Великое избaвление - Элизабет Джордж

Хэнк вновь раскрыл свою пасть, намереваясь подробно описать, что творится в Келдейл-холле с наступлением темноты. Линли и Сент-Джеймс только что вернулись в столовую.

— Во-первых, эти вопли. Третьего дня мне пришлось затворить окно, чтобы избавиться от чертового шума. Вы когда-нибудь слыхали, чтобы павлины так орали?

— Павлины? — переспросила Дебора. — Господи, Саймон, оказывается, это был вовсе не младенец в аббатстве. Ты мне солгал?

— Я ошибся, — покаялся Сент-Джеймс. — Это было так похоже на младенческий плач. Значит, мы напрасно старались отвратить злое предзнаменование?

— Похоже на младенческий крик? — изумленно переспросил Хэнк. — Вы были слишком заняты любовью, вот что я вам скажу. Это павлин орал, да так, что любому оркестру мог фору дать. — Хэнк уселся, расставив колени, опершись локтями на свои жирные ляжки. — Я подошел к окну и думаю: либо ставни закрыть, либо швырнуть в этого крикуна ботинком и вырубить его на месте. Я, знаете ли, бью без промаха. Я вам рассказывал? Нет? Ну, у нас там в Лагуне аллея, помните, где извращенцы из ушей вылезают. — Он приостановился, соображая, придется ли вновь растолковывать эту шуточку, но все поспешили притвориться, что его каламбур как нельзя более забавен, и Хэнк со вздохом удовлетворения продолжал: — Я и напрактиковался, швыряя в них ботинки. Что скажешь, Соломинка? Верно я говорю?

— Верно, милый, — подтвердила Джо-Джо. — Он во что угодно с первого раза попадет, — засвидетельствовала она.

— Не сомневаюсь, — угрюмо пробормотал Линли.

Хэнк обнажил в улыбке зубы с новенькими коронками.

— И вот подхожу я к окну, думаю, сейчас вмажу чертовой птице, но тут замечаю кое-что покрупнее этой пташки.

— Неужели еще кто-то орал? — поинтересовался Линли.

— Да нет. Орал-то павлин, но я обнаружил во дворе кого-то еще. — Он дожидался взволнованных вопросов, но слушатели замерли в почтительном молчании. — Ладно, ладно, — расхохотался он и, чуть понизив голос, сообщил: — Дэнни и ее хахаль… как его, Аира, Иезекииль…

— Эзра?

— Точно! Целуются, как два голубка. Ага. «Решили воздухом подышать?!» — крикнул я им. Мужик как взвоет.

Все вежливо улыбнулись. Джо-Джо поглядывала на собеседников заискивающе, словно жаждущий ласки щенок.

— Но это еще не все. — Тут Хэнк снова приглушил раскаты своего голоса. — Оказалось, девица-то вовсе не Дэнни. Парень — Эзра, точно. — Он улыбнулся, торжествуя: теперь уж всем придется внимательно его выслушать.

— Еще бренди, Дебора? — предложил Сент-Джеймс.

— Спасибо.

Хэнк завертелся в кресле.

— Теперь он принялся за Анжелину. Представляете?! — Американец зашелся от смеха, хлопая себя в такт по коленке. — Этот Эзра — тот еще петушок, ребята. Не знаю, как у него с этим делом, но старается он вовсю! — Хэнк отхлебнул из стакана. — Сегодня я попытался кое на что намекнуть Анжелине, но эту девчонку не прошибешь. Даже глазом не моргнула. Я вам говорю, Том, если хотите быть в курсе, надо вам тут поселиться. — Он испустил очередной вздох удовлетворения, поправляя на брюхе тяжелую золотую цепь. — ЛЮБОВЬ! Великое дело! Ничто так не действует на ум, как ЛЮБОВЬ! Вы согласны со мной, а, Сай?

— Да, у меня уже много лет голова идет кругом, — подтвердил Сент-Джеймс.

Хэнк ухмыльнулся.

— Смолоду втрескались, а? — Он фамильярно ткнул пальцем в Дебору. — Давно с ним хороводитесь?

— С детства, — не дрогнув, отвечала она.

— С детства? — Хэнк большими шагами пересек комнату и раздобыл еще бренди. Миссис Бертон-Томас громко всхрапнула, когда он проходил мимо нее. — Школьная любовь, как у нас с Горошинкой, а? Помнишь, Горошинка? Малость того-сего-сами-знаете-чего на заднем сиденье. У вас тут есть кинотеатры для автомобилистов?

— Полагаю, этот феномен присущ исключительно вашей стране, — заметил Сент-Джеймс.

— Чего? — Пожав плечами, Хэнк опустился в кресло. Бренди выплеснулось на белые штаны. Это его ничуть не взволновало. — В школе познакомились?

— Нет. Мы познакомились в доме моей матери. — Саймон и Дебора обменялись заговорщическими взглядами.

— А, она вас и свела, так? Нас с Горошиной тоже специально познакомили. У нас с тобой есть кое-что общее, Сай.

— Вообще-то я родилась в доме его матери, — вежливо уточнила Дебора, — но выросла я в доме Саймона в Лондоне.

