Краткий конспект истории английской литературы и литературы США - Сергей Щепотьев

С другой стороны, мудрые женщины — царица-мать Тай и кормилица Нефертити Тэй скрыли от подданных, что брат царицы, главнокомандующий войска, лежавший при смерти, пошел на поправку. Его появление в храме было расценено как чудесное возвращение с того света ради подавления мятежа против его царственного племянника. И, если бы не то, что Эхнатон отличался миролюбием, верховный жрец с приспешниками могли бы заживо сгореть на костре, как того желала Тай. Но их всего лишь заключили в крепость, чтобы после сослать на унизительные для их прежнего положения работы, а у визиря Рамоса, дальновидно не проявившего заранее своей позиции, всего только приняли отставку. Фараон же «как можно скорей совершил ритуал и вернулся к Нефертити», к тому времени разрешившуюся от бремени.

Фараон, разумеется, ждал мальчика, но пришел в восторг от рождения дочери и назвал ее Мернтатон — она стала первой, кто в царской семье был назван по имени Атона. Но и ее отец вскоре принял новое имя — Эхнатон, заявив при этом матери, что их семейство покидает столицу, чтобы в святом для их брака месте заложить новый престольный град — Эхетатон. Тай отнеслась к такой перспективе скептически: «Я могу раньше умереть».

Супруги же и кружок их ближайших друзей охвачены энтузиазмом грядущего градостроительства. Нефертити мечтает, чтобы в Эхетатоне каждый дом был окружен садом. Эхнатон вторит ей: «Я не веду заграничных военных кампаний. Я могу отдать армии приказ легко и быстро построить город мира. Мне не нужны колонны и стены, возведенные навечно. Здесь все должно быть только красиво и удобно для жилья. Жизнь должна меняться, а потому мы можем все перестроить, как только пожелаем».

На месте будущей столицы их ждут и сюрпризы Вот простой резчик камня для надгробий, Дутмос, не узнав разгуливающего, как в сказке, инкогнито, царя, признается, что хотел бы служить фараону, что ему по душе проповедуемые новые принципы искусства, хотя, по его мнению, «Бак заходит в своих работах слишком далеко», а Атон для него — божество не высшее, ибо для него все равны — как боги, так и люди. Эхнатон великодушно прощает простодушного подданного, который, несмотря на непочтительность, искренне исповедует принципы, близкие его собственным. Фараон делает его своим соратником наравне с Баком. В другом случае Эхнатону предстоит решить куда более сложную социально-психологическую проблему. Брат Мерсур, к которому он относится более чем прохладно, заявляет о своем желании жить в новом городе и служить новому богу: «Как быть с теми, кого бы я не хотел видеть в Эхетатоне? — размышляет фараон. — Ведь Мерсур — искренне преданный слуга Атона!»

Изображений Эхнатона в качестве победителя, разящего врагов и захватывающего пленников, не существует, сообщает автор в предисловии.

В тексте романа Дутмос в конце первого дня закладки новой столицы обращается к Нефертити с тем же вопросом, что беспокоил царицу-мать: «А как же все эти высшие чиновники и жрецы? Они же любят свою власть и захотят, чтобы все оставалось по-старому! Сумеет ли он устоять против них и их непонимания, которое обернется враждебностью? Ведь это все равно, как если бы я стал резать камень бритвой!»

Но город построен, и цветут вокруг домов его жителей сады, и разгуливают по его улицам животные, и порхают птицы в садах: «Это место, где все живое славит творца самой своей жизнью, и животные, и птицы, и цветы, в своем поклонении ему соединяясь с нашим», — поясняет матери Эхнатон. Дутмос оказался незаменимым помощником: если фараон знает, чего он хочет, то ремесленник знает, как это сделать. Он внушает царю, что не все при таком размахе и объеме работ может быть выполнено с одинаковым тщанием.

«Почему ты так нетерпелив?» — спрашивает Тай сына.

«Я недостоин своего создателя, — искренне объясняет фараон. — Сделанного недостаточно, и все делается слишком медленно».

«Но он был добрым пастырем для своей паствы, так же, как Атон был добрым пастырем для человечества. И Гилухипа не позволяла ему забывать о бедноте».

Гилухипа — одна из стареющих женщин гарема фараона.

«Ее покровительственная любовь к Эхнатону крепла с годами». Гилухипа получила право жить вне гарема и устроила в своем саду госпиталь для бедноты. Ее посещает Эхнатон с Нефертити и двумя дочерьми, младшая из которых, Мекетатон, становится любимицей отца.

Но в райскую благость Эхетатона доносятся тревожные вести: «в северных землях теперь неспокойно».

«Неспособность Эхнатона защитить северную империю, состоящую из большого количества вассальных государств, была следствием его ненависти к войне и уверенности, что все люди — равные дети Атона», — утверждает писательница и заключает: «Вполне очевидно, что человек с такими мыслями и чувствами не мог быть империалистом».

