Дневник 1905-1907 - Михаил Кузмин

14_____

Был у Саши, мне кажется, что он меня чуждается. Мне страшно грустно, мне бы хотелось всех разогнать и одному плакать. Он говорит, что все забыл, и клятву забыл, и куда мы ездили, и что он говорил, — все, все забыл. Это неправда, но зачем он говорит эту неправду; бороду он сбрил. Пришел Мирон, я ушел в магазин, пил чай, и туда пришел Мирон, потащил меня к Морозову, где я расспрашивал про мануфактурщика: он племянник умершего хозяина, 19 л<ет>, любовник своей тетки, имеет денег тысяч 15, Петербургской губ., и зовут его Дмитрий Иванович; очевидно, что красота при мудрости не остается без вознаграждения. От Диотимы отказ Гафиза. Из «Весов» просьба прислать музыку одного романса для помещения фототипией. Если это все, что выйдет из наших планов, то это очень печально. Если же помимо, то лестно и шикарно{228}. После обеда пошел к Ек<атерине> Ап<оллоновне>; там томительно и скучно, но это подходило под мое настроение. Любит ли меня Саша? Не хотел ли бы я, чтоб он опять пил? Он что-то таит, но, как это ни чудовищно, меня влечет что-то другое. Что? поездка к Глазенапу? Не знаю. Молодцы все гуляют в Таврическом.

15_____

Я уговорился с Сашей утром встретиться в магазине, но когда я приехал туда около 11-ти, Саши уже не было. К нему я не зашел; от Нувель записка, что он с Сомовым будут у меня сегодня, я был ужасно осчастливлен этим. Поехал за вином, по дороге зашел к Чичериным; они не верят, что я уеду в среду. После обеда пошли все-таки к Ек<атерине> Ап<оллоновне>, там было вдвое скучнее вчерашнего. Приехали Сомов и Нувель, об «Весах» советуют отказать; то неожиданное, что он <Нувель> обещал мне в дневнике и что откладывал читать, было его посещение Александра. И думать, что я могу поднять из-за этого историю! Меня всего больше интересовало, остался <ли> он доволен. Искусством и телом — да, лицо не понравилось, и нашел подавляющий grandezza[79] и аристократизм. Думает, что был хорош лет 5 тому назад; говорили и обо мне. Значит, ревности в сообладании я не имею. Сомов опять пел «Consolati», эта ария положительно мне кажется роковою, чем-то пророческим. Читали 2 сказки из «1001 ночи», досидели до света. Я только боялся, что Нувель найдет Александра никуда не годным, — вот и все. Завтра хотим к Ивановым.

16_____

У Саши не был; в Троицу приказчики собираются в Сестрорецк и звали меня с собой. Сережа в восторге, получив ответ из «Руна», куда посылал своего «Колдуна»{229}. Это, конечно, отлично, что первый шаг именно здесь. Нувель предложил и ему идти навестить Вяч<еслава> Ив<ановича>. Там уже был Сомов. Диотима сейчас же попросила Сережу сходить за хлебом; было очень уютно и почему-то весело. Вяч<еслав> Ив<анович> был в духе, и даже приход Чеботаревской, при которой так проговаривались, что пришлось почти посвятить ее[80], не помешал почти. Сережа читал свой рассказ и стихи. Нашли, что он моей школы и что это симптом моей старости. Много разговоров вызвал рассказ Лид<ии> Дм<итриевны> «33 урода»{230}, полнейшего романтизма и написанный по-дамски. Мечты Вяч<еслава> Ив<ановича> об лейке и <Зулейке?>, рассказы об голубом колпаке <s-ы?>[81] Кьяры «под двойной лазурью», ползанье Чеботаревской теперь уж не по Аничкову, а по Иванову, все казалось очень милым. Я стал делать смесь из вина, сначала белое с Мюскатом, красное с Мадерой, в обе подливал Peach Brandy, потом выжимал апельсина и даже подбавлял Кюммель, вообще что-то невообразимое. Сомов стал пьянеть, но был еще мил, перешли на французский, потом на итальянский, потом на английский. Чеботаревскую носили на руках и клали на колени. Под флейты я с Нувелем плясали, потом я один, все целовались. Мне стало вдруг скучно, что я никого здесь не люблю (так, особенно не влюблен), и, главное, меня никто не любит, и что я какой-то лишний соглядатай. Я вышел в комнату с зеркалом и прислонился к стене с флейтой в руках, в красной бархатной рубашке. «Toujours des poses maniérées»[82], — сказал вошедший Петроний{231} и опять стал говорить, что я влюблен в Сомова и т. д. A force d’en parler[83], я кончу тем, что влюблюсь в него. Я заметил, что это невозможно. «С Сомовым? гораздо возможнее, чем ты думаешь. Я могу это очень легко устроить. Ты не дождешься, чтобы Аладин{232} сам что-нибудь предпринял». Я был несколько froissé[84]. «Ты хвастаешь, зная, что я этого не захочу». Чеботаревскую предлагали для Гафиза, который будет в понедельник. Сомов свободен, помимо Гафиза, только на будущей неделе. Когда же я уеду к Глазенапу?

17_____

Наши бесконечно собирались: не считая ребят, 12 мест ручного багажа. Представили мне будущего нашего сожителя: какой-то бомбовщик. Я проводил наших до вокзала: конечно, все время прошло в том, что одна часть искала другую, потом квитанции и т. д., в окно вагона пихали еще других плачущих грудных детей, кульки с провизией, корзины и чайники. Прощались, целовались, мужчины из чашки пили водку, закусывали по очереди от одной булки и угощали кондуктора. Я пошел к Саше, жены его не было дома, прислуги тоже, он один сидел и читал, а за стеной Татьяна на всю квартиру распевала трогательную песню. Они переезжают в пятницу; Саша был мягче и как-то милостивее, чем перед этим, и мне не казалось, что я его стесняю и т. п. Но сидел я недолго. На прощанье мы поцеловались. Иванов как-то говорил, что мои поцелуи furtifs et discrets[85], м<ожет> б<ыть>, это правда, даже когда я целуюсь с любимыми мною. Зашел в магазин, там пил чай, было несколько скучновато, но не оттого, что мы остались одни. Дома узнал, что меня вызывали по телефону, Верховский, 2 раза, я подумал, что что-нибудь важное, и предложил Сереже поехать. Зашли к Иван<ову> отдать записку о Сереж<иных> экзаменах, но швейцара не было, и мы не знали, есть ли у них прием. Долго, долго ехали на Остров, на извозчике я опять читал Гафизовские Вяч<еслава> Ив<ановича>{233}. У Верховских не действует звонок, и пришлось идти через сад; у большого неубранного стола уныло сидели только женщины. Юраша, оказывается, хотел со мной ехать к Ивановым. Смотрели открытки, тихо и сонно беседовали, там что-то умерло. Каратыгина звала меня в субботу, она, может быть, злая, но интереснее других Верхов<ских> жен. Вернулись через черный ход, дворник спал пьяный, и вместо него его товарищ не мог отпереть калитку не тем ключом, пришлось разбудить Алексея, и он, еле стоя, прислонившись сквозь широкую решетку ворот почти ко мне, стоявшему очень близко, впустил нас, поздоровавшись. Я не знаю, почему я это помню: и темную лестницу, где верхнее окно, в которое видны не противоположные стены, а небо, вдруг казалось странно синим. Писарь, не предупрежденный, закричал с постели: «Кто там?» Мы поели и легли спать.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});