Да. Нет. Не знаю - Татьяна Булатова

– Откуда? – взмолилась на удивление покладистая Аурика. – Можно подумать, я кого-то хоронила.

– Глашу, – напомнила ей дочь.

– Скажешь тоже, – открестилась Аурика Георгиевна. – Папа все сам. От начала до конца. Мы только венок с Мишкой заказали. И все.

– Мам, какая тебе разница, стоит здесь ведро или не стоит? Ну неужели ты сейчас на улицу с ним потащишься? Ну, хочешь, я сама вылью? Я все равно в эти ваши приметы не верю.

Наташа, кряхтя, поднялась с банкетки и, не разуваясь, как это было заведено в доме Одобеску, если приходили гости, подхватила наполненное мутной водой ведро и потащила его в уборную. Аурика смотрела дочери вслед и внимательно прислушивалась к тому, что творится в туалетной комнате. Как только послышался звук уходящей в нутро унитаза воды, она успокоилась и уселась на Наташино место, вытянув ноги.

– Ты так и будешь сидеть в прихожей? – поинтересовалась дочь.

– Не знаю, – жалобно ответила Аурика и скинула с ног туфли. – А что делать?

– Откуда я знаю? – встречно пожаловалась Наташа и робко предложила: – Давай чаю, что ли, попьем?

Пили чай долго, предварительно включив свет во всей квартире, чтобы не было страшно. Несколько раз звонил телефон. Попросили к трубке Георгия Константиновича и не поверили словам Аурики о том, что «Георгий Константинович умер».

– Вы не шутите? – интересовалась трубка и на какое-то время замолчала, видимо переваривая полученную информацию.

– Разве такими вещами шутят? – возмутилась Аурика Георгиевна и бросила трубку на рычаг. Тогда неизвестный абонент вновь перезвонил и настойчиво поинтересовался:

– А когда это случилось?

– Три дня назад, – автоматически ответила Аурика и снова повесила трубку, но тут же ее схватила, потому что звук телефонного звонка был до жути непереносим в этом опустевшем доме. – Кто вы такой?! – заорала она на невидимого собеседника и, не дождавшись ответа, потребовала срочно распространить информацию о смерти Георгия Константиновича, чтобы больше никто и никогда сюда не звонил.

Надо ли удивляться, что когда в квартиру покойного тестя позвонил обеспокоенный судьбой своих женщин профессор Коротич, ему досталось.

– Аурика! – не выдержав, закричал он на том конце провода. – Прекрати швырять трубку. Это я!

– Кто – «я»?! – не расслышав, заверещала Аурика Георгиевна, проклиная все достижения науки и техники.

– Я! Коротич!

– Ты?! – разом успокоилась разгневанная Одобеску и наконец-то поняла, отчего ей так дискомфортно разговаривать по телефону. Она не видела себя в зеркале: перед ней висела натянутая на раму простыня. Аурика приподняла край, посмотрела под него, увидев краешек своего отражения, и снова вернула ткань на место. – Мишка, – попросила она супруга, – спроси у Полины, можно простыни с зеркал снять?

Профессор Коротич тут же переадресовал вопрос домработнице и буквально через минуту сообщил:

– Полина говорит, можно. И даже нужно, чтобы душа видела, что в квартире ее ждут люди.

– А зеркало тут при чем? – разволновалась Аурика.

– Давай я Полине трубку дам? – предложил Михаил Кондратьевич, обеспокоенный тем, что не совсем точно передает рекомендации домработницы.

– Не надо, – отказалась Аурика Георгиевна и сдернула простыню со старинного зеркала. – Какая разница? – Но услышав, что Полина еще что-то сообщает мужу, тут же поинтересовалась: – Что она кричит?

– Да ну ее, ерунда какая-то, – рассердился Коротич и попробовал перевести разговор на другую тему.

– Нет, скажи, – потребовала от него жена и замолчала.

– Не буду, – пообещал муж, а Аурика, заподозрив, что от нее что-то скрывают, заявила:

– Коротич! Я же все равно узнаю, скажи сразу!

– Она за зеркалом, – процитировал Михаил Кондратьевич домработницу.

– Кто? – растерялась последняя по счету Одобеску.

– Душа, – как ни в чем не бывало сообщил профессор Коротич.

– Скажи Полине, что я ее уволю, – пригрозила Аурика Георгиевна, с опаской заглядывавшая в зеркало, в котором не отражалось ничего, кроме ее одутловатого лица с заплывшими от слез глазами. – Двадцать первый век на дворе!

– Двадцатый, – поправил ее супруг и тут же добавил: – Но это ничего не меняет. Мракобесие какое-то.

– Скажи ей, что она дура, – потребовала Аурика.

– Не хочу, – отказался Михаил Кондратьевич.

– Что значит – не хочу? – возмутилась Аурика Георгиевна. – Я не пойму, на чьей ты стороне, Коротич?

– На своей, – дипломатично объявил профессор.