На празднике Мира Атона перед лицом послов соседних государств Эхнатон декларирует отречение от ужасов войны и заключает свою речь публичным поцелуем с Нефертити, «зная, что, видимая всем, их любовь выражает вселенскую любовь Атона».

Вспыхнувшая иллюминация ослепляет фараона, он на грани обморока или эпилептического припадка. «Сейчас, когда он потерял из поля зрения распростертые перед ним в мире и согласии земли, он понял, что его великое религиозное празднество превратилось в блестящее торжество». По просьбе Нефертити фараон приказывает открыть ворота города и допустить на это торжество толпы простолюдинов, «с которыми он не умел разговаривать, но которых любил, как равных ему детей Атона».

Эхнатон не просто одержим верой: он одержим добром, и милосердием, и «божественной» любовью к Нефертити. Она тоже любит его как господина, как бога, не понимает даже слов Дутмоса, который, став скульптором, превзошел в мастерстве Бака и ваяет ее изображение, а в перерыве между работой признается ей в любви: «Bce, кто живет под властью Атона, любят друг друга», — отвечает она. Назвав это про себя «божественной глупостью», Дутмос шепчет: «Не так, ваше величество. Совсем не так».

Нефертити подарила супругу уже четверых дочерей. Хотя это ничего не значит для престолонаследия, отсутствие сына беспокоит фараона. Но гораздо более переживает гибель своей любимицы Мекетатон, полагая, что «Атон лишил его своей лучезарности».

Мудрая жена, однако, находит другое объяснение: «Ты верил, что мы не такие, как другие дети Атона. Многие люди теряют любимых дочерей, мой господин».

«Но ведь ты, Нефертити, некогда поклонялась мне, как богу», — возражает фараон.

«Да, я поклонялась тебе. А теперь я люблю тебя и страдаю вместе с тобой. Такая любовь сильнее», — отвечает жена.

И все-таки Эхнатон ясно ощущает, что сам не может радоваться жизни, как учил других..

Одним из первых требований нового фараона была немедленная отставка жрецов Осириса. Через семь лет выяснилось, что после закрытая храма город Эйбид пришел в упадок, жители его голодают. Эхнатон объявляет градоправителю Эйбида, что не может жалеть мошенников, обиравших своих сограждан и надувавших пилигримов. Но, желая спасти город от голодной смерти, распоряжается приостановить там сбор налогов и подавать туда больше воды. Однако, как справедливо доказывает фараону мать, простому люду нужен Осирис, эти люди не могут идти к смерти, не имея поддержки. Не зря из толпы какой-то полубезумный бросает царю под ноги статуэтку отвергнутого им божества. С другой стороны, становится известно, что градоправитель Эйбида о чем-то совещался с Мерсуром, которого фараон «терпит только как ученика и ради его сына Сменхкара», друга своей старшей дочери. Всё напрасно: одержимость Эхнатона мешает ему быть начеку. Он не хочет слышать из уст матери правды о продолжающихся злоупотреблениях налогосборщиков, недовольстве народа, вызванного своеобразным отшельничеством фараона в Эхетатоне, о заговоре, зреющем в старой столице среди жрецов Амона и знати, о том, что народу известно, насколько сам фараон оказался неподготовленным к встрече со смертью своего дитяти. Он по-прежнему уповает на «просвещение» со стороны своего бога, который «удержит его от тьмы и казней», и уверен, что народ Египта не восстанет против своего божества, точно так же, как Сирия и Палестина могут и не быть под властью Египта, поскольку и без нее способны радоваться милосердию божьему ...

«Атон не бог сражений, — предупреждает Тай — А ты своих сражений еще не закончил».

И, словно в подтверждение ее слов, одна за другой приходят дурные вести: в соседней, вассально зависимой от Египта, Сирии — государственный переворот, в старой египетской столице — народные волнения, во главе которых стоит сбежавший из-под надзора бывший верховный жрец Айпи. Восставшие сожгли дом градоправителя, убили жрецов в храме Атона, разбили статую фараона и изуродовали все изображения Атона.

Эхнатона постиг тяжелый эпилептический припадок — совершенно как когда-то давно, когда ему впервые явился его бог. Солнечный Атон разил всех остальных богов. Фараон расценивает это как добрый знак, точно так же, как и жители новой столицы, полагая, что происходящее в старой — от них бесконечно далеко. Эхнатону мысли о старой столице отвратительны, он ясно видит себя центром своего царства и всего мира: «вот что значит познать божественную любовь». Отношения с Нефертити несколько изменились: прежде их любовь была слиянием индивидуальностей, теперь для фараона близость жены — ритуальное действо. Эхнатон утратил способность вникать в дела. Ему кажется, что он понимает, как одинок его бог. Во сне фараон видит, как бог Сеф выколол глаза богу солнца.