Периодическая система - Примо Леви

Его подхватил ветер, бросил оземь, поднял на высоту десяти километров. Его вдохнул сокол, и он провалился в соколиные легкие, но проникнуть в густую кровь не сумел и был извергнут. Трижды он терялся в море, один раз – в бурном ручье, но также был извергнут. Восемь лет странствовал вместе с ветром: поднимался ввысь, парил над морем, нырял в облака, проносился над лесами, пустыням и ледяными просторами, пока не был пойман и вовлечен в органический процесс.

Углерод – особый элемент, единственный, способный соединяться сам с собой и образовывать без большого расхода энергии длинные устойчивые цепи, а для жизни на Земле (той единственной формы жизни, которая нам известна) нужны как раз длинные цепи. Потому-то углерод и является ключевым элементом в создании жизни. Но его вхождение в живой мир легким не назовешь; путь этот неимоверно длинен, извилист и лишь в последние годы (да и то не до конца) изучен. И в самом деле, разве это не настоящее чудо, что вокруг нас, везде, где из почки рождается зеленый лист, постоянно происходит образование углерода, в неделю – миллиарды тонн?

Итак, атом, о котором мы говорим, в компании со своими постоянными спутниками, удерживающими его в газообразном состоянии, проносился с ветром в тысяча восемьсот сорок восьмом году вдоль виноградных шпалер, и ему посчастливилось зацепиться за один из листьев, проникнуть внутрь его и остаться там, пригвожденным лучом солнца. Если в этом месте мой язык становится излишне метафоричным и неточным, виной тому не только моя беспомощность; эта синхронная работа троих (двуокиси углерода, света и растительной зелени), которую мы вправе назвать решающим событием, до сих пор не описана терминологически точно (и не известно, когда еще будет описана), настолько она не похожа ни на один процесс «органической химии» – науки, возникшей в результате кропотливой и трудоемкой работы человека. Тем не менее, это тоже химия, тонкая и стройная, и создана она была два или три миллиарда лет тому назад нашими бессловесными братьями-растениями, которые не способны ни экспериментировать, ни дискутировать и температура которых идентична температуре их среды обитания. Если понять – значит представить себе, то мы никогда не поймем, потому что не в состоянии представить себе «happening»[63], происходящий на территории размером в одну миллионную миллиметра в течение одной миллионной секунды, действующие лица которого остаются невидимыми. Все словесные описания, лишь варьируя друг друга, будут приблизительными, в том числе и нижеследующее.

Углерод проникает внутрь листа, сталкиваясь там с множеством других (в данном случае бесполезных) молекул углерода и кислорода, присоединяется к большой и сложной молекуле, благодаря которой активизируется и одновременно получает важнейшее послание небес в виде сверкающего пучка солнечных лучей, после чего в одно мгновенье, как насекомое в лапах паука, лишается кислорода и соединяется с водородом, а также (есть такая версия) с фосфором, включаясь в цепь жизни (не важно, длинную или короткую). Все это происходит быстро, бесшумно, при атмосферных температурах и давлении, а главное – безвозмездно. Когда мы, дорогие коллеги, научимся вести себя так же, то станем «sicut Deus»[64] и заодно решим проблему голода на Земле.

Но есть кое-что еще, о чем следует сказать. Двуокись углерода (газообразная форма углерода, о которой у нас идет речь), первооснова жизни, главный ее элемент, неизменный спутник всего растущего и последняя точка в судьбе всякой плоти, так вот, этот газ, называемый углекислым, – вовсе не главный, и даже не один из главных компонентов воздуха, а всего лишь смехотворная в количественном отношении примесь, «нечистота», которой в воздухе в тридцать раз меньше незаметного аргона, а именно 0,03 процента. Если бы Италия была воздухом, то число итальянцев, способных создавать жизнь, равнялось бы, скажем, числу жителей Милаццо – сицилийского городка неподалеку от Мессины с пятнадцатитысячным населением. По нашим меркам – это мелочь, пустяк, ерунда, фокус-покус, необъяснимая демонстрация всесилия на том основании, что из этой постоянно обновляемой нечистоты воздуха появляемся мы; мы – растения, мы – животные и мы – человеческий вид с тысячами и тысячами лет нашей истории, с нашими войнам и поражениями, благородством и гордостью, четырьмя миллиардами разных мнений. А в масштабах планеты наше собственное присутствие здесь выглядит смешно: если бы всю человеческую массу, суммарный вес которой составляет примерно двести пятьдесят миллионов тонн, равномерно размазать по поверхности всей суши, толщина полученного в результате слоя составила бы около шестнадцати тысячных миллиметра, так что увидеть человека «во весь рост» было бы просто невозможно.

