Земная оболочка - Рейнолдс Прайс

— Робинсон?

— Да, дедушка.

— Будь добр, зайди ко мне. — Голос звучал сдавленно.

«Еще умрет у меня на руках, — подумал Роб. — Но я не стану звать маму. Она моя, моя!» Он шагнул вниз и пересек площадку к двери — так тихо он не двигался еще никогда в жизни. Остановившись у изножья кровати, он прошептал: — Да?

— Налей мне, пожалуйста, воды. Рукой не могу двинуть. — Двинуть ею он не мог вот уже двенадцать лет: два удара и грудная жаба — не шутка!

Роб подошел к ночному столику, наполнил стакан из прохладного белого кувшина и, поддерживая седую иссохшую голову, дал деду напиться.

— Подложи мне подушку под спину, — сказал тот.

— Может, тебе лучше поспать?

Мистер Кендал внимательно посмотрел на него; глаза у него были светло-голубые, жутковатые, но взгляд вполне осмысленный.

— Лучше, — ответил он. — А еще лучше умереть. Ты бы меня весьма обязал, если бы дал мне пистолет. — Левая рука поднялась и указала на каминную доску, где лежал кольт, уже начавший покрываться ржавчиной, но заряженный и ждущий своего часа.

Роб улыбнулся. — Его придется сперва долго чистить. Так им и мухи не убьешь.

— На меня хватит.

— А ты лучше поспи. И мне нужно поспать.

— Подложи мне подушку.

Роб грубовато подсунул ему под спину две подушки; затем отступил назад и спросил: — Что тебе еще сделать? — Вообще-то он любил своего деда, только сейчас его разбирала усталость.

— Ты закончил школу?

— Вчера вечером, — ответил Роб. — Я только что вернулся.

Мистер Кендал посмотрел на окошко, за которым разгоралась утренняя заря: — Где ты был?

— Танцевал у Столлинга, надрался, дал отставку Мин Таррингтон, к Сильви заглянул. — И хотя ему представлялось невозможным — не сходя с места, немедленно — не рассказать все до конца (узкая кровать, Флора… при всей усталости и притупленности восприятия он вспоминал о происшедшем не без удовольствия — в какой-то мере все это подтверждало, что на людей рассчитывать можно; мгновенная смрадная вспышка словно высветила что-то в будущем, позволила убедиться, что верная поддержка ему еще в мире встретится), он все же остановился на этом. По крайней мере, ничего не наврал. Никогда не буду никому врать, ни под каким видом.

Мистер Кендал спросил: — Ты действительно готов к моей смерти?

Роб улыбнулся: — Куда тебе торопиться?

— Нет, ты мне ответь.

— К чему готов, дедушка?

— Стать взрослым за пять секунд, черт тебя возьми, на большее не рассчитывай после моей смерти. Главное, чтобы принять на себя заботу о Еве.

— Я и так взрослый, — сказал Роб. — Все у меня в ажуре, ни на что не жалуюсь. А маме-то что? Она же сильнее всех нас, вместе взятых.

Мистер Кендал сказал: — Стоит мне богу душу отдать, и она рухнет, как подгнивший сарай, — он изобразил здоровой рукой, как рушится сарай: тяжелые пальцы упали и, беспомощно растопырившись, легли на простыню.

Роб посмотрел на него, не отводя глаз.

— Тебе придется взять бразды правления в свои руки.

Роб, не раздумывая, кивнул: — Это я смогу. Ты не беспокойся. — Он верил в себя. Предчувствие счастья охватило его. Застоявшийся воздух, которым он дышал вместе с больным, отдающий сладковатым запахом тления, оклеенные коричневатыми обоями стены, крыша над головой — все это вместе показалось ему вполне приемлемой скорлупой, где он может замкнуться еще на достаточно долгое время.

6

Роб проспал без сновидений до десяти часов. Но дольше Рина ждать уже не могла и вошла к нему, якобы за тем, чтобы собрать грязное белье для стирки. Он понимал, что ее терпение вот-вот лопнет (приняв ее суховатый поцелуй и поздравления, он расстался с ней в девять часов, и она пошла домой пешком со старой миссис Брэдли, уверив его, что хочет подышать свежим воздухом и размяться немного, а он пусть идет с Мин веселиться дальше), и проворчал в подушку: — Иди отсюда. У меня все белье чистое, и сам я, кстати, тоже. Только хлопни еще раз дверью, и я всю жизнь буду ходить голым.

— Кого ты думаешь этим обрадовать? — сказала Рина.

Он ждал, наблюдая, как она роется в шкафу. Потом сказал: — Многих. Просто не поверишь — скольких.

Рина собрала сверток — совсем крохотный, — встала и подошла к кровати; она поймала Роба за пятку через толстое одеяло (он лежал на животе) и сказала: — Но не Мин.

Роб не ответил. Он одновременно притворялся спящим и молил дать ему поспать.

Рина потрясла его ногу. — Но не Мин Таррингтон, — повторила она.

