Наследие Евы (СИ) - Рицнер Алекс "Ritsner"

— Ой, вот только не надо…

Да какого…

Тим касается руки. Стах сдавливает его пальцы. Когда осознает — цокает. В последний раз встречает взгляд, но все еще не разбирает и треть немых сообщений. Все, надоело.

Стах уходит, чтобы не продолжать.

IV

Маришкин голос слышно еще на лестнице. Стах встает на ступенях. Запрокидывает голову. Закатывает глаза. Поднимается в два раза медленнее и громче: тяжелым шагом.

Он застывает напротив. Ждет, когда тарахтение стихнет — и на него обратят внимание. Хочет узнать у третьей лишней:

— Что ты здесь делаешь?

— Уже ухожу.

Маришка спешно собирается, целует Тима в щеку. Вспорхнув с места, пружинит к Стаху и его тоже целует, заодно. Тот отворачивает голову. Она просит:

— Не обижай котика.

Стах не реагирует. Ждет, когда она уже свалит, вытирается тыльной стороной ладони. Бросает рюкзак. Опускается на пол.

Стук каблуков стихает.

Он сидит. В Тимовой тишине. Не знает, чем ее заполнять, как чинить поломку между ними.

Начинает с претензии:

— И вы теперь типа… «дружите»?

Тим опускает взгляд и качает головой отрицательно.

— Она неплохая, кажется… — произносит он тихо. Стах усмехается, а Тим добавляет: — И не смотрит на меня, как на чумного…

Камень летит — и прямиком в огород Стаха.

— Я не смотрю.

Тим не соглашается.

Стах переводит тему:

— Не расскажешь, что случилось?

— А ты?

Стах цокает. Нечего тут рассказывать. Маришка уже все рассказала.

— Я просто… — Тим пытается. — Арис, я тогда подумал… что ей будет проще. Если дело не в ней.

Очень хочется посоветовать ему поменьше думать и поменьше верить в людей. Чтобы потом не получалось, что он кому-то открылся, а его секреты выставили на всеобщее обозрение.

— Нашел, кому… Архипова — главная сплетница класса. Надо было ей сказать: «Ты не в моем вкусе». Что-то не по душе — ну и нахер пусть идет. Лучше быть мудаком, чем… — Стах не заканчивает.

— Чем кем?..

— Сам знаешь…

Тим знает. И замолкает. Стах тоже не торопится с ним говорить. Тим ковыряет лямку на рюкзаке.

— Ты поэтому? Из-за того, что все узнали?..

— Не все. Пока. И нет. И да. Блин, ты… — Стах осекается. — Знаешь, что со мной дома сделают? Просто если мать каким-нибудь чудом краем уха услышит, что я дружу с… таким, как ты.

У Тима нет слов. Зато красноречивое выражение лица примерно такого содержания: «Мне больно, а ты дурак». Да Стаху тоже как-то не очень…

И вообще.

— Блин, Тиша, ну с чего ты взял?

— Что?.. — не понимает Тим.

— С чего ты взял, что тебе не нравятся девушки? Ты с ними встречался?

— Арис… — просит Тим голосом. Стах ждет, ждет, когда он объяснит, и Тим сдается: — Я не хочу с ними встречаться. Не хочу их целовать, не хочу с ними спать…

«Спать». Здорово. Зашибись.

Лучше бы Стах забил и не спрашивал.

— А с мужиками — хочешь?

— При чем здесь?.. — Тим смотрит на Стаха, как на отсталого. — Арис…

— Ну и с чего ты взял, что ты?..

Тим терпеливо слушает. Терпеливо помогает дать определение:

— Ну. Гей.

Стах цокает и отворачивается. С досадой произносит:

— Кранты.

— И что?.. Кроме того, что «это против церкви» и против взглядов твоих родителей, что еще?

Стаха бесит Тим. И бесит, что он все подрывает. Вера здесь ни при чем… Но будет при чем, если мать вздумает его лечить. А если не вздумает, отец все равно сойдет за экзорциста — только без библии и молитв.

Тим грустит. Стах — не лучше.

Он не хочет с Тимом спать. Он вообще ни с кем не хочет. С парнями — тем более. Ну в самом деле. Что за постановка вопроса?..

Потом Стах вспоминает свои стыдные сны. Вовремя — кранты. Когда между ним и Тимом нет даже метра. Так, ладно… Стах бы не стал. С Тимом. Ему непонятно, позорно и боязно. Тима так трогать и чтобы Тим его — тоже.

