Призраки Дарвина - Дорфман Ариэль

Разумеется, я подписал, разумеется. Лихорадочно чиркал и чиркал, пока не заполнил согласие, документы на аренду корабля, залог на случай, если с ним что-то произойдет, страховку, три контракта с Вулфом и его товарищами, заявление на открытие счета для оплаты будущих расходов и множества сборов, которые ждали нас по пути. Я размашисто подписал каждый документ, а затем сопроводил его огромным чеком и наконец вручил капитану всю кипу бумаг.

— А теперь, — сказал я, и рука моя дрожала, хотя и не так сильно, как трепетало сердце, — осталось сделать только одну вещь.

— Какую?

— Нужно сообщить жене, что мы отплываем через четыре дня.

— А она не знает?

— Даже не догадывается.

— Вы смелый человек, Фицрой Фостер, вот что я скажу. Хотя я бы не хотел оказаться в вашей шкуре, когда ваша половина услышит, во что вы ее втянули без ее согласия.

И вот тут я реально запаниковал.

Моя независимость, которой я так гордился, нарушила негласный договор, заключенный по умолчанию с тех первых гребков в бассейне полжизни назад. Теперь нас ждут испытания в водах, что мы будем бороздить под руководством старпера, главной заслугой которого было снятие судимости. Я отдавал прекрасное гибкое тело Кэм, не говоря уже о моем более громоздком и неуклюжем, во власть грубых волн и кого-то, о ком я ни черта не знал. Я так и слышал: «Что ты сделал? Потратил триста тысяч долларов? Притворишься, что плывешь в Гамбург, а потом — бац! — и свернешь в Патагонию? Дай задний ход, Фиц! В договоре должен быть соответствующий пункт. Или ты действительно считаешь, что я просто сяду на неизвестную посудину с вечно пьяным блудливым контрабандистом? Загружу в трюм всю коллекцию твоих фоток с Генри? Дам Дауни шанс схватить тебя?»

— Можете подождать секунду? — сказал я шкиперу и бросился на чердак.

Фотографии лежали там, в коробке. Образы и путевые заметки моей жизни. Его глазищи, которые заворожили меня и теперь хотели убедить увезти их за тысячи миль. Он решил меня сгубить. Глубочайшим желанием Генри было уничтожить меня, как он сделал с матерью и пытался сделать с Камиллой. Сжечь их, призывал отец, сжечь эти чертовы фотографии и навсегда избавиться от призрака.

Я зажмурился, охваченный смятением.

Моя рука скользнула в коробку и извлекла фотографию.

Переполненный опасениями, я с трудом разлепил глаза, и Генри был на снимке, как труп или новорожденный ребенок, такой же молчаливый и требовательный, как и в первый раз, когда мы встретились почти одиннадцать лет назад. И я знал, что не могу теперь сжечь его, это все равно что поджечь себя, своего любимого человека и наш дом.

Я буду следовать плану до конца.

Есть только один способ отбросить все сомнения и дать Кэм возможность убедить меня отказаться от безумной затеи: придумать что-то еще более глупое и смелое, чем путешествие на «Южном Кресте». Я нацарапал короткое письмо и положил его в коробку рядом с тысячей и одним изображением Генри, чудовищно слитым с моим телом. Затем я упаковал коробку в бумагу и адресовал посылку Франо Вударовичу из университета в Пунта-Аренас, Чили. После этого я попросил капитана Лондона об одолжении.

— Не могли бы вы отправить эту посылку экспресс-почтой? Только удостоверьтесь, что за вами никто не следит, и платите наличными, так как кредитные карты отслеживают. Вы сделаете это для меня?

Он с готовностью согласился.

Я подумал, что с Кэм будет труднее, она орешек покрепче.

Но мне невольно помог Дауни. В тот же день он разыскал Кэм в библиотеке. Я никогда не видел жену такой взволнованной.

— Он знает, что детективы Барри не отыскали никаких других жертв, таких как его дочь, он знает, что Барри наведывался в гости, и считает, что теперь мы, возможно, более восприимчивы к его предложению объединить усилия. Он хочет использовать тебя, Фиц! Я так и знала. Разве я не говорила, что конкретно он планирует? У него в запасе несколько ужасных экспериментов: взять твою кровь, образец кожи, соскоблить сетчатку, пересадить волосы, извлечь костный мозг из позвоночника, он…

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

— Погоди, погоди. Он сказал, что намерен проделать все это со мной?