Роб отбрыкнулся и сказал из глубины перины: — Все правильно. Ты уже повидала ее мать? Хорошо работаешь.

— Благодарю, — сказала Рина. — Она чуть не дала мне по физиономии, когда я подметала тротуар, — подстерегала меня с раннего утра и, стоило мне высунуть нос, накинулась и принялась честить тебя за то, что ты бросил Минни. Оставил ее на произвол судьбы, так что ей пришлось просить пьяного Сима Брешера подвезти ее. Представляешь, чего ей это стоило.

Роб сказал: — Все так. Только он был трезвее меня. Сим что ни выпьет, все выблюет.

— Хватит, — сказала Рина. — Прямо как маленький.

— Насчет этого ты лучше Мин спроси.

— Хватит, тебе говорят.

— Других спроси. Многие тебе скажут.

— Вылезай из кровати.

— Это может тебе жизни стоить.

Рина рассмеялась: — Хвастунишка!

— Да что тут хвастать, — сказал Роб. — Просто потрясения не выдержишь.

— Ну раз так, пожалуй, поберегу себя. Испытай свои чары на Сильви. Она готовит тебе завтрак и уже сильно ворчит.

— Ей за это платят, — сказал он. И зарылся головой еще глубже в подушку.

Рина пошла к дверям. — Вставай, пожалуйста. Ты всех задерживаешь.

— Иду, — сказал Роб.

— Все к лучшему, — зашептала Рина. — Она тебе не пара, не годится даже, чтобы носки тебе стирать.

— А ты думаешь, ей пришлось бы? — сказал Роб.

7

Он кончал бриться, когда увидел отраженное в его дешевеньком зеркальце вчерашнее письмо, — оно лежало на бюро, там, где он бросил его, не читая, перед тем как повалился в постель. Может, Рина и видела его, но от вопросов воздержалась (однако если видела, то как раз сейчас готовила свои вопросы, тщательно продумывала план действия на много ходов вперед — как бы поподробнее выведать все о переданном письме, то есть мотивы, цель, достигнутый эффект, да так, чтобы ни Ева, ни Роб ни минуты не думали, что находятся под следствием). Мать же никогда ни о чем спрашивать не станет. Это как раз в ее стиле — кому и знать, как не ему — просидеть всю ночь без сна в кресле, усугубив тем впечатление от своего странного подарка, а затем сделать вид, будто начисто забыла о нем, пока наконец он и сам, глядя на письмо, не усомнится — действительно ли получил письмо от матери или, может, оно возникло само собой просто от того, что ему очень уж хотелось, чтобы она сделала что-то, обратилась к нему, хотя бы только во сне. И уж совсем невозможно было догадаться, каково ее скрытое намерение да и есть ли оно вообще у нее? Праздновала ли она теперь в душе победу или горевала, что очередная мольба о помощи осталась без ответа? И молила ли она когда-нибудь о помощи? Была ли когда-нибудь несчастна? Шнуруя ботинки, Роб сосредоточенно думал: «Не такой уж я дурак, но я просто не могу сказать — просила мама меня когда-нибудь о чем-нибудь или нет».

Он взял письмо и стал читать его, стоя у кровати, на которой проспал четырнадцать лет — один, томясь одиночеством.

18 марта 1904 г.

Ева, дорогая моя!

Сегодня уже неделя, как с тобой стряслась эта страшная беда, и я не перестаю молить бога, чтобы ты больше никогда не подвергалась столь суровым испытаниям. Поскольку главный виновник — я, то спешу изложить на бумаге (письмо предназначается тебе одной, когда ты окрепнешь настолько, что сможешь прочесть его) то, что неотступно жжет меня: во-первых, от всей души умоляю тебя простить мне, что я подвел тебя к краю этой бездны, во-вторых, какой бы путь ты ни избрала по велению своего сердца или тела, я торжественно обещаю строго ему следовать. Твое присутствие в моей жизни — на любом расстоянии будет всегда источником глубокой благодарности, неуклонно возрастающей по мере того, как ты взрослеешь у меня на глазах и претерпеваешь муки, которые навлек на тебя я.

А теперь о нашем мальчике — еще раз горячо благодарю тебя за него. Он с каждым днем — как и ты — становится крепче, только у него это происходит быстрее (он меньше мучился и совсем не потерял крови, если не считать момента отделения от тебя). Я убежден, что скоро он окрепнет совсем и будет спокойно дожидаться дня, когда минует кризис и ты будешь с ним. В эти тяжелые дни я утешаюсь мыслью, что если вы оба выживете и будете вместе, то, когда придет время мне покинуть этот мир, останется он и примет на себя заботу о тебе — а ты о нем. Если ты узнаешь его — как мне кажется, когда Хэт приносит его тебе в часы кормления — ты, конечно, отметила его потребность в любви, его готовность любить и вернешься к нему, как только вырвешься из плена забытья и туманных сновидений.