Просто иногда кажется… что они слишком сблизились, что всегда тянуло, а теперь… ну, может, «гормоны», может, просто Тим такой один. В смысле — настолько близкий. Стах не знает. Но точно с ним не собирается спать.

И его давно волнует. Как Тим ориентируется. Потому что Стах ни черта не ориентируется. Заблудился.

— У тебя есть друзья, кроме меня?..

Тим зависает, а потом качает головой отрицательно.

— А были?

— Может… — Тим задумывается. — Нет… Ну, чтобы действительно «друзья»… На самом деле — нет.

— Тогда откуда ты знаешь, что ты чувствуешь?

Тим смотрит на Стаха, словно ищет в нем ответ. Потом отводит взгляд и помогает:

— Потому что мне страшно. Даже не столько… ну, психологически. Хотя психологически — тоже… Просто… такое чувство… ну вот, представь, как если бы ты очень боялся высоты — и все время ходил по краю, а ветер сбивал тебя с ног…

Ветер сбивает Стаха с ног. Прямо сейчас. Когда голос Тима режет тишину и вспарывает нутро.

— Наверное, если дружба, — продолжает Тим, — просто хорошо… и спокойно. А у меня это ощущение… иногда на фразу, иногда на взгляд, иногда на касание, что я вот-вот сорвусь вниз.

Иногда на монолог. На монолог, который рассказывает о тебе — про другого. Стах готов поклясться на крови.

— Это не дружба, Арис… у меня к тебе. Я… не хотел. И даже думал, что… Но чем больше мы общались, тем сильнее ты меня пугал…

Тим прячет взгляд, не проверяет, как реагирует Стах. Но тот смотрит, не отрываясь. Потому что…

— Так лучше…

— Что?..

Лучше, чем «ты мне нравишься». Честнее.

Стах усмехается. С досадой. С Тимом бывает хорошо и спокойно. Редко, но метко. А еще всегда, с первой встречи… сходит с ума пульс. Стах дурак. И лжец. И он влип. И он не знает, как отвертеться. Он спросил — ему ответили.

Он хочет устроить истерику. Некрасивую. С воплями, с топотом, с битьем посуды. Он хочет схватить Тима, трясти его за плечи и спрашивать, почему не предупредил, что так будет. Стах винит себя, что прицепился тогда, что врал себе что угодно, лишь бы избежать неудобных выводов. Потом он пытается обвинить кого-то еще, но «кто-то еще» верещит на манер матери и осуждает его.

Стах отдает себе отчет, что делает. Он подписывает себе приговор:

— Да. Ты чертовски меня пугаешь. Просто до паники…

Тим улыбается, закрывается рукой. Прыскает. Шепчет:

— О боже… — ему неловко. — Я свалился…

— Не ушибся?

Тим смеется. Может, от паники больше, чем от того, что смешно. Стах улыбается в ответ натужно. Тим поднимает блестящие обсидиановые глаза.

Он счастлив?

Хорошо.

Стах может вскрыться. Покончить с собой раньше, чем покончат с ним. Проверить на практике, а что, если выпить всю банку снотворного. На ночь. Он утром проснется? Вот бы посмотреть на лицо матери, если нет…

Звонок. Жизнь стучится. Говорит: «Я продолжаюсь». Несмотря ни на что.

Стах поднимается с места, подхватывает рюкзак. Вспоминает, что Тим ничего не поел, что он вернется в пустую квартиру, где никто не проследит за ним. И вспоминает, что шел за другим разговором.

— С меня обед.

— Сегодня?..

— Нет, сегодня ужин, — отвечает уже в пути.

Стах спускается.

Тим срывается за ним. Чуть не перегибается через перила.

— Ты вечером придешь? Или мне терпеть твою маму?..

Стах задирает голову. Останавливается.

— Приду.

Тим складывает руки на перилах и прячет лицо. Выглядывает из-под запястья.

— До вечера?

Стах отзывается эхом. Тупит еще секунду — и только затем отмирает.

Он осознает. Что Тиму признался. Что Тим — парень. Он в курсе. Да. Херня в том, что ему впервые за все эти месяцы… нет, не спокойно, нет, не плевать. Просто все встало на свои места. Он сорвался. Упал. Может, ударился башкой — не важно.

Ощущение, что вязнет в неизвестности, мечется, — оно отпустило. Как если бы он путался в паутине — и тут ее разрезали. Да, полетел. Да, кранты. Зато больше не паутина. Зато Стах не трясется в конвульсиях, ожидая расправы. Все кончено. Он сознался не Тиму. Он сознался себе.