Хэнк обеспокоенно нахмурился.

— Слыхала, Горошинка? Так вы родственники, что ли? Двоюродные? — Легко было угадать, что мысленно он перебирает все ужасы близкородственных браков — гемофилия, вырождение…

— Вовсе нет. Мой отец… как ты называешь моего папу? Он твой лакей, камердинер или дворецкий?

— Он мой тесть, — сказал Саймон.

— Представляешь, Горошинка? — с благоговейным ужасом вопросил Хэнк. — Вот это романтика.

Это было так внезапно, неожиданно. Придется как-то приспосабливаться. У Линли оказалось слишком много граней, словно у бриллианта, обработанного рукой умелого ювелира. Каждый раз он поворачивался к ней новой стороной.

Он влюблен в Дебору. Это очевидно. Это можно понять. Но… влюблен в дочь слуги? Барбара тщетно пыталась переварить эту новость. «Как могло подобное случиться с ним?» — дивилась она. Казалось, этот человек полностью контролирует свои чувства и свою жизнь. Как же он допустил, чтобы с ним такое стряслось?

Теперь она могла истолковать странное поведение Линли на свадьбе у Сент-Джеймса. Он вовсе не спешил отделаться от нее, Барбары, напротив, он торопился уйти от зрелища, причинявшего ему боль, не видеть, как любимая им женщина празднует свадьбу с другим.

И она понимала, почему из этих двоих Дебора выбрала Сент-Джеймса. Собственно, ей, наверное, и выбирать не пришлось, ведь Линли никогда бы не опустился до того, чтобы объясниться ей в любви и предложить брак. Разве Линли мог жениться на дочери слуги? Все его генеалогическое древо содрогнулось бы от корней до самой кроны.

И тем не менее он мечтал жениться на Деборе, и теперь он страдал, завидуя Сент-Джеймсу, который отважился пренебречь нелепым предрассудком, помешавшим самому Линли добиться счастья.

Как сказал Сент-Джеймс? «Мой тесть»? Два коротких слова уничтожили социальные барьеры, отделявшие его от жены.

Вот потому-то она и любит его, догадалась Барбара.

На обратном пути она исподтишка наблюдала за Линли. Каково это — знать, что ему не хватило мужества удержать Дебору, мучиться от того, что любви он предпочел титул и семейную спесь? Как же он терзается теперь, как презирает себя! Как он горестно одинок!

Линли почувствовал на себе ее взгляд.

— Вы сегодня хорошо поработали, сержант. Особенно в гостиной. Четверть часа удерживать Хэнка на месте — да за это можно и к медали представить.

Эта похвала согрела ее, словно глоток спиртного.

— Благодарю вас, сэр. Сент-Джеймс согласился помочь?

— Да, он согласился.

Он согласился, мысленно повторил Линли и цыкнул языком, выражая этим звуком презрение к самому себе. Папка с делом небрежно валялась на тумбочке у кровати. Линли уронил поверх документов свои очки, потер глаза и взбил подушки, чтобы удобнее было на них опираться.

Дебора заранее рассказала все мужу. Это было совершенно ясно. У Саймона был готов ответ на случай, если Линли попросит о помощи. Сент-Джеймс сразу же сказал: «Ну конечно же, Томми. Что надо сделать?»

Разве он мог ожидать от них другого! Дебора еще утром угадала, как беспокоится Линли из-за зашедшего в тупик расследования, и поспешила подготовить Сент-Джеймса, чтобы тот помог ему, и Сент-Джеймс, конечно же, согласился без колебаний. Малейшее колебание — и Линли вновь бы ощутил бремя вины, вновь бы ожил тот неукротимый раненый тигр, которого все трое старались усыпить.

Откинувшись на подушки, Линли устало прикрыл глаза. Утомленный разум скользил в прошлое, к счастливым воспоминаниям. Обворожительные картины прежних радостей, не омраченных ни болью, ни виной.

Таис близ царя сидит,Любовь очей, востока диво;Как роза — юный цвет ланит,И полон страсти взор стыдливый.Блаженная чета!Величие с красою!Лишь бранному герою,Лишь смелому в боях наградой красота![5]

Нежеланно, непрошено выплыли из подсознания строки Драйдена. Линли заглушил их, загнал обратно, полностью сосредоточившись на этом усилии. Он даже не слышал, как отворилась дверь и кто-то подошел вплотную к его кровати. Он не замечал постороннего присутствия, пока прохладная рука не коснулась его щеки.

— Мне кажется, вы нуждаетесь в Оделл, инспектор, — шепнула Стефа.

12

Он ошарашенно уставился на нее. Он ждал, что светская маска вернется на его лицо, что перед вечерней посетительницей предстанет знакомый всему лондонскому свету повеса, который весело смеется, ночи напролет танцует и на каждое слово готов дать легкий и остроумный ответ. Но этого не случилось: явление Стефы, материализовавшейся из ниоткуда, разрушило последнюю линию обороны. Он разом утратил все навыки волокитства — единственное, что он сумел, это бестрепетно встретить взгляд ее прекрасных глаз.