Итак, наш атом задействован; он – часть конструкции, говоря языком архитекторов, он связан и породнен с пятью товарищами, настолько на него похожими, что только допустимый в рассказе вымысел позволяет мне отличать их друг от друга. Конструкция красивой замкнутой в кольцо формы, почти правильный шестиугольник, которому приходится вступать в сложные равновесные обменные процессы с водой, в которой он теперь растворен. Да, теперь он растворен в воде, вернее, в лимфе виноградной лозы, а быть растворенным – долг и привилегия всех веществ, чье призвание (я чуть не сказал «желание») – постоянные превращения. Если кто-то захочет узнать, почему шестиугольник, почему замкнутой формы, почему растворяется в воде, я отвечу, чтобы его успокоить: это один из немногих вопросов, на который у науки есть четкий, всем понятный ответ, но здесь мы его приводить не будем.

Чтобы внести некоторую ясность, скажем лишь, что наш атом стал составной частью молекулы глюкозы. Его предназначение – промежуточное, переходное – сделать первый шаг навстречу животному миру, но на более ответственную работу, на участие в строительстве белкового здания, ему права не дано. Вместе с растительными соками он движется от листа по черешку к стеблю, от стебля – к стволу, от ствола – к зреющей виноградной грозди. То, что происходит потом, относится к компетенции виноделов; наша задача – лишь убедиться, что сам он избежал брожения (к счастью, потому что мы не смогли бы описать этот процесс) и, не изменив своей природы, дошел до стадии вина.

Предназначение вина – быть выпитым; предназначение глюкозы – сгореть. Но не сразу: выпивший вина хранит ее больше недели в печени, где она, свернувшись колечком, дожидается момента, когда потребуется восполнить непредвиденный расход физической энергии обладателя печени, например, если ему придется гнаться за испуганной лошадью.

Прощай тогда, шестиконечная структура! Всего несколько секунд – и колечко разламывается, вновь превращается в глюкозу, которую поток крови доносит до мышечных волокон бедра; здесь она делится на две молекулы молочной кислоты, печальных вестников физических усилий, и лишь несколько минут спустя задыхающимся легким удается заполучить необходимый для их сжигания кислород. Таким образом, новая молекула двуокиси углерода возвращается в атмосферу, и частица той энергии, что солнце уступило лозе, переходит из химического состояния в механическое, а из него – в тепловое, разогревая колеблемый бегуном воздух и кровь самого бегуна. Соединяться, изменяться, извлекать выгоду из изменений, использовать для себя энергию, начиная с ее благородной солнечной формы и кончая тепловой, постепенно охлаждающейся до низких температур, – в этом состоит жизнь, хотя о ней редко говорят или пишут подобным образом. На этом дугообразном пути вниз, к уравновешивающей ее смерти, жизнь вьет свое гнездо.

И вот мы снова превратились в двуокись углерода, в углекислый газ, за что просим у вас прощения; но это неизбежность: другого пути, другого варианта здесь, на Земле, не существует. И снова ветер поднимает наш атом в воздух, унося его на этот раз далеко – через Апеннины и Адриатику, через Грецию, Эгейское море и Крит в Ливан, где все повторяется сначала. Атом, который нас интересует, попадает внутрь структуры, обещающей оказаться более прочной. Это ствол достопочтенного кедра, одного из последних в своем роде; атом снова проходит все, уже описанные нами, стадии, а глюкоза, в которую он включен, становится в свою очередь звеном длинной целлюлозной цепи, как бусина – четок. Теперь речь уже идет не об обманчивой твердости скал, не о миллионах лет, но все же о веках, ведь кедр – долгожитель среди деревьев. В нашей воле оставить его на год или на пятьсот лет, только надо помнить, что через два десятилетия (сейчас мы в тысяча восемьсот шестьдесят восьмом году) им заинтересуется прожорливый древесный червь, который с тупым упрямством станет рыть туннель между стволом и корой. Продвигаясь вперед, он будет расти, и туннель будет расширяться. Этот червь становится олицетворением или воплощением нашей истории: из куколки он превращается в безобразную серую бабочку, которая весной сушит на солнце свои крылья, оглушенная и ослепленная великолепием дня. Атом здесь, в одном из тысяч глаз насекомого; он помогает ему с помощью его примитивного зрения ориентироваться в пространстве. Насекомое оплодотворяется, кладет яйца и умирает; крошечный трупик лежит на лесной земле, и вскоре от него остается лишь хитиновая оболочка, которая почти не подвержена разложению и может сохраняться долго. Снег и солнце, чередуясь, не причиняют ей никакого вреда; укрытая перегноем и палой листвой, она превращается в «останки», в «ничто», смерть же атома (в отличие от нашей) никогда не бывает окончательной. Потому что берутся за дело вездесущие, неутомимые, невидимые лесные могильщики – микроорганизмы, создающие гумус. Оболочка со своими слепыми глазами постепенно распадается, атом бывшего любителя выпить, бывшего кедра, бывшего древесного червя освобождается и вновь отправляется в полет.