Самоубийство сверхдержавы - Патрик Бьюкенен

«Мы не можем… сделать их равными себе»

Что насчет Линкольна? Верил ли автор Прокламации об освобождении рабов в равенство всех людей?

Линкольна, которого знают американцы, отеческая фигура, исполненная мудрости и остроумия, прибывшая из Иллинойса освободить рабов, наверняка поддержавшая бы Мартина Лютера Кинга, – этого Линкольна совершенно не узнали бы его современники. Да, еще в 1854 году Линкольн осуждал рабство как «чудовищную несправедливость» и смело выступил против рабства в дебатах со Стивеном Дугласом, но вот слова кандидата в Сенат от Республиканской партии, произнесенные в Чарльстоне, штат Иллинойс, 18 сентября 1858 года, после подкинутой «маленьким великаном» наживки относительно социального и политического равенства:

«Я скажу так, что не являюсь, что никогда не был сторонником сколько-нибудь осуществленного на практике социального и политического равенства белой и черной рас. Я никогда не поддерживал предоставление неграм избирательных прав или допуска в суды присяжных, или позволения занимать должности, или вступать в браки с белыми; я скажу, в дополнение к этому, что налицо физическая разница между белой и черной расами, каковая, по моему мнению, и впредь не позволит обеим расам жить вместе на условиях социального и политического равенства. И поскольку они не могут жить вместе указанным образом, то, пока они остаются рядом, следует определить позиции выше– и нижестоящих, и я не менее любого другого выступаю за то, чтобы положение вышестоящих осталось за белой расой»{625}.

Сегодня подобное заявление о превосходстве белых означало бы крах политической карьеры. Четырьмя годами ранее, 16 октября 1854 года в Пеории, Линкольн признался, что испытывает двойственные чувства по отношению к тому, как поступать с вольноотпущенниками, если рабство будет отменено:

«Достанься мне вся мирская власть, я бы не знал, что делать при нынешних обстоятельствах. Моим первым побуждением было бы освободить всех рабов и отправить их в Либерию – на родину… [Но] освободить их и сделать политически и социально равными нам? Мои собственные убеждения не допускают этого; и даже если я смирюсь, мы хорошо знаем, что огромная масса белых такого смирения не примет… Общим мнением, будь оно обоснованным или нет, нельзя попросту и без последствий пренебрегать. Мы не можем… сделать их равными себе»{626}.

Линкольн пытался сказать, что вера в превосходство белой расы является «общим мнением» «огромной массы белых» в Америке. Сам он разделял это мнение. Он верил в свободу для всех, но не в равенство для всех – разве только в то, что черная и белая расы принадлежат к роду человеческому и имеют равное право на свободу. После слов «Мы не можем… сделать их равными себе» Линкольн продолжал:

«Я никогда не говорил ничего вопреки этому, но я считаю, что, несмотря на сказанное выше, нет никаких причин для негра не обладать всеми правами, перечисленными в Декларации независимости, – правом на жизнь, на свободу и на счастье. Я считаю, что он имеет столько же прав на все это, сколько и белый человек. Я согласен с судьей Дугласом, что негр не равен мне во многих отношениях – конечно, в цвете кожи, может быть, в нравственных и интеллектуальных достижениях. Но в праве есть хлеб, заработанный собственным трудом, без чьего-либо позволения, негр мне равен, как равен он судье Дугласу и вообще всякому живому человеку»{627}.

Красноречиво – и, для своего времени, очень смело.

Откликаясь в 1857 году на решение по делу Дреда Скотта[162], о котором он сожалел, Линкольн объяснил свое восприятие взглядов отцов-основателей, выраженных в знаменитых словах из Филадельфии:

«Думаю, что авторы этого памятного документа имели в виду всех людей, но не намеревались объявлять всех людей равными во всех отношениях. Они не хотели сказать, что все равны цветом кожи, ростом, умственными способностями, нравственным развитием или общественными свершениями. Нет, они определили с наивозможной строгостью, в каких отношениях они считают, будто все люди созданы равными – люди равны в «определенных неотчуждаемых правах, к числу которых относятся жизнь, свобода и стремление к счастью». Вот что они говорили и вот что имели в виду»{628}.

Линкольн тем самым пояснял: негры имеют такие же, данные Богом права на жизнь, свободу и стремление к счастью, что и белые люди, и декларации 1776 года представляют собой своего рода гарантию того, что они в один прекрасный день обретут эти права. Но пусть все люди равны перед Господом в правах, они не равны в дарованных Богом талантах.

Человека следует оценивать в контексте своей эпохи. «Не судите, да не судимы будете!»[163] – процитировал Евангелие в своей второй инаугурационной речи Линкольн. Его отношение к рабству – это зло, в котором он не желает участвовать, – было отношением принципиального, мужественного политика. Его отношение к равенству соответствовало взглядам современников и соотечественников.

