Однажды ночью в августе - Виктория Хислоп

надеясь отговорить жену от этой безумной затеи.

– Все в порядке, Никос, – мягко ответила Мария.

– Ну, ты знаешь, как я отношусь к этим визитам…

Утро выдалось прохладным. Стоял конец октября, и Мария не пожалела, что взяла с собой шерстяной шарф Николаоса, который тут же обмотала вокруг шеи. Письмо Александроса Вандулакиса уже несколько месяцев лежало в ее сумке.

Подходя к зданию тюрьмы, Мария ощутила, что ее сердце вот-вот выскочит из груди. Впрочем, у этих стен ее охватывала паника с тех пор, как седой надзиратель устроил ей тот ужасный досмотр. Мария боялась, что никогда не забудет прикосновения его рук, скользящих по ее телу. От женщин в очереди на вход Мария слышала о подобных досмотрах. Но при этом почти всегда у них в сумках находили предметы, которые запрещено было передавать заключенным. В наказание этих женщин лишали свиданий на полгода, ужесточая надзор за теми, к кому они приходили. Надзиратель явно упивался своей властью – вероятно, ему нравилось карать без разбору виновных и невиновных.

В этот раз Марии показалось, что он ищет досье Андреаса дольше обычного.

– Что это у вас там? – вдруг спросил охранник, кивнув в ее сторону.

Мария опустила глаза и заметила выпиравший из внутреннего кармана пальто шарф. Она достала его и предъявила надзирателю.

Очевидно, этот жест послужил приглашением к дальнейшему досмотру.

– Снимайте пальто, – приказал надзиратель. – Вдруг вы прячете что-то еще? Положите его на стул.

Мария послушно сняла пальто, положила на стул, сверху поставила сумку. Иного выбора у нее не было. «Пожалуйста, Боже, – молилась она, – только не позволяй ему опять прикасаться ко мне».

– А теперь медленно повернитесь, – велел надзиратель. – Очень медленно.

И вновь Мария повиновалась. Она дважды повернулась вокруг, прежде чем ей приказали остановиться.

– Можете снова надеть пальто, – улыбнулся надзиратель.

Марию приводили в ярость попытки этого человека ее запугать. Однако ей удалось справиться со своими эмоциями – она знала, что любая реакция с ее стороны доставит надзирателю удовольствие.

Молодого охранника, дежурившего у дверей будки, она уже видела раньше. Мария подумала, что ему, должно быть, часто приходится наблюдать за выходками своего начальника. Наверняка этот парень с нетерпением ждет, когда же придет его очередь измываться над беззащитными людьми.

– Гамма десять, – буркнул надзиратель.

Прижимая сумку к груди, Мария в сопровождении молодого охранника наконец-то покинула помещение для досмотра. Она едва сдерживала слезы. Ее ноги так тряслись, что она еле поспевала за провожатым. Казалось, они добирались до нужного блока целую вечность.

В конце концов Марию впустили в камеру, где теперь содержался Андреас.

– Мария, что-то случилось?..

Женщина отмахнулась от вопроса, хотя лицо выдавало ее смятение.

– Я в порядке, честно, просто волновалась, что опоздаю, – поспешно сказала она.

– Тогда очень рад тебя видеть.

– Как у тебя дела?

Мария хотела, чтобы он понял: она не намерена обсуждать то, что с ней произошло. Она предпочла бы и вовсе не вспоминать об этом.

Андреас выглядел таким же изможденным, как и в прошлый раз. Однако он сидел перед ней в опрятной одежде, с вымытыми руками и вычищенными ногтями. В соответствии со здешними порядками голова его была обрита наголо.

Мария тут же задала вопрос, который тревожил ее с прошлого визита: почему Андреаса перевели в эту камеру? Было ли это наказанием за какую-то провинность?

– Наверное, ты решила, будто это одиночная камера, – предположил Андреас, – но это не так. До того как меня перевели сюда, я содержался с пятью заключенными в камере такого же размера. Это было ужасно. Просто бесчеловечно. Мне хотелось умереть от вони, которая там стояла…

Мария попыталась представить шестерых мужчин, живущих в столь тесном помещении. Это казалось физически невозможным.

– Сначала поползли слухи о том, что собираются построить новый блок. А потом мы услышали шум и увидели пыль от стройки, которая продолжалась несколько месяцев. Поговаривали, что всех заключенных из Ираклиона хотят перевести в Неаполи. Мы лишались одного из мест для прогулки, а это означало, что нам не разрешат выходить наружу даже раз в неделю. Многие начали сходить с ума. Это стало одной из причин беспорядков. Я объявил голодовку. – (Вот почему Андреас напоминал скелет, обтянутый кожей.) – Беспорядки были жестоко подавлены. Причем жестоко даже по меркам такого ужасного места, как это. Несколько человек скончались…

– Мы читали об этом в газетах, – сказала Мария. – Но я уверена, что о большей части кошмаров, творившихся здесь, репортеры умолчали.

– Боюсь, что так… – кивнул Андреас и после секундной паузы продолжил: – Через несколько недель все пришло в норму. Точнее, все стало еще хуже, чем раньше. Всех заключенных так или иначе покарали за случившееся. Нам отказали не только в свиданиях с близкими, но и в получении писем. А порции еды урезали вдвое.

Мария пришла в ужас. Люди за пределами этих стен догадывались, что с узниками обращаются бесчеловечно, однако реальность превосходила любые представления.

– Как-то раз рано утром двое охранников вошли в камеру, сдернули меня с койки и вывели оттуда в наручниках. Я понятия не имел, что происходит, и буквально онемел от ужаса. Я боялся, что меня хотят за что-то сурово наказать, но вместо этого оказался здесь! Было такое чувство, будто меня наградили. С тех пор все изменилось. Конечно, это не то же самое, что оказаться на свободе, но здесь я хотя бы могу дышать. Могу думать. И наконец-то я один.

– У тебя тут даже есть книга! – воскликнула Мария, заметив Библию, лежащую на столе.

– Это единственная книга, которую разрешено читать в тюрьме, – улыбнулся Андреас. – Но это лучше, чем ничего.

– И почему тебя переселили?

– У меня есть кое-какие предположения, но я в них не уверен. Думаю, дело в деньгах. Полагаю, кто-то заплатил большую сумму за то, чтобы я оказался здесь.

– Твой отец?

– Вряд ли это сделал бы кто-то другой, правда?

– Но он ничего мне не сказал… – задумчиво произнесла Мария.

– Он никому не стал бы об этом говорить.

Мария огляделась. Хотя комната была крошечной, в ней ощущалось какое-то спокойствие. Марии вспомнились кельи в критских монастырях – эта камера не слишком от них отличалась.

– В других корпусах мы теперь не бываем. Нас держат отдельно. В этом здании мы едим, в здешнем дворе совершаем прогулки. С другими заключенными не контактируем. Но когда здесь появляется новенький, он рассказывает нам о том, что́ об этом месте думают остальные. Скажем так: подобное положение дел их сильно возмущает.

– Представляю, – сказала Мария. – Но неужели ты думаешь, что тюремное начальство возможно подкупить?

– Разумеется. Почему нет?

Мария взглянула на часы и забеспокоилась.