Наука любви и измены - Робин Данбар

Прекрасную иллюстрацию родительского разделения труда мы наблюдаем у приматов. Хотя и уникальную даже для них: у крошечных мармозеток и тамаринов из семейства игрунковых, обитающих в Южной Америке, самец самолично таскает на себе обоих детенышей. Самке они достаются всего минут на десять, чтобы она могла их покормить. Но и тогда самец сам решает, когда забрать их у матери: он буквально оттаскивает малышей от нее, пока они в него не вцепятся. По сути, самка игрунковых служит всего лишь молочным автоматом: со всем остальным справляется самец – условно говоря, и пеленки меняет, и сказочку на ночь рассказывает.

Все дело в том, что физиология тамаринов тоже по-своему уникальна: самки производят на свет двойню и возвращаются в репродуктивное состояние практически сразу же после родов, а не после отлучения детенышей от груди. Последнее означает, что, пока самец возится с новорожденными, уже поспевает второй приплод, так что оставаться рядом с самкой очень даже имеет смысл. Новая двойня родится примерно тогда, когда придет пора отлучать первую от молока. Таким образом, размножение у тамаринов, можно сказать, поставлено на конвейер. Поскольку самка способна приносить двойню благодаря тому, что самец берет на себя часть родительских хлопот, он, оставаясь моногамным, производит больше потомства, чем если бы выбрал иную стратегию и блуждал бы в поисках овулирующих самок.

Все приведенные примеры свидетельствуют, что оба пола равно заинтересованы в поддержании брачных отношений: они не способны успешно вырастить потомство в одиночку, без взаимопомощи. А значит, они одинаково дорожат партнерством. Еще важнее (особенно для млекопитающих) то, что, раз уж самец тратит время и силы на родительский труд, он должен проявлять заинтересованность в том, чтобы детеныши, о которых он заботится, были точно его собственные, а не чужие.

Самцы млекопитающих по жизни не уверены в собственном отцовстве, и это ставит их в эволюционно уязвимое положение, поскольку забота о чужом потомстве – это генетический альтруизм. Самоотверженность одних самцов попросту подталкивает других к тому, чтобы бросить собственное потомство и отправиться на поиски новых приключений, предоставив выполнение родительских обязанностей какому-нибудь простофиле. Собственно, именно это и наблюдается иногда у тамаринов: если к группе присоединяется новый самец и вызывается помогать какой-нибудь самке, носить ее детенышей и опекать их, то самец-производитель немедленно бросает свою партнершу, как только она забеременеет, уходит и пытается найти себе новую самку. Такое случается, потому что высокий уровень смертности среди самок в довольно тяжелых условиях приводит к переизбытку самцов и нехватке семейных участков. Молодые самцы-холостяки охотно «пристраиваются» к сложившимся парам и помогают им, дожидаясь, когда появится новая территория для размножения. В случае, если самцы прибиваются к территориям своих родственников, они все равно генетически заинтересованы в потомстве, пусть и не в собственном, а самец-производитель не прочь передоверить потомство и заботу о нем новичкам, прекрасно понимая, что те отлично справятся – именно в силу родственных уз. Самке подмена, похоже, практически безразлична: был бы рядом кто-нибудь, кто вовремя «меняет пеленки», а остальное – дело десятое.

А что же человек?

Традиционно считалось, что брачные отношения возникли у людей для того, чтобы оба родителя могли заботиться о детях. Разумеется, никто не тешил себя иллюзией, будто наши прапрапрадеды нянчились с младенцами: ведь даже в наше время мужчины занимаются подобными вещами лишь в самых продвинутых странах, да и то когда никак нельзя отвертеться. Скорее предположение обосновывалось потребностью в разделении труда: как это бывает во всех традиционных обществах, женщины занимались детьми (в чем им изредка помогали мужья), а мужчины ходили на охоту, чтобы обеспечить семью едой. То есть речь шла о «собачьей» модели семейного поведения. Такое представление господствовало с последней четверти XIX века, то есть с тех пор, как под влиянием идей Дарвина люди начали задаваться вопросами об эволюции человеческого института брака.