Но пусть Линкольн не шел на войну, чтобы сделать людей равными, разве он не воевал за то, чтобы «сделать людей свободными»? Нет. Линкольн воевал, чтобы восстановить Союз – после спуска флага в форте Самтер[164]. В своей первой инаугурационной речи, 4 марта 1861 года, он предложил семи отделившимся штатам помощь федерального правительства в поимке беглых рабов и одобрил поправку к конституции, закреплявшую существование рабства во всех 15 штатах, где оно практиковалось. Он писал Хорасу Грили 22 августа 1862 года: «Моя первостепенная цель в этой борьбе состоит в спасении Союза, а вовсе не в спасении или уничтожении рабства. Если бы я мог спасти Союз, не освободив ни одного раба, я бы сделал это…»{629}

Тем не менее, 1 января 1863 года в Прокламации об освобождении рабов Линкольн объявил свободными всех рабов на территории мятежников и поддержал поправку к конституции, предусматривавшую освобождение всех рабов в стране. В своей второй инаугурационной речи в апреле 1865 года, за месяц до смерти, Линкольн заявил:

«Мы надеемся и пылко молимся, чтобы это тяжелое наказание войны вскоре прошло. Однако если Богу угодно, чтобы она продолжалась, пока богатство, накопленное невольниками за двести пятьдесят лет неоплаченного труда, не исчезнет и пока каждая капля крови, выбитая кнутом, не будет отплачена другой каплей, вырубленной мечом, – как было сказано три тысячи лет назад, – это все равно должно свидетельствовать, что «суды Господни – истина, все праведны».[165]

Вторая инаугурационная речь Линкольна могла бы быть написана Джоном Брауном. Линкольн говорил, что мы, американцы, наказаны Богом за владение рабами на протяжении двух с половиной столетий, за то, что не сумели жить в соответствии с вероисповеданием. Он утверждал, что шестьсот тысяч мертвых американцев – таково праведное Божье возмездие, обрушившееся на народ.

Но все же вторая инаугурационная речь не упоминает о равенстве всех людей. Она – о равном праве всех людей на свободу, о конце рабства. В течение девяноста лет после Декларации независимости идея равенства не возникала – ее нет ни в конституции, ни в Билле о правах, ни в «Федералисте», ни в государственной политике. Лишь с принятием Четырнадцатой поправки эта идея появилась, ограниченная «равной защитой закона»:

«Ни один штат не должен издавать или применять законы, которые ограничивают привилегии и льготы граждан Соединенных Штатов; равно как ни один штат не может лишить какое-либо лицо жизни, свободы или собственности без надлежащей правовой процедуры либо отказать какому-либо лицу в пределах своей юрисдикции в равной защите закона».

Равенство тогда и сейчас

Четырнадцатая поправка не обязывает обеспечивать равенство и не упоминает о социальном, политическом или экономическом равенстве. Конгресс, который одобрил эту поправку в 1866 году, установил сегрегацию в государственных школах Вашингтона, округ Колумбия{630}. Двадцать четыре из тридцати семи тогдашних штатов также сегрегировали свои школы, невзирая на Четырнадцатую поправку{631}. В законе о гражданских правах 1875 года о сегрегации в Вашингтоне и в штатах даже не упоминается{632}. Вердиктом по делу «Плесси против Фергюсона» (1896) Верховный суд оставил сегрегацию в силе как соответствующую Четырнадцатой поправке.

Сегрегация в государственных школах Вашингтона, округ Колумбия, сохранялась до вердикта по делу «Браун против Совета по образованию» (1954), который отменил вердикт по делу Плесси. Но этот вердикт опирался не на конституцию, а на социологию. Заголовок статьи Джеймса Рестона в «Нью-Йорк таймс» 13 мая 1954 года гласит: «Социологическое решение: суд обосновал свое решение по сегрегации сердцами и умами, а не законом»{633}.

Лишь в 1960-х годах суды начали использовать Четырнадцатую поправку для навязывания концепции равенства, в которую не верили ни авторы Декларации независимости, ни авторы конституции, Билля о правах, «Федералиста» и геттисбергской речи. До 1960-х годов равенство означало возможность каждого гражданина получить конституционные права и возможность равной защиты в рамках существующего закона. Ни конституция, ни федеральное законодательство не предусматривали социального, расового или гендерного равенства. Нация в 1960-х годах выступала за федеральную ликвидацию сегрегации – там, где та еще бытовала; но все понимали, что неравенство доходов и вознаграждений неизбежно в конкурентоспособном и свободном обществе.