Не отрекаются, любя... (СИ) - Лабрус Елена

— Я ничего не понимаю в трастовых фондах.

— Это и не обязательно. Главное, что я понимаю. Если коротко, трастовый фонд — это вариант долгосрочного завещания, в качестве имущества которого может выступать всё, что имеет цену и не запрещено законом. Твой отец был учредителем этого фонда. Человек, кого я сейчас не хочу называть — его управляющим. Управляющий при этом не имеет прав на фонд, но обременён обязанностями по управлению и имеет вознаграждение в виде процента от прибыли. А ты единственный бенефициар, который получает все средства фонда по истечение тридцати лет при двух условиях: добровольное решение Германа Реверта или его смерть.

— Смерть отца Марка?..

— Герман Реверт был доверенным лицом и попечителем фонда. Единственным, кто мог передать тебе право на эти активы.

— Но… — Вера даже не знала, что спросить. Хотя нет, знала. Ведь вопрос остался прежним. — Но чего хотела та сторона, что попросила тебя помочь?

— Развода, конечно. После смерти попечителя…

— Отца Марка, — уточнила Вера.

— Да, отца Марка. Все деньги, имущество и прочие ценности, что вложены в трастовый фонд становятся тебе доступны. То есть по сути они всегда тебе и принадлежали, но есть один юридический нюанс, на который тридцать лет назад твой отец никак не мог повлиять: на изменения в законах о трастовых фондах, которые в нашей стране до сих пор не имеют чёткой законодательной базы относительно них. На данный момент ситуация такова, что, если на момент вступления в право владения имуществом фонда бенефициар состоит в браке, то при разводе придётся делить имущество с супругом. 

— Так вот почему так важен был мой развод, — всплеснула руками Вера.

— Я бы взглянул на ситуацию под другим углом, — вздохнул Вестлинг. — Вот почему важен был твой брак с Алексеем Измайловым.

— Он знал? — обомлела Вера. — Алексей знал о трастовом фонде?

— Он вряд ли. А вот его отец — да. И уж прости за подробности, но это его отец настоял на вашей свадьбе.

— Виталий Иванович? Отец Алексея?! — Вера покачала головой. — Господи, я вышла замуж просто потому, что это кому-то было нужно. А затем развелась, потому что это тоже было в чьих-то интересах. Алексея подставили и диктовали условия как он должен себя вести, чтобы я сама запросила развод? Так?

— Развестись всё же было прежде всего в твоих интересах. А вот брак подозреваю был следствием того слабого места в законодательстве, что управляющий твоим фондом решил использовать в своих целях.

— Ну тогда мне понятно кто и сейчас надоумил Алексея подать в суд, чтобы развод аннулировать. Это не в интересах Измайлова-старшего, если он рассчитывает на эти деньги. А он ведь рассчитывает, я же правильно поняла?

— Не хочу тебя пугать, он очень серьёзно рассчитывает. И совсем не на половину, — выдохнул Вестлинг.

— Это отец Алексея? Управляющий моим фондом? Он убил моего отца?

— Нет, — покачал головой Ян. — Его двоюродный брат. Лев Измайлов.

Лев Измайлов? Вера нахмурилась, напрягая память.

Нет, это имя ей ни о чём не говорило. Ни мать, ни отец, ни сам Алексей никогда его при Вере не упоминали. Возможно, умышленно. Возможно, Вера просто не запомнила, потому что не придавала значения этим разговорам.

Брат.

— Значит, человек, который убил моего отца, ждал тридцать лет, чтобы получить его акции?  

— Не просто ждал, на проценты с прибыли фонда он основал собственную инвестиционную компанию и последние годы безбедно живёт в Америке. Всего лишь на проценты, — подчеркнул Вестлинг значительность суммы, о которой идёт речь.

— Но для того, чтобы получить всё…

Вестлинг подал ей полный до краёв бокал, давая понять, что ей лучше выпить.

— Он хочет убить и меня?

Адвокат развёл руками.

Под его спокойным взглядом Вера осушила бокал до дна. Поставила на стол.

— Но кто? Чьё это было решение — мой развод? Кто та сторона, что решила заступиться за меня?