Однако затем произошла переоценка энергетических затрат, требующихся для развития большого мозга. Роб Фоули и Филлис Ли подсчитали, сколько дополнительной энергии (по сравнению с шимпанзе) необходимо для выращивания человеческого потомства. Как и можно было предсказать, исходя из факта, что человеческий мозг в три раза крупнее мозга шимпанзе, энергетические затраты оказались тоже куда существеннее. Полученные данные заставляют предположить, что эти возросшие затраты невозможно было компенсировать ни благодаря добыче мужчинами большего количества пищи, ни переходом на более калорийный мясной рацион. Оставался единственный способ – равномерно распределить их на гораздо более длительный период времени. Иными словами, проблема решалась замедлением роста и увеличением периода родительской опеки (что и наблюдается у людей).

«Собачью» модель родительской опеки поставила под вопрос и Кристен Хокс, высказав предположение, что охота на крупную дичь в племенах охотников и собирателей, возможно, никак не связана с добычей еды для семьи. Как мы уже говорили в четвертой главе, исследования охотничьей практики и у южноамериканского народа аче, и у восточноафриканского племени охотников и собирателей хадза показали, что мужчины, охотящиеся на крупную дичь, в действительности приносят домой слишком мало мяса, чтобы считать их усилия оправданными. И в любом случае всю добычу им приходится поровну распределять между всеми семьями общины. За исключением одного довольно специфического примера – инуитов (эскимосов), обитающих в арктических краях, где зимой почти нечем питаться, кроме мяса, в охотничье-собирательских обществах именно женщины добывают львиную долю калорий для прокорма семьи, занимаясь собирательством. Хокс развенчала миф о том, что целью охоты было обеспечение семьи пищей. Взамен она предположила, что, охотясь на крупную дичь, мужчины просто рекламируют свою генетическую пригодность. Еще бы: раз ты такой сильный и смелый, что не боишься охотиться на больших опасных зверей, не боишься леса, полного хищников, – значит, ты парень что надо!

Позже, изучая быт народа хадза (в Танзании), Хокс поразилась огромной роли в нем бабушек. Именно они больше всего помогают дочерям воспитывать детей. Это дало толчок идее о том, что менопауза, возможно, является приспособительной стратегией, которая позволяет женщинам переключать внимание с собственного воспроизводства на воспроизводство дочерей. Так родилась известная «гипотеза бабушек». С тех пор появилось немало данных о том, что и в аграрных обществах наличие бабушки по материнской линии (но далеко не всегда по отцовской!) позитивно влияет на количество детей, которых женщина может успешно вырастить в течение жизни. В любом случае большинство случаев взаимной помощи и поддержки при совместной заботе о детях во всем мире, в любых обществах – традиционных и современных, – отмечено среди женщин, связанных узами близкого родства. Иными словами, после того как женщина забеременела, мужчина как бы и не нужен. Растить детей гораздо лучше получается у женщин, когда они помогают друг другу. Это наглядно демонстрируют негритянские общины в США. В условиях, когда мужчины сегодня здесь, а завтра там (даже если они не погибают в войнах между наркоторговцами), женщины часто образуют совместные домохозяйства, охватывающие несколько поколений по женской линии и действующие как единое предприятие: дочь рожает новых детей, мать зарабатывает, а бабушка хлопочет по хозяйству. Мужчин в доме нет – да они и не нужны. Идеальная картина – рай, да и только!

Ну а раз мужчины не могут толком позаботиться о детях и не приносят домой вкусностей (притом что бабушки и сестры управляются с детьми гораздо лучше их) – тогда зачем людям вообще понадобилось выстраивать брачные отношения, жить парами? В самом деле, с какой стати женщинам усложнять себе жизнь и эмоционально привязываться к единственному мужчине?

Из оставшихся возможностей довод о защите от хищников можно смело отмести. Уже одно то, что люди практикуют разделение труда, при котором в охотничье-собирательских обществах мужчины и женщины добывают пищу раздельно (одни – мясо, другие – съедобные растения), свидетельствует, что страх перед хищниками вряд ли можно всерьез считать давлением отбора. Это конечно же вовсе не значит, что в традиционных обществах люди не боятся хищников. Однако собирательские группы, состоящие из одних женщин, справляются с этой опасностью вполне успешно. Как выяснили мы с Сюзанной Шульц, большинство приматов просто сообразуют размер группы с масштабом угрозы. При этом женщины способны совместно справиться с задачей ничуть не хуже мужчин. Пусть они мельче и слабее – зато женская группа может быть многочисленнее. Возможно, для одиночной самки защита самца и правда необходима (что мы видим на примере многих моногамных антилоп и приматов), однако женщины живут группами и крайне редко гуляют в одиночку. Иными словами, страх перед хищниками при всей своей эволюционной значимости никак не объясняет возникновение брачных отношений у людей.