и вытерла руками глаза.

— Тот, кто стоял за убийством моей сестры, кто всё это организовал, жив и здравствует. Возможно, он даже не хотел, чтобы её убили, просто жестоко надругались. Но раньше я считал, что она оказалась в том казино случайно, а теперь точно знаю, что нет. Теперь я точно знаю, что так хотели наказать моего отца. За то, что ослушался. За то, что заставил с ним считаться.

— Но твой отец хотя бы жил и умер своей смертью, — прижала она руки к животу, пытаясь заглушить звук голодного спазма.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Марк так хорошо знал этот жест, что невольно улыбнулся: моя белка! Моя вечно голодная белка.

— Пойдём, а то эти разговоры испортят тебе аппетит, — потянул он её за руку на кухню.