— А ему и не надо было говорить! Я же знаю, что он задумал. Он говорил о своей дочери, о том, что она могла бы помочь ему остановить вторжение, если бы не отчаялась, но есть и другие, совсем рядом, близко-близко, как он сказал, кто мог бы помешать вражеским сущностям, пока те не перехватили инициативу. Еще он вроде говорил о русских или китайцах, а еще осыпал бранью дикарей, которые проникали на видеопленку и фотографии.

— Он что-то рассказал тебе об исследовании?

— Сказал, что совсем недавно обнаружил первые признаки пандемии и это изменило правила игры, придав его работе срочность, и сам он называет это следующим этапом.

— Следующим этапом?

— Он что-то твердил о какой-то комбинации в крови, костях, глазной мембране, аномальном гене. Мол, если бы мы могли доказать, что это повторялось, если бы у нас было достаточно случаев для научного сравнения — я ж тебе тоже говорила, насколько важно, чтобы ты не был уникальным экземпляром, верно? — если бы мы обнаружили эту мутацию, то остановили бы распространение чумы, которая готова распространяться дальше, уже на наши лица, а не просто на фотографии. Во время разговора он возбуждался все сильнее, словно забыл, с кем разговаривает, и все твердил, что у нас получится…

— Получится что?

— Выделить штамм этого вируса, чтобы найти противоядие, прежде чем кто-нибудь занесет его в нашу пищу или воду. По его словам, он хуже черной смерти, весь наш образ жизни превратится в хаос, затрещит по швам вся социальная ткань, скрепляющая нашу цивилизацию. А дальше знаешь что он сказал? Что ему не терпится встретиться с тобой, потому что, по слухам, ты компьютерный гений и найдешь решение. А потом он отступил на шаг и посмотрел на меня, злобно так, словно раздевал догола, Фиц, я не приукрашиваю, и процедил: «Нет, не найдет. Ваш муж не найдет решения. Потому что он сам и есть решение. Фицрой Фостер».

— И потому ты уверена, что он хочет меня схватить?

— Но он этого не сделает. Я ему не позволю. Пока ты будешь на месте, сидеть дома, у нас все будет хорошо, мы в безопасности.

Я сделал глубокий вдох. Мы поменялись ролями. Передо мной любимая, она требует, чтобы я никогда не покидал наше гнездышко, а вот он я, собираюсь сказать, что через четыре дня мы будем на маленьком суденышке следовать в Патагонию. Глубокий вдох как прелюдия к рассказу обо всем, чем я занимался, пока Камилла была увлечена поиском новых жертв. Она тихо слушала, тревога и беспокойство схлынули с ее лица, как будто мои слова были инъекцией энергии, мужества и безмятежности — неужели это я озвучиваю грандиозные планы? — и никакой ярости или ужаса, как я ожидал. Она приняла все это спокойно.

— Рада за тебя, — сказала Камилла. — Это, конечно, глупая и рискованная затея, которая, вероятно, закончится провалом, но в ней есть смысл. Даже больше, чем во всех моих начинаниях. Рада за тебя, — повторила она, — и за себя. И мне нравится, что ты все это провернул без моей помощи. — А потом спросила: — Но не через Панамский канал, верно? Вдоль Атлантического побережья.

— Как Генри, — сказал я. — Те же моря, которые пришлось пересечь ему…

— Но только в обратную сторону.

Она вернулась, вернулась ко мне, и мы двое снова мыслили одинаково.

— Последний вопрос, прежде чем я пойду паковать вещи — надо взять зимнюю одежду, дождь идет без передышки, — а что ты написал этому профессору Вударовичу?

— Что мы приплывем за несколько дней до двенадцатого октября. А еще — что фотографии будут в безопасности у него и старейшин кавескаров на случай, если с нами что-нибудь произойдет, чтобы, если мы не появимся, они могли бы провести церемонию. Попросил быть осторожнее, потому что за нами следят, не исключено, что и за ним тоже. Я извинился, что обременяю его всем этим, но ведь он сам сказал, что примет меня с радостью, если я скажу правду, поэтому я апеллировал только к Ксоласу и традиции, о которой он говорил.