Краткий конспект истории английской литературы и литературы США - Сергей Щепотьев

В 1955 г. Джакетта Хоукс опубликовала книгу путевых впечатлений «Путешествие вниз по радуге», написанную вместе с Дж. Б. Пристли после поездки по США, в которой авторы осудили поджигателей войны и убожество «массовой культуры».

На время визита супругов в СССР здесь были забыты слова тех критиков, кто, подобно Олегу Меркулову, за два года до того уверял, что «к концу своего творческого пути Пристли сошел с трибуны писателя-гражданина на подмостки к тем английским литераторам, которые служат на потребу вкусам недалекого обывателя». Но через год знакомая нам уже Е. Домбровская категорически отказывала писателю в глубине характеров его героев и, уж конечно, идейного содержания его произведений. А в 1971-м доктор искусствоведения А. А. Аникст не без высокомерия подытожил: «Лишь немногое из созданного им достигает уровня подлинной художественности».

Думается, JBP, как кратко называли автора на родине, не читал о себе не только поверхностной работы Домбровской, но и «фундаментальной» статьи Аникста в Краткой Литературной Энциклопедии. Но кажется, что этим суровым критикам посвящены едко иронические строки в «Павильоне масок» (1975), изображающие некоего д-ра Перкиссона, отказывающего автору в артистизме, но просящего его помощи в литературной обработке разрозненных воспоминаний его предков.

«Я предупредил его, — пишет Пристли, — что если соглашусь воспользоваться этим материалом, то напишу то, что мне нравится, поскольку я всегда пишу прежде всего для собственного удовольствия, а если это не придется ему или кому-то из его семьи по вкусу, то ничем ему не смогу помочь».

В этой повести явно ощущается усталость Пристли от критики вообще. Видимо, объяснения с «заказчиком» в прологе и эпилоге и призваны дать отпор нападкам всякого рода зоилам[35].

«Я бы написал об этом иначе», — говорит обиженный Перкиссон, и автор с удовольствием парирует: «Но вам, сэр, это не удалось. А вот я написал... по-своему».

Да, эта забавная повесть написана весьма оригинально.

Действие ее разыгрывается в одном из мелких княжеств на юге Германии в канун тревожного 1848 г., в изображении Пристли очень напоминающего бунтарский 1968-м. Старейшина английского литературного цеха может показаться циничным в описании «революционной ситуации»: слишком уж она напоминает бурю в стакане воды, слишком болтливы политики, глупы воинствующие, но трусоватые студенты, театральны (в данном случае — буквально!) толпы «негодующих масс». Но восьмидесятилетий мудрец многое повидал на своем веку и прекрасно знал, чем кончается любой бунт, любая революция, что представляют из себя возглавляющие ее болтуны, чьи интересы они в первую очередь представляют...

Его высочество Карл влюбился в некую Клео Торрес, некогда безработную пражскую танцовщицу Фанни Донован, дочь испанки и ирландца, которую швейцарский представитель дома Ротшильдов Штокхорн спас от голодной смерти и увез в Петербург, где она вскоре нашла себе покровителя. Карл выстроил для возлюбленной дворец, прозванный Павильоном масок. Там она живет с «дуэньей» Шарлоттой и «секретарем» Николо Новельдой — ловким шарлатаном-итальянцем, «занимающимся ее душой: составляющим ей гороскопы, гадающим на хрустальном шаре и картах» и т. д. Присутствие распутной Клео вызывает возмущение «добропорядочных» граждан, один из которых — сильно напоминающий шекспировского Мальволио глава партии радикалов фон Марштайн — не прочь тем не менее вкусить с нею сладости греха. Однако не удовлетворение тайных порочных желаний ханжей-пуритан в душной провинциальной атмосфере влечет Клео, а парижская сцена. Дурной подражатель Байрону француз Виктор Ватанн, предлагает ей бежать. Новельда берется устроить этот побег и с блеском осуществляет свой план, не забывая собственных интересов. Подобно Гамлету, он обращается за помощью к актерам только что закрытого пуританами народного театра, и те разыгрывают мятеж, от которого будто бы и приходится бежать возмутительнице общественного мнения Клео. Сам Новельда тоже покидает опостылевшие стены Павильона масок и границы княжества, чтобы найти свое счастье в далеком Уругвае, где его ждет богатый [...] и куда с ним направляются питающая к нему материнские чувства бездетная Шарлотта и ... Луиза, жена его высочества [...]а.