— Герман Реверт, Вера. Он был серьёзно болен и знал, что случится после его смерти. Знал, что с того момента как ты вышла замуж за Измайлова, всё изменилось. Что он уже не сможет тебя защитить, когда тридцать лет истечёт, а он умрёт. И сделал всё, чтобы за него это сделали другие, преданные ему люди. Его друзья.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

— Выходит, убийца моего отца получил шанс, только когда я вышла замуж за Измайлова?

По спине у Веры пробежал холодок. Ну, конечно! Племянник, член семьи, да ещё такой, отобрать у которого что-то не сложнее, чем игрушку у ребёнка — отличный кандидат ей в мужья. Да он и сам отдал бы дяде что угодно, как отдал Веру Вестлингу, едва запахло жареным. Отдал и не поморщился.

— Пока я не вышла за него замуж… — как от толчка землетрясения, пошатнулась земля под её ногами.

То ли от открывшей истины. То ли от выпитого шампанского.

— Пока Марк тебя не бросил, — прозвучали слова Вестлинга безжалостно, как приговор.

Эти слова, первый раз произнесённые вслух не Верой, первый раз услышанные со стороны, прозвучали как удар кнута по обнажённой спине. Она дёрнулась и, словно открыв глаза, вдруг поняла: на том эшафоте, где она себя всё время чувствовала, стоит не крест праведницы и великомученицы, а позорный столб, который она заслужила.

Не Марк её к нему приговорил, она сама.

Господи, она так долго искала ответы на свои вопросы…

И наконец нашла.

— Нет, — покачала Вера головой. — Не Марк. Я сама приняла решение выйти замуж за Измайлова.

Она — сама.

Вера опёрлось рукой о стену: показалось, что ноги держат её плохо. И вдруг увидела приоткрытую дверь.

— Тут даже кабинет есть? — удивилась она.

На большом столе лежали документы. В принтере — распечатанные листы. В открытом сейфе — деньги и, кажется, пистолет. А в стеклянном шкафу — белая гипсовая статуэтка.

Это могла быть чья угодно работа: Микеланджело, Бернини, Людовизи.

Это мог быть кто угодно: Давид, Арес, Писающий мальчик.

Но этот одинокий белый гипс в пустом шкафу словно качнул земную ось, в один момент разрешив все её сомнения.

Сорвавшись с неверной орбиты, стараясь удержаться на которой, Вера прилагала столько усилий, её планета бессовестно ушла в открытый космос и взяла курс к единственной звезде, что знала. Подчиняясь единственному закону, что сейчас работал — закону всемирного тяготения любящих друг друга людей.

— Это же президентский номер. А президенты обычно трудоголики, — подошёл Вестлинг. Словно невзначай закрыл кабинет. — Но мы здесь не затем, чтобы работать, — предложив закончить с вопросами и заняться тем, ради чего они сюда пришли, коснулся её волос.  

Он вкусно пах. Был идеально сложен. Но когда толкнул её бёдрами к стене, Вера закрыла глаза и судорожно сглотнула.

На стену с двух сторон от неё легли его руки. Её губ коснулось его горячее дыхание.

Но он остановился.

— Я не сделаю ничего, чего ты сама не захочешь. Не надо меня бояться.

— Я не боюсь, — открыла глаза Вера, чувствуя, как они наполняются слезами.

 Его благородно обветренное возрастом лицо было так красиво. И так близко.

— А твоё сердечко говорит об обратном. Бьётся как у испуганного зайчонка.

— Это не страх, — набрала воздуха в грудь Вера и осторожно выдохнула.

— Это ужас? — коснулся Вестлинг пальцем её щеки. Нагнулся ближе. — Обещаю, мы это исправим…

Его губы накрыли её. Заботливо, но уверенно.

Его руки, коснулись её талии, и заскользили по телу, прижимая к себе.

В неё толкнулся его пах. Горячо и упруго.

Вера вжалась затылком в стену.

Нет! — сначала вспыхнуло в мозгу.  

А потом она упёрлась руками в его грудь:

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

— Ян, пожалуйста!

Он отступил в ту же секунду, с недоумением глядя как она смахнула слёзы и проскользнула мимо него.

— Прости, дело не в тебе. Ты безупречен. Уверена, лучше всех. Но я, — на ходу говорила она, забирая сумку, доставая из шкафа пальто и вытирая слёзы. — Я так виновата перед ним…