Десять поцелуев, чтобы влюбиться (СИ) - Любимая Мила

Но их нет.

Виртуозно продинамила меня, да ещё как. Или не динамила? Знала обо всём изначально, просто поиздевалась, растоптала в хлам.

А так мне и надо. Сам виноват. Однажды в далеком будущем, но бумеранг бы обязательно прилетел с ответкой. Наверное, когда разбиваешь чужие сердца сотнями, отказываешься верить в любовь, бежишь от неё — она догоняет. Обрушивается на тебя с неба, припечатывает к земле, чтобы встать не смог, пошевелиться без боли. Об этом ещё Шекспир в своё время сонеты писал.

Реально больно. Делаю вдох и чувствую Машу. Сердцем, телом, лёгкими, мозгами. Она повсюду, словно в воздухе витает.

Запах её цветочных духов с нотками спелых ягод и ванили. Весь пропитан ею. Накачан под завязку.

Помню губы, которые я уже никогда не поцелую. Весёлый и заразительный смех — мне тоже его больше не услышать. Взгляд ярких голубых глаз, поджигающий все фитили. Она такая настоящая, такая живая. Смешная, забавная, единственная. Моя исключительная Маша.

Колючка. А я её Симба.

Кажется, я искал её всю жизнь, а когда нашел — потерял. Даже не понял сразу, чего лишился.

Бездарно!

Просыпаюсь — ни живой и ни мёртвый. Ощущение, словно на грудь установили гранитную или мраморную плиту. Дышать не могу. Захожусь кашлем, напоминающим страшные хриплые голоса из самой глубины Преисподней. Ну или Джигурду.

Ещё и простыл. Вишенка на тортик.

Опять звонил отец, но пока я притащил свою тушу к телефону, звонок уже отрубил.

Перезваниваю, а он скидывает.

Не, бать, мне вообще никак не до твоих закидонов. Хочет — пусть исключает из универа, гонит поганой метлой, наследства лишает. Вообще всё по боку.

У меня тут свой персональный зомби апокалипсис.

Да только своего неугомонного родителя я недооценил. Уже через десять минут во входную дверь начали ломиться. Иначе и не назовёшь. Звонок и ни на секунду не замолкал. К чахоточному кашлю прибавилась ещё и нестерпимая мигрень.

Чтоб вас!

Пришлось провернуть быстрый ритуал экзорцизма и в очередной раз поднять свои кости с кровати.

Отец входит в квартиру злой, как чёрт. За ним следом Ян. Так, а это двухметровое недоразумение тут зачем?

— Привет, па, — почти шёпотом поприветствовал родителя. — Что, Янчик, хата приглянулась?

Тут я зашёлся новым приступом безумного кашля, хватаясь за рёбра. Капец, грудную клетку за пределы реального выносит. Я, наверное, последний раз в детстве болел. По крайней мере, настолько мощно.

— Заболел что ли? — отец прикладывает ладонь к моему лбу и тут же недовольно хмыкает. — Лекарства пьёшь?

Тут даже Ян посмотрел на меня почти с жалостью. Да я вообще, как брошенный котяра. Только и остаётся, что вздыхать сочувствующе. Самому тошно.

— Давай в постель, — командует родитель. — Живо, Дима. Ян, в аптеку сбегай, хорошо? Матери позвони, она скажет, что надо.

Братец кивнул и, наконец, освободил меня от своего общества. Чудесно, не жизнь, а сказка.

— Ты где умудрился? — сетует отец, одновременно засунув мне под мышку градусник. Как только отыскал термометр, неизвестно. — Сессия на носу, куча долгов, а он гриппом болеть удумал.

— А ты в Айболиты заделался, пап? — усмехнулся и вновь закашлялся. Срань Господня! Давненько мне не было так хреново. — Нормально. Отлежусь пару дней и хвосты закрою, экзамены твои сдам, зачёты, дипломы. Может, мне ещё и в магистратуру пойти, чтобы ты прям оценил?

— Да, лихорадка у вас, Дмитрий Сергеевич, — скривился отец, вытащил запищавший термометр и тяжело вздохнул. — Тридцать девять и девять.

— Класс, — и поднял вверх большой палец.

— А про остальное поговорим, когда тебя отпустит.

Нет, это уже вряд ли. Не отпустит.

Принялся постель мою перестилать, меняя постельное бельё на свежее. Переодеться ещё заставил. Впрочем, моя футболка была почти насквозь мокрая. Реально что ли грипп?

Да, оказывается, любить в двадцать один год — это реально опасно. Не факт, что выживешь.