Забавный анекдот — и только? Да, если бы не то парадоксальное обстоятельство, что в финале повести навсегда отрекающегося от своего шарлатанства Новельду просит вновь заняться гороскопами и гаданием на хрустальном шаре та же самая Луиза, которая еще недавно «не понимала, как интеллигентный мужчина может довольствоваться положением шарлатана». И если бы не точное психологическое умозаключение Новельды: «Весьма редко мы бываем такими, какими выглядим, но еще реже соответствуем своим представлениям о себе самих». И если бы не язвительные характеристики «банды идиотов-студентов», «охраняющих» Клео в ее резиденции, но обратившихся в бегство при виде театральной массовки, или советника-радикала «с кустистыми бровями, выпученными глазами и толстыми обвисшими губами, какие часто бывают у профессиональных ораторов», обутого в «тяжелые сапоги, чтобы подчеркнуть, что он человек из народа» и изрекающего громкие, бичующие разврат, фразы, пока его ручищи норовят ощупать распутницу Клео. Или цинизм Клео, видящей в толпе мятежников лишь «трусов, лентяев, глупцов, от которых несет пивом и колбасой». Или рассказ Виктора Ватанна о путешествии по России и «пустых пространствах Белоруссии и Польши, где нет хорошего вина, а из еды одни яйца», за которые, к тому же надо платить непомерно много. Или замечания Новельды о том, что «политик — это шарлатан, который всем обещает счастье». Или, наконец, авторское высказывание о политиках, которые при написании мемуаров стараются сгладить свое зазнайство и цинизм...

Вряд ли автора таких строк можно назвать писателем, стремящимся лишь угодить мещанским вкусам...

К счастью, даже в период официального охлаждения к английскому писателю в нашей стране умный критик Ю. Кагарлицкий заметил, что Пристли «не всегда говорил о людях главное, но то, что им самим казалось главным». Еще точнее, кажется, было бы сказать, что Пристли писал о том, что в том или ином случае представлялось главным ему самому. И согласиться, что это неотъемлемое право каждого пишущего человека.

Ю. Кагарлицкий полагал, что «ни мастерством, ни талантом Пристли не идет в сравнение с Диккенсом». Однако, хоть сам JBP не любил разговоров о литературных влияниях, можно смело сказать, что во всей английской литературе XX века именно он ближе всего к великому мастеру пера века XIX. Именно диккенсовская лукавая ирония, порой оборачивающаяся невероятно смешным гротеском, диккенсовский реализм, сочетающийся с романтической приподнятостью повествования, диккенсовское тяготение к приключению, поиск увлекательного в серой обыденности, широта и пестрота панорамы изображаемых лиц и событий видится нам в творчестве Пристли.

Затхлые будни «Улицы Ангела» (1930) расцвечены появлением авантюриста Голспи. Он обаятелен, широк, внушителен. Кажется, с ним пришло в мелкую посредническую фирму процветание. Однако, выкачав из компании деньги, проходимец исчезает.

«Чудо-герой» (1933), наоборот, показывает честного Чарли Хэббла, случайно ставшего героем шумихи, поднятой в СМИ по случаю предотвращения взрыва на заводе, где он работал. Но Чарли отказывается от роли марионетки в руках сильных мира сего и возвращается к своей скромной работе.

В первом случае перед читателем развертывается картина заурядного существования «маленьких людей». Во втором — шумная атмосфера столичных театра, киностудии, великосветских раутов. Но и там и тут живо очерченные наблюдательным автором персонажи задыхаются в скуке и пошлости, и там и тут стремятся они к острым ощущениям и ярким впечатлениям.

Яркий и призрачный, блестящий и таинственный мир открывается нам в романе «Утраченные империи» (1965), действие которого происходит с ноября 1913-го по август 1914-го. Сочная фреска, изображающая мир мюзик-холла, таит в великолепии своих красок мрачный фон надвигающейся мировой катастрофы, готовой опрокинуть привычный уклад жизни, зачеркнуть просыпающуюся в молодом Ричарде Хэрнкасле любовь к жизни и женщине. Ричард начинает работу в номере своего дяди-иллюзиониста. Действительность и иллюзия переплетаются в жизни героя: излюбленный мотив семидесятилетнего автора выливается в забавное и одновременно грустное ностальгическое воспоминание об ушедшей довоенной поре, для которого характерно острое чувство времени, элегантность персонажей и писательского стиля, возвращающегося к пикарескной традиции «Добрых товарищей».

Широкую панораму столичной жизни нарисовал Пристли в двухтомной эпопее «Создатели образов» («The Image Men») — «За городом» и «Лондонский эпилог» (1968).