– А по-моему…

– Позови, пожалуйста, Наташу, – попросил Михаил Кондратьевич и, воспользовавшись секундной паузой, предложил: – Хочешь, я к вам приеду?

– Нет, – отказалась обиженная супруга и позвала дочь.

– Наташа, – голос профессора тут же изменился. – Мама рядом с тобой?

Наталья Михайловна прикрыла рукой нижнюю часть трубки и пристально посмотрела на мать, причем взгляд ее был столь красноречив, что даже Аурика почувствовала себя не в своей тарелке и ушла на кухню. Только тогда Наташа ответила:

– Уже нет. А в чем дело?

– Наташенька, – обеспокоенно заговорил профессор, – я за нее очень волнуюсь. Мне кажется, она неважно себя чувствует. Ты уж там с ней поласковее, пожалуйста.

– По-моему, с ней все в порядке.

– Я так не думаю, – грустно изрек Михаил Кондратьевич, и это Наташе не понравилось: она нахмурила брови и, прищурившись, посмотрела в тусклое зеркало.

– Я все поняла, – холодно ответила Наталья Михайловна отцу и поторопилась закончить разговор, почувствовав ревность. Но профессор Коротич, как нарочно, никуда не спешил и задавал вопрос за вопросом.

– Наташенька, – как в детстве, обратился он к ней. – А ты как себя чувствуешь?

– Нормально, – пробурчала Наталья Михайловна.

– Может быть, мне приехать? – профессор чувствовал себя виноватым и хотел побыстрее избавиться от этого чувства. – Мне кажется, вам там страшно.

– Да все нормально, – заверила его дочь и тут же выпалила: – Знаешь, так странно: мы дома, кругом горит свет – а его нет. Такое чувство, что он вышел на какое-то время и сейчас вернется.

– Если бы, – еле слышно проронил в трубку Михаил Кондратьевич.

«Если бы…» – беззвучно заплакала в кухне внимательно прислушивавшаяся к тому, что говорит дочь, шестидесятилетняя Аурика.

– Я бы так хотела! – призналась Наталья Михайловна, и голос ее предательски задрожал. – Спокойной ночи, папа.

– Спокойной ночи, – попрощался профессор и положил трубку на рычаг, а через секунду снова набрал знакомый номер: – Забыл сказать. Я люблю тебя, Наташа. И маме передай… тоже.

Вернувшись в кухню, Наталья Михайловна обнаружила там сгорбленную Аурику, задумчиво помешивавшую ложечкой остывший чай. Наташа сразу поняла, почему мать не поднимает голову: это она так бодрится и делает вид, что с ней все в порядке. И тогда молодая женщина вновь удивилась отцовской прозорливости и даже немного позавидовала тому, что между родителями существует столь тесная связь, ранее для нее невидимая.

– Ма-а-м, – Наташа присела рядом. – Ты как?

– Нормально, – чуть слышно проронила Аурика, позвякивая ложечкой о край чашки.

– Может, спать? – предложила дочь и внимательно вгляделась в материнское лицо. – Ты где ляжешь?

– У себя, – объявила о своем праве расположиться в собственной комнате Аурика Георгиевна. – А ты? Хочешь, я тебе у Глаши постелю? Или на диване в гостиной?

– А мы не можем лечь вместе? – поинтересовалась Наташа, напуганная предстоящим ночным одиночеством.

– Большая кровать только у папы в комнате, – напомнила дочери Аурика и наконец-то подняла голову. – Если хочешь…

– Хочу, – заторопилась с ответом Наташа, и ей в одночасье стало легко и почти не страшно.

– Как-то мне, знаешь… – призналась Аурика и с мольбой посмотрела в глаза дочери, словно от той действительно что-нибудь зависело.

– Мам, ну, вот представь: ты ляжешь у себя, я – у Глаши или в гостиной. И мы обе будем лежать и прислушиваться, и думать… А вдвоем спокойнее.

– Ты даже когда маленькой была, со мной спать не хотела, – мстительно напомнила дочери свои обиды Аурика Георгиевна. – А с отцом – всегда пожалуйста.

– Перестань, ты тоже много чего не делала из того, что мне хотелось. При чем тут это?

– Наташка, – Аурика отодвинула от себя чашку. – Почему ты на меня все время злишься? Даже сейчас?

– А ты?

– Честно сказать?

– Как хочешь, – Наташа дала матери возможность уклониться от ответа. – Может быть, не сейчас?

– А если другого случая не предвидится?

– Это почему же?

– Например, я возьму и умру.

– А ты возьми и не умирай, – улыбнулась Наталья Михайловна, разгадавшая материнскую хитрость.

– Хорошо тебе говорить! А ведь мне, между прочим, шестьдесят.

– И что?

– И то. Мне шестьдесят, а ты еще ни разу (Аурика поводила перед лицом дочери указательным пальцем), ни разу не сказала мне о том, что ты меня любишь.