Тут уже и Ян вернулся с лекарствами.

Папаня принялся пичкать меня таблетками и микстурами. Даже, когда я был маленький не носился, как с писаной торбой.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Я же помню, он с Яном всё больше нянчился. Да и мама. Братец у нас был болезный, с кучей болячек и аллергий, с истощением. А что можно ждать от матери алкоголички?

Сейчас понимаю масштабы трагедии, а вот в детстве ревновал родителей жутко. Думал, что меня резко перестали любить мама и папа, другим мальчиком заменили. Наверное, потому мы с Яном и находились в вечных контрах.

— Пап, — подаю голос, лёжа в кровати и бездумно пялясь в потолок. — А как тебя мама простила?

Повисло неловко молчание. Все понимали, что конкретно я имею в виду.

— Никак, — наконец ответил отец. — Не простила.

— В смысле? — почти вскрикнул Ян.

— А вот так, — развел руками родитель. — Ну что, оболтус? Признавайся, Машу обидел?

— Обидел ни то слово, — говорит вместо меня брат.

Всё не заткнётся.

— Изменил?

— Нет, — откашливаюсь. — В смысле летом что-то было, но до того, как мы стали… кхм…

И тут я понимаю, что слово «секс» к Маше ну вообще никак не подходит. Засада.

— Дар речи потерял? — спрашивает Ян. — Он на неё поспорил.

— Да уж, некрасиво. Наворотил дел. Маша — девушка хорошая.

— Ничего, у неё вон Ян есть.

— Тебе сразу морду набить или подождать, пока выздоровеешь? — мигом приходит в бешенство братец.

— А как хочешь. батя тебя только по головке погладит, хороший сын — плохой сын.

— Хватит! — прикрикнул на нас отец. — Честное слово, не братья родные, а кровные враги! Сколько можно делить неизвестно что? Детский сад!

— Ты, видно, не очень хорошо подумал, когда притащил домой чужого ребёнка.

Ладно, тут я точно перегнул. Согласен.

Молчим, сверля друг друга колючими взглядами. Я первый решаюсь поднять белый флаг. В топку всё! Сам накосячил — сам буду отвечать за последствия. Чай, не маленький.

— Погорячился, лишнего наговорил. Конечно, Ян нам не чужой. Прости, пап. И ты… тоже извини.

— Лечись давай, — отец поднимается на ноги. — Хвосты в универе никуда не денутся. Чинись и за ум берись. Не дурак же.

Раз на раз не приходится.

— Спасибо, пап.

Ян уходить не торопится, занимает место отца в кресле прямо напротив меня. Закидывает ногу на ногу, смотрит больно задумчиво.

— Что Маша? — наконец осчастливил вопросом.

— Послала.

— Прямо послала?

— Красиво, — усмехнулся. — Сказала, что не сердится. Мол, ей всё равно.

— Врёт.

Если бы, ага.

— Она была очень убедительна.

— Уф, — запускает руки в волосы. — Ты выглядишь жалко, Димас. Реально влюбился, что ли?

Влюбился.

Слабо сказано. Очень слабо.

— Меня ей накрыло.

— Как вертолёты после пьянки?

— Хуже, — усмехнулся. — Любовь — это когда твоё сердце вырывают из грудной клетки и перемалывают его в миксере на твоих глазах.

— Звучит паршиво.

А любовь не песня, чтобы играть красиво и мелодично.

Это сука любовь. Без лишней лирики.

Беспощадная, стремительная, сердце на вынос и мозги всмятку.

Глава 45 — Это всё

Дима

Кто бы мне сказал ещё полгода назад, что Дима Сотников будет по собственной инициативе сидеть в четырёх стенах и загибаться от тоски по Маше Савельевой (да хоть по кому-то, чёрт возьми!), то я бы ни за что не поверил этому фанатичному безумцу.

Грипп прогрессировал.

Ни через три дня, ни через неделю на поправку я не пошёл. Горло саднило всё больше, температура отказывалась сбиваться, ко всему этому счастью прибавились жуткая головная боль, насморк, адская ломота в теле. Чувствовал себя, словно ходячий мертвец.

Тут уже матушка не выдержала, сама прискакала и семейного врача с собой прихватила. Вот и набросились на меня вдвоём, не жалея сил.

Такой большой мальчик, а мозгов нет, ходит без шапки, шарфа, в тонюсенькой куртке и прочее… прочее. Отца тоже засадили по полной программе — мол, плохо ты, Серёжа, ребёнка лечил. Довёл сына своими университетами. Мама у меня такая, очень любит нас с Яном.